На нем был зеленый фрак, украшенный одной королевской утренней звездой на груди, и белые панталоны. На его треуголке красовалось одно ярко-желтое перо императорского тукана — великолепного, всеядного, ширококлювого пернатого бандита [317], уроженца Бразилии. Обычно он сидит на самых высоких деревьях, откуда наблюдает за мелкой птичьей сошкой, на которую налетает ястребом. Тукан когда-то входил в варварские регалии местных индейских касиков [318], а после возникновения империи перо этой птицы как символ перешло в регалии португальских монархов.
Его императорское величество был еще молод, скорее дороден, нежели худ, с приятным, беззаботным выражением лица и вежливым, непринужденным и свободным обращением. Манеры его действительно были безупречны.
Вот, размышлял я, весьма славный и многообещающий молодой человек. Ему принадлежит верховная власть над всеми этими бразильскими землями; ему не приходится выстаивать в шторм ночные вахты; в постели он может валяться по утрам сколько влезет; любой джентльмен в Рио был бы горд знакомством с ним, и самая хорошенькая девушка во всей Южной Америке считала бы великой честью, если бы он бросил на нее хоть самый незначительный взгляд под самым острым углом.
Да, жизнь этого молодого императора будет протекать в сплошных удовольствиях, покуда он соблаговолит существовать. Любой срывается с места, чтобы выполнить его приказание. А вот смотрите: в его свите есть один почтенный старец — зовут его, кажется, маркизом д'Акарти, он бы императору в деды годился. Так вот, этот маркиз стоит под палящим солнцем с обнаженной головой, в то время как император накрылся шляпой.
— Надо думать, — промолвил рядом со мной молодой матрос из Новой Англии, — этот старый господин счел бы великой честью надеть его королевскому величеству сапоги. И при всем этом, если бы мы, он и я, разделись донага, Белый Бушлат, и прыгнули за борт купаться, черта с два бы ты узнал, когда б мы оба оказались в воде, у кого из нас в жилах течет королевская кровь. Послушайте, дон Педро II, — добавил он, — как это так вышло, что вы стали императором? Объясните. Вы ведь не можете вытянуть столько фунтов, как я, на грот-марса-фалах; да и по части роста вам до меня далеко; нос у вас, как у мопса, а у меня, как у волнореза. И такими вот щепками вместо ног вы собираетесь брыкаться?
— Ничего ты не понял. Это фамилия у него такая Браганса, — сказал я, охотно поправляя ошибку столь яростного республиканца и этим охлаждая его пыл.
— Тоже мне Браганса! Брехун скажи лучше, — отозвался он, — брехун да и только. Смотри, как важно он выступает в своем фраке! И правильно, что он надел зеленый, ребята: зелен он еще. В лучшем случае салага.
— Тише, Джонатан, — сказал я. — Старшой на нас поглядывает. Заткнись! Еще император тебя услышит, — и я прикрыл ему рукой рот.
— Убери руку, Белый Бушлат, — возмутился он, — нам наверху закон не писан. Так вот, ты, император, салага в зеленом фраке, ты еще и пары бакенбардов не отрастил, а глянь-ка, что я у себя на щеках завел — красота! Дон Педро, говоришь? А что это в конце концов? Самый обыкновенный Питер. У нас самым никудышным именем считается. Черт возьми, я бы даже своего пса так не назвал.
— Заткни пробкой свой хлебальник, — воскликнул Рымболт, матрос, стоявший по другую руку от него, — ты нас всех под монастырь подведешь.
— Я своей красной тряпки ради какого-то там императора подтягивать не собираюсь, — огрызнулся Джонатан, — так уж ты лучше сверни свою и оставь меня в покое, или я так тебя по сопатке смажу, что тебе покажется, будто ломовая лошадь тебя в рыло всеми четырьмя копытами лягнула! Эх, сукин ты сын, император, глянь-ка наветренным глазом на нас, чем мы тебя хуже? Слышь, ребята, какой он император? Вот я, это да, в императоры бы годился. Клянусь коммодорскими сапогами. Меня выкрали из колыбели в этом самом риодежанейровском дворце и сунули этого салагу вместо меня. Эх ты, башка твоя топтимберсовая, дон Педро II — это я, а тебе бы пристало быть здесь грот-марсовым, вымазанным по локти в смоле. Эта твоя корона должна была бы у меня на голове сидеть, впрочем, если ты этому не веришь, брось ее на ринг, а там посмотрим, кто кого.
— Что тут за аврал подняли? — воскликнул Джек Чейс, подымаясь по брам-вантам с марса-рея. — Что, вести себя не умеете, вы там, с бом-брам-рея, когда у нас император в гостях?
