И тут я понимаю, что мы разговариваем. Просто говорим не языком слов.
Один, один, два, три. Почему пять, а не четыре?
Я достаю из кармана ручку и пишу на ладони числа, пока не замечаю последовательность. Это было не «съем», а «восемь».
— Тринадцать, — говорю я, поднимая глаза на Джейкоба. — Двадцать один.
Он шевелится.
— Подпиши, — прошу я, — и я отведу тебя к маме.
Кладу бумаги на пол и подталкиваю к нему. Потом подкатываю ручку.
Сперва Джейкоб не шевелится.
А потом — очень медленно — подписывает документы.
ДЖЕЙКОБ
Однажды Тео спросил: «Если бы существовало лекарство от синдрома Аспергера, стал бы ты его принимать?» Я ответил, что нет.
Я не уверен, насколько глубоко увяз в синдроме. А если я, например, поглупею или утрачу свой сарказм? Если начну на Хэллоуин бояться привидений, а не цвета самой тыквы? Дело в том, что я не помню, кем был без синдрома, и кто знает, что от меня останется? Для сравнения возьмите бутерброд с ореховым маслом и вареньем и попробуйте отделить одно от другого. Нельзя убрать все масло, не затронув варенья, так ведь?
Я вижу маму — как будто, находясь под водой, вижу солнце, если хватает смелости открыть глаза. Ее образ размыт, текуч и слишком ярок — невозможно разглядеть. Я так глубоко под водой…
От громких криков у меня разболелось горло; обширные — до самой кости — синяки. Несколько раз я пытался заснуть, но просыпался в слезах. Единственным моим желанием было встретить человека, который бы понял, что я совершил и зачем. Человека, которому, как и мне, не наплевать.
Когда в тюрьме мне сделали укол, мне приснилось, что у меня из груди вырезали сердце. Доктора и надзиратели передавали его по кругу, как в игре «Горячая картошка», а потом попытались пришить на место, но от этого я стал похож на чудовище Франкенштейна. «Видишь, — восклицали все вокруг, — ты даже говорить не можешь!» Но поскольку это была ложь, я больше не верил ни одному их слову.
Нельзя съесть одно варенье без орехового масла, но временами я думаю: почему бы мне не пообедать мясом, которое все любят?
Раньше существовала теория, что мозг аутиста функционирует неправильно из-за пробелов между нейронами, из-за недостаточной связанности. Сейчас появилась другая теория: что мозг аутиста функционирует слишком хорошо. В моей голове столько всего происходит, что мне нужно «работать» сверхурочно, чтобы все охватить. Иногда повседневная жизнь становится тем младенцем, которого вместе с водой выплеснули из купели.
Оливер, который утверждает, что является моим адвокатом, говорит со мной на языке природы. Именно к этому я всегда стремился: быть таким же органичным, как семечки в подсолнухе или спираль ракушки. Когда ты вынужден пытаться быть нормальным, это доказывает, что ты ненормален.
Мама идет мне навстречу. Она плачет, но на лице играет улыбка. Господи боже, чего уж тут удивляться, что я никогда не могу понять, что чувствуют окружающие?
Обычно когда я замыкаюсь в себе, то оказываюсь в комнате без окон и дверей. Но в тюрьме так и есть, поэтому я вынужден был идти в другое место. Прятаться в металлической капсуле, затонувшей на дне моря. Если за мной придут, — с ножом ли, стамеской ли, лучиком надежды, — океан почувствует изменение и металл взорвется.
Суть в том, что те же правила применимы и ко мне, когда до меня пытаются «достучаться».
Мама в пяти шагах от меня. В четырех. В трех.
Когда я был совсем крохой, то смотрел по христианскому каналу воскресную утреннюю программу для детей. В ней рассказывалось о мальчике с особыми потребностями, который играл с другими детьми во дворе в прятки. Дети забыли о нем, и на следующий день полиция обнаружила его тело: мальчик задохнулся в старом холодильнике. Религиозного подтекста этой истории я не уловил — никакого «золотого правила» или вечного спасения. Я понял одно: «Не прячься в старых холодильниках».
На этот раз, когда я ушел в себя, я подумал, что ушел слишком далеко. Тут не было боли и ничто не имело значения. Меня бы никто не нашел, и в конце концов перестали бы искать.
Однако сейчас у меня опять разболелась голова, заломили плечи. Я чувствую мамин запах: ванили, фрезии и шампуня из зеленой бутылки. Чувствую исходящий от нее жар, как летом от асфальта. Минуту спустя она заключает меня в объятия.
— Джейкоб… — говорит она, чуть не рыдая.
