по лейтенанту, но не задержался на ней. Она смотрела с абсолютно равнодушным видом, как будто Стэффорд здесь и не было вовсе. Когда же Чамберс перевела взгляд на меня, бормоча что-то себе под нос, ее глаза снова заблестели.
Я вдруг осознал, что смотрю на Стэффорд точно так же – по долгу службы мне приходилось обращать на нее внимание, но на самом деле я словно и не видел ее. Это был защитный рефлекс. Я не хотел ни с кем близко знакомиться до тех пор, пока этот человек не проживет хотя бы несколько месяцев на передовой.
Но теперь я глядел на нее, пытаясь увидеть сквозь туман, который застилал мне глаза, поскольку в глубине души по-прежнему боялся ее разглядеть. Она была хороша собой, обладала грацией совсем еще молодой женщины, но в ее внешнем облике не было ничего такого, за что мог бы зацепиться мой взгляд, который я с такой неохотой обратил на нее. Когда я отвернулся, то не смог даже сразу вспомнить ее лица. В память врезались лишь светлые волосы, которые напомнили мне о Наташе, но это было глупо, ведь Наташа была шатенкой.
– Корабль ООН прилетает завтра, – сообщила мне Чамберс, – в четыре утра. На борту будет находиться лицо, уполномоченное вести переговоры, и корабль должен получить свободный допуск. «Объединенные силы» утверждают, что они не будут стрелять по нему, а я, черт побери, уверена, что и мы не станем этого делать.
Именно это я и хотел услышать. Я широко улыбнулся Стэффорд, но затем понял, что она, возможно, не понимала, о чем мы говорим.
– Это означает конец войны, – пояснил я. – По крайней мере, мы все на это надеемся. Нет никаких причин, по которым следовало бы продолжать ее. – Сказав это, я вдруг почувствовал себя настолько беззащитным, что у меня на глаза навернулись слезы. – Правда ведь, Мари?
Полковник посмотрела на меня своими розоватыми глазами. Она уже хорошенько разогрела себя спиртным, и в тот момент ей было совершенно все равно, даже если эта война продлится еще много лет. Но мы с ней всегда поддерживали друг друга; она помнила о тех временах, когда попадала в серьезный переплет, а я помогал ей выпутаться.
– Разумеется, – поддержала она меня. – Тебе нужно только дооформить все юридические документы и отправить адвокату, и в течение месяца ты станешь владельцем одной пятидесятитысячной доли от горнодобывающей компании «Внешние пределы».
Мы, вояки поневоле, любили фантазировать на этот счет. О Большом и великом дне, когда война закончится и мы поимеем «Внешние пределы» точно так же, как они в свое время поимели нас. В своем иске я указал сумму в 100 000 000 000.00 доллара. Каждый раз, когда убивали кого-нибудь из моих близких друзей, я увеличивал сумму в десять раз. За исключением Наташи. За Наташу я бы лично разворотил кувалдой все «Внешние пределы» и поубивал бы всех их директоров. Компания об этом пока что не знала, но теперь у нее не было уже никаких шансов на прибыль.
Единственное, что сдерживало нас до поры до времени, это обстрелы со стороны «Объединенных сил». В противном случае мы бы давно уже разнесли Цереру на миллиард осколков.
Я вдруг понял, что бормочу все это себе под нос. Стэффорд смотрела на меня с удивлением. Я разжал кулаки и попытался взять себя в руки.
– Ему понадобится телохранитель, – сказала полковник. – Штаб поручил мне подыскать достойную кандидатуру, но я пока еще не приняла решение. – Она в задумчивости посмотрела на меня.
Я тут же решил проявить инициативу.
– Я этим займусь.
– Ты уверен? Это может быть опасным. – Она знала, что я не привык рисковать своей шкурой.
– Возможно. – Я дал, как мне казалось, абсолютно логичный ответ. – Но я просто никому больше не смогу доверить эту работу.
Корабль переговорщика от ООН был обстрелян при подлете к планете и упал; все, кто находился на борту, погибли. Я утешал себя, воображая, что из мирных переговоров все равно не вышло бы никакого толку. Но когда эти утешения не помогли, я пошел в офицерский клуб и напился так, что свалился с барного стула.
На следующий день я отвратительно вел себя со Стэффорд. Впрочем, не только я один переживал из-за случившегося. Полковник Чамберс обращалась со мной так же ужасно. Она послала меня через поле боя, чтобы я доставил секретное поручение генералу Муди, которое ему было совершенно не нужно. Генерал слег с симптомами церерского гриппа. Понятия не имею, что это за болезнь, но думаю, заразиться ею можно было от бутылок.
Я страшно злился на Чамберс. Я мог погибнуть, выполняя это бессмысленное поручение на передовой, если бы не проявил дальновидность и не отправил вместо себя Стэффорд. Впрочем, это означало, что Стэффорд тоже могла погибнуть, а мне она, вопреки всему, начала нравиться. К счастью, Стэффорд проявила осторожность и вернулась целой и невредимой.
В тот день мы оказались на грани, как во времена Первой мировой, которую Церерская война напоминала больше всех остальных вооруженных конфликтов. И я бы лично поддержал всех этих рассерженных ребят и девчонок, чтобы они в приступе неконтролируемой ярости повыскакивали из окопов и бросились вырывать кишки тем жалким крысам, которые лишили их надежды на мир. Мы искали бы союзников не только среди тех, кто был на нашей стороне, но и среди тех, у кого эта война засела в печенках и кто мечтал поскорее вернуться домой. Они бы точно сделали это.
Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что большинство разделяли мою жизненную позицию. То есть все были готовы подбадривать остальных, но никто не рвался идти в атаку самому. Ведь в таком случае был велик шанс погибнуть.
Вы знаете, что во время Первой мировой войны подобные атаки были в порядке вещей? Я видел в кино. Кто-нибудь кричал: «Да в чем дело, ребята? Вы же не собираетесь жить вечно?», и все выскакивали из окопов и умирали тысячами. Я даже не хочу знать, что делали офицеры с этими несчастными пехотинцами, чтобы заставить их совершить подобный бросок. Вероятно, патриотизм был в то время очень силен. Если бы я отдал такой приказ, то прожил бы ровно до того момента, пока солдаты не осознали, что я сделал это со всей серьезностью намерений.
Но мне и в голову не приходили такие приказы. Солдатам, которые находились у меня в подчинении, я лишь напоминал непрерывно стрелять из ружей поверх голов и время от времени смотреть себе под ноги, проверяя, не кончились ли у них патроны.