— Это все Джонатан, — ответил Рымболт. — Он все обхамлял молодчика в зеленом фраке. Говорит, что дон Педро у него шляпу свистнул.
— Что?
— Он про корону говорил, благородный Джек, — пояснил марсовой.
— Выходит, Джонатан себя в императоры произвел? — спросил Джек.
— А как же, — воскликнул Джонатан. — Этот салажонок, что рядом с коммодором стоит, плавает под чужим флагом. Он обманщик, вот что. Он мою корону присвоил.
— Ха-ха, — рассмеялся Джек, готовый подыграть Джонатану. — Хоть я по рождению и англичанин, ребята, однако, клянусь мачтой, эти дон Педро все Пёркины Уорбеки [319]. Но слушай, парень, не выплакивай себе глаза из-за утраченной короны, не все ли равно, что венчает наши головы, корона или макушка, а уж ею мы бываем увенчаны от колыбели до могилы, и, хоть нам наденут кандалы и наручники и засадят в карцер, сам коммодор не в силах развенчать нас.
— Что ты загадками говоришь, Джек?
— Нисколько. Всякий, кто имеет подошву на ноге, увенчан макушкой. Вот моя корона, — воскликнул Джек и, сняв свою шляпу, показал плешивый кружок размером точно с монету в крону на макушке его классической головы, покрытой вьющимися волосами.
LVII
Император устраивает смотр команде во время боевой тревоги
Прошу всех скопом королевских высочеств извинить меня: я чуть не забыл упомянуть, что вместе с императором к нам заявились еще несколько принцев крови, а может быть, даже королей — кто их знает? — поскольку только что свершено было бракосочетание младшей сестры бразильского монарха с каким-то европейским королевским величеством. Собственно говоря, император и его свита представляли собой нечто вроде свадебных гостей, только сама невеста отсутствовала.
Лишь только закончилась первая часть приема, дым от салюта развеялся и воинственные звуки духового оркестра отнесло прочь под ветер, люди были спущены с реев и барабан пробил боевую тревогу.
Разбежались мы по местам и стали у своих железных бульдогов, меж тем как его величество и светлости расхаживали по палубам, все время разражаясь восторженными восклицаниями по поводу нашего воинственного вида, поразительной чистоты нашего одеяния, особливо же исключительного блеска железок и медяшек на орудиях и чудесной белизны палуб.
— Que gosto![320] — воскликнул маркиз, чья грудь была покрыта образчиками разноцветных лент, на которых болтались, заместо ярлыков с ценой, блестящие бляшки.
— Que gloria![321] — произнес в восхищении согбенный виконт кофейного цвета, разводя руками.
— Que alegria![322] — крикнул маленький граф, жеманно обходя мелкими шажками ящик с ядрами.
— Que contentamento eo meu![323] — заключил сам император, с глубоким удовлетворением скрещивая руки на груди и безмятежно взирая на наши ряды.
Итак, красота, блеск и радость — таков был припев трех знатных царедворцев. И как мне здесь нравится — незамысловатый перевод королевского замечания.
— Так, так, — проворчал угрюмый прибойничный за моей спиной. — На все это чертовски хорошо любоваться всяким шишкам вроде вас, но посмотрел бы я, что бы вы запели, если б вас самих заставить драить палубу или стирать себе в кровь локти, наводя блеск на всю эту треклятую железяку, не говоря уже о дюжине горячих, ожидающих вас у трапа, если вы за обедом оставите после себя хоть малейшее жирное пятнышко на палубе.
Да, да, чертовски здорово для вас, но уж как тошнехонько для нас!
В положенное время барабаны пробили отбой, и команда рассеялась по палубам.
Кое-кто из офицеров взял на себя обязанности чичероне, дабы ознакомить знатных иностранцев с внутренностями фрегата, касательно которых кое-кто из них проявил немало разумного любопытства. Почетная охрана, отобранная из морских пехотинцев, сопровождала их. Гости обошли жилые палубы, где с почтительного расстояния император заглянул в тросовую кладовую, нечто весьма подземное.
Подшкипер, полновластный хозяин сих мест, вежливо поклонился ему в полумраке и почтительно пригласил его величество сойти вниз и оказать ему честь своим посещением, но, приложив носовой платок к своему императорскому носу, его величество отклонил предложение. Вся компания начала восхождение на верхнюю палубу, что, принимая во внимание значительную глубину фрегата, напоминало восхождение на верхушку памятника на Банкер-Хилле [324].
