Антошка тоже подошла к иллюминатору. Горящий пароход двигался вперед, его догонял военный сторожевой корабль и, наконец заслонил транспорт.
— Военный корабль пришел на помощь? Сейчас погасят пожар? — спросила Антошка.
— Да, мисс.
Но дым не уменьшался, а усиливался, порывы ветра окутывали и сторожевой корабль.
Стюард выбежал из каюты и вскоре вернулся с биноклем в руках.
— Посмотрите, миссис, — протянул он бинокль Елизавете Карповне, — сейчас произойдет преступление, которого бог не простит.
Сторожевой корабль оторвался и ушел вперед. Горящий пароход, казалось, не двигался, дым и прорывавшийся огонь окутывали уже половину его, подбирались к фокмачте.
— Не пугайтесь, — говорил стюард, — сторожевой корабль снял с горящего парохода людей и теперь будет его расстреливать. Господи, прости этот великий грех, не покарай неповинных в этом, — крестился стюард.
— Почему будут расстреливать пароход и почему это грех, ведь там людей не осталось? — допытывалась Антошка.
На глазах у стюарда были слезы.
Раздался взрыв… Не глухой взрыв глубинной бомбы, щелкающий стальным бичом по кузову парохода, а страшный, оглушительный. Из дыма высоко в небо взметнулись пламя и вода, и в этом огненно-сером извержении закувыркались какие-те черные предметы. Еще взрыв. Дым, пламя и вода смешались в клубок, ринулись вверх и медленно опадали вниз…
Долго еще над волнами висело, чуть вздрагивая, дымное облако, которое ветер яростно разор-вал в клочья, развеял над морем, сдул с гребней волн.
На земле все оставляет следы, и сгоревший дом тоже. Морская пучина поглощает все тайны.
Стюард снова перекрестился.
— Все кончено.
— Что случилось, мистер Мэтью, откуда вы знали, что пароход будет торпедирован? — спросила Елизавета Карповна.
— Его расстреляли наши британские военные корабли.
— Чтобы горящий пароход не достался фашистам? — догадалась Антошка.
— Да, да, мисс, а впрочем…
Стюард опасливо посмотрел на Антошку.
— Говорите, говорите, мистер Мэтью, она тоже должна знать… — начинала понимать Елизавета Карповна смысл разыгравшейся на их глазах трагедии.
Стюард закурил трубку и, разгоняя дым, сел на диван.
— Пароход был поврежден фашистской миной, и на нем вспыхнул пожар. Что ж, это бывает. Пожар можно ликвидировать. Бог свидетель, и вы сами видели, миссис, что судно оставалось на плаву. Военный корабль снял команду с парохода и сам же его подорвал, сам расстрелял. Для нас, моряков, корабль — живое существо, и за жизнь его надо бороться, как за жизнь человека, а в эту войну мы забыли бога, забыли наши традиции.
— Я не понимаю, зачем расстреляли пароход, если его можно было спасти? — спросила Елизавета Карповна.
— Это очень выгодная сделка, миссис. Пароход застрахован. Он уже старый, как и все пароходы в нашем караване, долго не прослужит, а владелец получит большую страховую премию и построит новый.
— Да, но он вез вооружение или продовольствие для Красной Армии, кому же выгодно топить его? Это стоит огромных денег, в него вложен большой труд, он необходим нашему фронту, нашему общему делу борьбы с фашистской Германией, — горячо возразила Елизавета Карповна.
— Дело в том, миссис, что наше правительство не заинтересовано в вашей победе. Кому выгодно иметь сильного противника, а Советская Россия для наших капиталистов всегда будет врагом номер один.
— Значит, английское правительство за фашистов? — Щеки у Антошки горели от негодования.
— Нет, мисс. Они не хотят победы фашистской Германии. Это тоже им невыгодно. Выгодна победа Великобритании, и никого больше…
Елизавета Карповна видела, какое тяжелое впечатление произвели слова стюарда на ее дочь.
— Слава богу, что наш капитан честный человек, с ним не пропадешь. Он не пройдет мимо, если видит, что человек за бортом.
— Мистер Эндрю — коммунист? — спросила Антошка.
— Нет, он просто правильный человек.
Антошка прильнула к стеклу иллюминатора. Море по-прежнему то поднималось вверх, то проваливалось. Вода, горизонт, затянутое тучами небо, опять вода, опять небо…
Перед глазами девочки возникла площадь в Глазго, задымленная чадящими танками. Горячие слова ораторов, значки «V» на танках, серпы и молоты. Надписи, сделанные кровью сердца. И все это теперь на дне моря. «Выгода! Выгода!..»
