— Смотри у меня! Уж я постараюсь, чтоб с тебя поскорее шкуру спустили! — Такие угрозы приходится нередко слышать из уст кадета, когда ему кажется, что матрос оскорбил его достоинство.
Иной раз случается видеть, как такой молокосос, не дотянувший еще и до пяти футов росту, яростно взирает на какого-нибудь почтенного шестифутового бакового и осыпает его самыми обидными и невыносимыми для мужчины эпитетами, а тот вынужден держать под семью замками готовый сорваться ответ, ибо знает, чтó это ему будет стоить, дерзни он ответить хоть малейшим ударом щенку, тявкающему у него под ногами; по закону его ожидает смерть.
Но коль скоро осуществление большинства практических задач привело к пониманию того, чего можно ожидать от человеческой природы и какой она навсегда обречена остаться, не требуется особых примеров, чтобы доказать, что если еще почти мальчишкам, без всякого разбора выхваченным из семьи, предоставить неограниченную власть над взрослыми людьми, то результаты по своей чудовищности будут вполне соответствовать чудовищности традиции, санкционирующей эту более чем жестокую нелепость.
Не следует пренебрегать и тем фактом, что, в то время как самые благородные и героические морские командиры — люди гигантского масштаба, включая самого лорда Нельсона, — взирали на телесные наказания во флоте с глубочайшим огорчением и не без основательных сомнений в их необходимости вообще, всякий, кто в достаточной мере сталкивался с кадетами, может, положа руку на сердце, удостоверить, что ему приходилось видеть лишь весьма небольшое количество этих юнцов, которые не были бы восторженными защитниками и поклонниками порки. Может даже показаться, что им самим, лишь весьма недавно вышедшим из детской и начальной школы, где порядок наводился розгой, не терпится выместить жгучую обиду тех лет на спинах великовозрастных свободных американских граждан.
Не следует также забывать, что в английском флоте будущим офицерам не дают проявлять такого высокомерия, как в американском. В Англии они (если я не ошибаюсь) разделены на три класса «волонтеров», где их соответственно проверяют, а не сразу производят в офицеры, как у нас. Вам также бросится в глаза, когда вы увидите английский катер под командой одного из таких волонтеров, что юнец этот не ступает с такой горделивой осанкой, не похлопывает по рукояти своего кортика с видом некоего Бобадиля [298], не поглаживает себе щек в предвкушении воинственных бакенбардов и не изрыгает таких ругательств на матросов, как это слишком часто бывает с мальчишками, носящими в американском флоте плехт-анкера на отворотах своих форменных курток.
Правда, случается видеть среди кадетов и благородных ребят, к которым команда относится сочувственно. Кроме трех смелых юнцов на «Неверсинке» был еще один черноглазый паренек, который из-за крайне малого роста получил у матросов прозвище «Шлюпочной Пробки». Не впадая с ними в панибратство, он добился всеобщей любви тем, что обращался с ними по-человечески и никогда не оскорблял их руганью. Занятно было слышать, как иные старые тритоны призывали всяческие благополучия на этого кадета, когда до их обветренных ушей доносился его располагающий к себе голос. «Дай вам бог всякой удачи, — говаривали они, снимая шляпы, — есть у вас душа живая. Есть что спасать». Удивительно много смысла вкладывалось в последние слова: Есть что спасать — выражение, которое матрос всякий раз применяет по отношению к гуманному и добросердечному офицеру. Это выражение также подразумевает, что на большинство офицеров они взирают как на людей, лишенных души. Да, ничего не скажешь, эти плебеи располагают иной раз удивительной возможностью отомстить патрициям. Представьте себе такого отверженного старика-матроса, глубоко убежденного, что какой-нибудь скот в эполетах, понукающий им как рабом, по духовному складу своему неизмеримо ниже его и обречен погибнуть как скот, между тем как сам он будет вкушать блаженство на небесах.
Но из того, что было сказано в этой главе, не следует заключать, что кадету на корабле живется как лорду. Отнюдь. Он может понукать нижестоящими, но зато вышестоящие тоже понукают им как хотят. Он находится в положении мальчика, который одной рукой дразнит собаку, в то время как учитель лупит его линейкой по другой. И хотя по американскому Своду законов военного времени командир корабля не имеет права своей властью, не нарушая закона, наказывать кадета иначе, как временным отстранением от должности (совершенно так же, как и офицеров), однако это один из тех пунктов закона, который командиры кораблей соблюдают или не соблюдают по своему усмотрению. Я мог бы привести множество примеров мелких уязвлений самолюбия, а также публичных оскорблений, наносимых кадетам командирами кораблей, оскорблений, в известном смысле куда более чувствительных, чем старомодное наказание, заключавшееся в том, что их посылали на салинг. Это наказание — не столь отдающее произволом, как излюбленная английскими командирами мера взысканий — отправить их жить и работать вместе с командой.