Мои колени подкашиваются от облегчения и осознания того, что я, в конечном счете, не исчез.
ДЕЛО 6: Укуси меня
Вам наверняка знакомо имя Теда Банди — известного серийного убийцы, которого обвинили в убийстве тридцати шести человек, однако многие эксперты полагают, что число его жертв достигает сотни. Он подходил к женщине в общественном месте, втирался в доверие, симулируя телесные повреждения или играя роль полицейского, а потом похищал ее. Как только жертва оказывалась в машине, бил ее ломом по голове. Всех женщин, за исключением одной, он задушил. Тела многих отвозил за много километров от места похищения. В камере смертников Банди признался, что обезглавил более десятка человек, а потом некоторое время хранил их головы. Он навещал тела, накладывал макияж и совершал с ними половые акты. Оставлял себе сувениры: фотографии, женские вещи. И по сей день имена многих его жертв остаются неизвестными.
Широко известно, что Банди признали виновным и в конечном счете казнили благодаря свидетельским показаниям доктора Ричарда Сувирона, судебного дантиста. На ягодицах одной из жертв, Лайзы Леви, были обнаружены следы укусов. Один — след от всех зубов. Второй оставлен таким образом, что видны следы от двух нижних зубов. На основании сделанных снимков полиция смогла произвести сравнительный анализ, который почти полностью совпал с имевшимися в стоматологической карточке Банди данными. Провести подобный анализ оказалось возможным только благодаря необычайно смышленому криминалисту, который делал снимки на месте происшествия и догадался поднести линейку к следу от укуса, чтобы показать размер. Без этих фотографий убийцу могли бы оправдать. К тому времени, когда дело рассматривалось в суде, след от укуса стал неразличим, поэтому единственным веским доказательством его первоначального размера и формы стала фотография.
6
РИЧ
— Желаете удостоиться чести? — спрашивает меня Бэзил.
Мы топчемся в ванной комнате Джессики Огилви — я и еще двое криминалистов, которые прочесывали дом в поисках улик. Марси закрыла окна черной бумагой и стоит с фотоаппаратом наизготовку. Бэзил приготовился распылять люминал по ванне, полу и стенам. Я щелкаю выключателем, и мы погружаемся во тьму.
Бэзил распыляет раствор, и внезапно ванная комната начинает светиться, как рождественская елка, — раствор между плитками светится ярким, флуоресцентным светом.
— Святые угодники! — шепчет Марси. — Люблю, когда мы не ошибаемся.
Люминал начинает светиться, когда соединяется с определенными кристаллами. В нашем случае — с железом, входящим в состав гемоглобина. Возможно, Джейкоб Хант настолько хитер, что уничтожил все улики, после того как убил Джесс Огилви, но в ванной остались следы крови — достаточно весомый аргумент, чтобы убедить присяжных в его виновности.
— Отличная работа! — хвалю я, пока Марси вовсю щелкает фотоаппаратом.
Если кровь в ванной совпадет с кровью жертвы — это последний кусочек головоломки, который поможет воссоздать картину преступления.
— Джейкоб Хант пришел на встречу со своей жертвой, — вслух размышляю я, — они повздорили, возможно, перевернули стойку с компакт-дисками, несколько стульев и разбросали почту. Он загнал ее в угол — по-видимому, сюда — и ударил, а следствием удара стал смертельный исход.
Когда люминал перестает мерцать, я зажигаю свет.
— Он вымыл ванную комнату, потом жертву, одел ее и оттащил к трубе.
Я взглянул на пол. При ярком свете реактива не видно, как не видно и следов крови.
— Но Джейкоб страстный поклонник мест происшествия… — говорю я.
Бэзил усмехается.
— Я читал статью в «Эсквайре», что женщины считают нас сексуальнее пожарных…
— Не все женщины, — замечает Марси.
— И тем не менее, — продолжаю я, не обращая на них внимания, — он возвращается на место происшествия и решает замести следы. Дело в том, что он хитер: он хочет повесить это дело на Марка Макгуайра. Следовательно, он думает: «Если бы это сделал Марк, как бы он заметал следы?» Представил бы все как похищение. Поэтому он надевает ботинки Марка Макгуайра и оставляет на улице следы, а потом режет противомоскитную сетку. Ставит на место диски и стулья, убирает почту. Но ему также известно, что Марк довольно проницателен, поэтому Хант решает немного запутать следствие. Он печатает записку для почтальона, собирает в рюкзак вещи жертвы и забирает его с собой. И записка, и исчезнувший рюкзак должны свидетельствовать о том, что Джесс покинула дом добровольно.