Взрывы глубинных бомб уже не страшили. Антошка чувствовала, что она что-то потеряла. Слово «союзник», светлое и какое-то волнующее, распалось.
Да, война перевернула все представления о гуманности, нарушила великий и святой закон международного товарищества моряков.
В мирное время слова: «Человек за бортом!» — звучали набатом. «Человек за бортом!» — этот сигнал поднимал на ноги всю команду корабля. Люди работали четко, слаженно, с невиданной быстротой и сноровкой. Визжали лебедки, спускались шлюпки и штормтрапы, сбрасывались спаса-тельные плотики. Десятки моряков вызывались перемахнуть через борт в кипящую пучину, чтобы спасти человека. За жизнь одного человека шла борьба многих людей.
Случись пожар на пароходе или другая катастрофа, в мирное время в эфир летел сигнал тревоги: шестнадцать тире, а за ними позывные: три точки, три тире, три точки. SOS! Сигнал бедствия! Сотни кораблей принимали этот сигнал, и штурманы проверяли по карте, как близко они находятся к месту катастрофы, чтобы ответить: «Держитесь, подойдем через два часа… через двадцать минут…» Десятки кораблей под разными флагами меняли свой курс и спешили на помощь. За жизнь корабля, потерпевшего бедствие, и жизнь его команды шла борьба нескольких кораблей разных национальностей. И никого не интересовало, кораблю какой национальности оказывается помощь, какие люди находятся на борту, какого цвета их кожа, какого они вероисповедания или политических убеждений. Помочь человеку, кораблю, терпящему бедствие в море, было святым долгом.
А сейчас, когда идет война? Потоплен миноносец, десятки людей барахтаются в ледяных волнах, захлебываются, кричат, хватаются за щепки, тонут. Тонут офицеры и матросы английского военного корабля, но, согласно инструкции Британского адмиралтейства, пароходы идут прежним ходом, не изменив курса, холодные, равнодушные в своей неторопливости. Капитаны берут трубку в рот, словно стараясь заткнуть себе горло, чтобы не отдать команды застопорить машины, спустить шлюпки, спасать людей. Рулевые впиваются в штурвальное колесо, капитан становится к телеграфу, готовый перевести стрелки на «малый ход», «стоп», матросы прилипают к борту, провожая обезумевшими глазами барахтающихся в волнах людей, готовые прыгнуть за борт…
Но корабли в составе конвоя идут строем, как солдаты на парадном плацу, идут по инструкции Британского адмиралтейства. На место катастрофы будет послано одно-два спасательных судна…
Погибнет корабль в мирное время, напоровшись на подводную скалу, разбитый штормом или сгоревший, и тогда на тихой улочке Лондона во дворце Ллойда церемониймейстер в красной мантии торжественно подойдет к медному колоколу, ударит три раза и возвестит, что на такой-то широте и долготе погиб корабль, построенный там-то и такого-то водоизмещения. Три мерных удара, и колокол еще долго гудит, печально гудит, и люди, проходящие мимо дворца, заслышав траурные удары колокола, остановятся, снимут шляпы и почтят минутой молчания погибший корабль.
Агенты страховой компании Ллойда во всех портах мира наблюдают и за новыми, только что спущенными со стапелей торговыми кораблями, и за их рейсами, и за терпящими бедствие в море. И радиовышки во всех портах Англии принимают короткие рапорты от своих агентов. Во дворце Ллойда в течение почти двух столетий ведется регистрация судеб торговых кораблей всего мира. Получив сведения о погибшем где-то торговом судне, клерк в черном траурном костюме раскрывает на конторке фолиант в сафьяновом переплете и записывает сведения о погибшем корабле. На фолиантах золотым тиснением обозначено: «Сгоревшие корабли», «Погибшие во время шторма», «Разбитые о скалы и подводные камни», И нет фолиантов с надписью «Торпедированные противником» и «Расстрелянные своими же военными кораблями».
Слишком много понадобилось бы клерков и слишком много сафьяна пошло бы на переплеты в военное время. Если бы во время войны во дворце Ллойда отдавались траурные почести погибшим кораблям, медный колокол звучал бы непрерывно день и ночь. Минута молчания растянулась бы на сутки. Вот почему во время войны фолианты Ллойда были уложены в сейфы, клерки остались без работы, колокол замолк на годы.
Все человеческие международные законы товарищества были нарушены во время войны, были поломаны старые английские традиции, и только одна осталась жить.