Капитан Кларет особой любви к кадетам не питал. Так, когда однажды высокий шестнадцатилетний кадет-переросток навлек на себя его неудовольствие, он прервал его униженные извинения словами: «Ни слова больше, сэр! Я не намерен вас слушать! Встаньте на коечную сетку и стойте там, покуда вам не прикажут сойти!».
Кадет повиновался, а капитан Кларет меж тем на глазах у всей команды прогуливался перед ним взад и вперед и читал ему весьма обидную нотацию на тему о приписываемой ему провинности. Для впечатлительного юнца такое наказание было немногим легче порки.
Был и другой случай, когда кадет вздумал добиться своего, дерзнув отвечать своему начальнику, но поплатился за свое неразумное поведение самым неожиданным образом.
Увидев как-то в шканцевых сетках койку кадета с сомнительного вида пятном, командир корабля пожелал узнать, кому из кадетов принадлежит данная койка. Когда юнец предстал перед ним, капитан спросил его:
— Что это такое, сэр? — и указал пальцем на пятно.
— Капитан Кларет, — отвечал, нимало не смутившись, кадет, глядя ему прямо в глаза, — вы прекрасно знаете, так же как и я, чтó это такое.
— Знаю, сэр, а как же! Старшина рулевой, спишите эту койку за борт.
Кадет бросился к ней и, повернувшись к командиру, воскликнул:
— Капитан Кларет, у меня в ней завязан кошелек, это единственное надежное место, где я мог хранить свои деньги.
— Вы слышали, рулевой старшина? — произнес командир.
И койка с кошельком полетела за борт.
В тот же день кадет этот подал жалобу на своего юнгу-вестового за то, что тот не выстирал надлежащим образом его койку, несмотря на то, что хозяин ее повторно приказывал ему это сделать. Хотя этот вестовой и назывался юнгой, но был взрослым мужчиной. Дело было представлено у мачты на суд командира, и, после того как жалоба кадета была выслушана, вестовой, несмотря на его протесты, на основании одной только жалобы кадета был присужден к порке.
Из этого следует, что хотя командир корабля позволяет себе роскошь проявлять деспотизм по отношению к кадету и в случаях личного столкновения с ним объявлять его виновным, не заслуживающим снисхождения, однако в других случаях, когда дело идет о взаимоотношениях кадета и матроса, он упорно будет держаться принципа, что кадет не способен ни сказать, ни сделать что-либо неправильно.
Следует помнить, что когда в этой книге я говорю о воспитанниках, то имею в виду кадетов, а не гардемаринов. В американском флоте эти последние образуют группу молодых людей, которые, прослужив достаточно времени на корабле, чтобы пройти соответственный экзамен перед комиссией из коммодоров, переводятся в этот разряд, представляющий собою последнюю ступень перед производством в лейтенанты. Считается, что гардемарины способны выполнять их обязанности, и в некоторых случаях они действительно несут их службу. Какова разница между гардемарином и кадетом, явствует, кроме всего прочего, из размеров их оклада. В то время как гардемарин во время плавания получает семьсот пятьдесят долларов в год, кадет довольствуется четырьмя сотнями. На «Неверсинке» ни одного гардемарина не было.
LIII
Подверженность мореходцев вспышкам болезненной раздражительности. Во что выливаются эти приступы у командиров военных кораблей
Выше было сказано, что некоторые кадеты иной раз вымещают свою злобу на матросах. Так как считается, что этим молодым людям прививают самые возвышенные и гуманные взгляды, трудно поверить, чтобы кто-либо из их корпорации способен был пасть так низко, что вздумал бы питать личную вражду к существу, по положению своему столь забитому, как матрос. Так бы должно было быть в действительности. Но, если принять в соображение все обстоятельства, нас нимало не удивит, что кое-кто из них компрометирует свое звание. Ни титул, ни занимаемое положение, ни богатство, ни образование неспособны переделать человеческой природы; она одинакова у каютного юнги и у коммодора, единственная разница заключается в условиях ее развития. На фрегате во время плавания живет и существует пять сотен смертных на столь ограниченном пространстве, что едва могут там передвигаться, не задевая друг друга. Отрезанные от всех происшествий и событий, которые на берегу занимают глаза, языки и мысли людей, жители фрегата оказываются в зависимости от чужих и собственных настроений; мысли их начинают сосредоточиваться на них самих. Все это приводит к некоторой подозрительности, особенно во время длительных плаваний, сопровождаемых непогодой, штилями и противными ветрами. От их зловредного влияния никто на корабле не избавлен, независимо от его положения. Мало того, высокое положение лишь усугубляет эти воздействия, поскольку чем выше стоит человек на иерархической лестнице, тем в большем одиночестве он оказывается.
