— Да ты хоть помнишь тот номер?
— Нет, конечно. Почему это я должен его помнить?
— Как это почему? Это был номер машины твоей жены, хотя бы поэтому.
— Вот именно. Я не помню даже номер моей машины, что ты хочешь, чтобы я помнил номер машины моей жены?
— ТЖ 666 АЛ — вот какой был номер у ее машины.
— И что из этого?
— Ты ведь знаешь, что означают три шестерки, да?
— Конечно, знаю. Но не хотел бы, чтобы…
— И тебе также хорошо известно, что послания сатаны всегда пишутся наоборот, так ведь?
— Послания сатаны? Да о чем ты ведешь речь?
— Я хочу, чтобы ты прочел номер наоборот. Ну-ка попробуй…
— Я же сказал, что я его не помню.
— ТЖ 666 АЛ. Прочти это наоборот.
— ЛА 666 ЖТ. Ну и что?
— Подумай, что это означает.
— Да о чем таком я должен подумать, Марта?
— Представь, что ты Лара. Представь, что тебя зовут Лара, и напряги свою фантазию, чтобы прочесть номерной знак, ТЖ 666 АЛ, наоборот, и понять его смысл.
— Послушай, у Лары не было навязчивых…
— ЛАРА АНТИХРИСТ ЖДЕТ ТЕБЯ.
— …
— …
— Да ты шутишь, что ли? Скажи, что ты пошутила.
— Ты мне не веришь?
— Да ладно, скажи, что ты пошутила, и дело с концом.
— Однако то, что ты не веришь, знаешь ли, не меняет ход вещей: они все равно существуют.
— Ну-ка быстренько признавайся, что это не ты сняла номера с машины и бросила их в Тонфон.
— Мне очень жаль, но все правда. Это сделала именно я.
— О'кей. Допустим, ты это сделала, но ведь в шутку, правда? Если хорошо подумать, в этом нет ничего плохого. Ты ведь не знала, что Лара скоро умрет: ты только хотела устроить мне прелестный денек, чтобы я перепахал весь ил в реке в поисках тех проклятых номеров. Признавайся.
— Пьетро, ты не соображаешь, что говоришь. Ты отдаешь себе отчет?
— Вот это новости, это я не соображаю, что говорю.
— Да, именно ты. Два часа назад ты готов был поверить, что Лара общается с тобой словами из песен «Radiohead»: только потому что этот диск, по-твоему, записала она. Да нет, даже не так, ты бы всему поверил, стоило мне только подтвердить тебе, что тот диск записала она, и сейчас ты бы не острил по поводу очевидных вещей. Если уж на то пошло, ты мне, пожалуйста, объясни — как это у тебя получается: «Radiohead» — да, а Сатана — нет, так что ли?
— Сатана — нет и «Radiohead» — нет, вот как получается. А я круглый дурак, что додумался рассказать тебе об…
— Это бесспорно и опасно. Даже если не принимать во внимание смысл этого номера, а здесь я тебя еще могу понять, если кто-то не верит в определенные вещи, ха-ха, как ты, и может притворяться, что ничего не случилось, но ведь опасность-то все равно остается, опасность, которой она подвергалась, ты что и за опасность-то не считаешь? Ты только подумай, сколько людей творят безумства, делают кучу ужасных, зверских вещей во имя трех шестерок, открой газеты, почитай, признай, по крайней мере, что не очень-то приятно разъезжать по дорогам с таким клеймом на заднице, это явный призыв, который любой хреновый сатанист тут же расшифрует и воспримет, как посланный ему знак, и станет тебя преследовать, возьмет твою машину на абордаж и приволочет тебя на один из их шабашей…
— Какие еще такие шабаши? Да о чем ты говоришь?
— Шабаши. Черные мессы. Звездные жертвы. Человеческие жертвы. Вот о чем я тебе говорю.
— В любой момент с ней могло такое случиться, пока она разъезжала на машине с тем номерным знаком, теперь ты отдаешь себе в этом отчет? «Прости, я посмотрел на твои номера, и не мог не обратить внимание на то, что…», и так далее.
— А тебе никогда в голову не приходило, с чего все начинается?
— Нет. Ты действительно просто помешена. Сейчас ты снова начнешь стриптиз, и мне придется укрывать тебя своим пиджаком.
— …
— …
— …
— Мне очень жаль, Марта, прости меня…
— Какой ты все-таки подонок.
— Прости меня, пожалуйста. Я действительно не хотел тебя обидеть.
— Оставь меня в покое.
— А ты прости меня. У меня это просто сорвалось с языка, я не имел в виду ничего…
— Вот, что я тебе скажу, Пьетро: если бы ты только мог себе представить, что это значит каждый день бороться против неких сил, если бы ты только мог себе представить, что такое бессонная ночь наедине с полчищем демонов, призраков, грешных душ, преследующих тебя, ты бы так пошло не острил.
— Послушай, я тебе уже сказал, что я искренне сожалею, правда. Прости меня, если можешь, хорошо?
— Вся проблема в том, что ты даже не отдаешь себе в этом отчет. Даже в поведении Лары ты ничего особенного не замечал…
— Послушай меня, Марта. Я тебя очень уважаю, отношусь к тебе с искренней симпатией, даже люблю тебя по-братски. Ты готовишься — дай мне сказать — ты готовишься родить еще одного ребенка от мужчины, который не будет о вас заботиться, он даже на минуту не вспомнит о вас, как те отцы двух твоих сыновей. Сейчас Лара умерла, и ты осталась совсем одна. Запомни хорошенько, что я тебе сейчас скажу: пока я жив, ты не одна. Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь. Я не шучу, правда, ты можешь звонить мне даже посреди ночи, если вдруг ты проснешься от кошмара, когда во сне тебя мучили сатанисты, вампиры, зомби: я защищу тебя. Я никогда больше не буду острить по этому поводу. Когда ты почувствуешь себя слабой, неприкаянной, некрасивой, одинокой и отчаявшейся, позвони мне; стоит тебе только звякнуть мне, и я тут же прилечу к тебе и расскажу, что когда мы с тобой познакомились, все мужчины, только один разочек взглянув на тебя, тут же влюблялись по уши, в мгновение ока, дзак, твоя красота сражала их, как удар молнии, я покажу тебе ту знаменитую фотографию на фоне витрины магазина «Криция», а потом я подведу тебя к зеркалу, и ты сама увидишь, что ты осталась такая же красивая, как тогда, что ты чудесным образом сохранила свою прелесть, осмелюсь сказать, потому что, кажется, что для тебя время остановилось. И если у тебя сломается стиральная машина, автомобиль, компьютер, мобильник, и тебя будет убивать одна только мысль потратить свою энергию на то, чтобы их отремонтировать, не беспокойся: позвони мне, и обо всем я похлопочу сам. Я буду заботиться о тебе всякий раз, когда тебе это будет нужно, все дни в году, все годы, до тех пор, пока ты не встретишь чудесного мужчину, который глубоко полюбит тебя и будет тебя любить до конца твоей жизни, тогда он сможет позаботиться о тебе намного лучше меня. Я все это сделаю для тебя, Марта, клянусь тебе, для меня станет долгом чести сделать это для тебя, но умоляю, не касайся больше наших отношений с Ларой. Поняла? Никогда, никогда больше.
— …
— …
— …
— Ладно, ладно, хватит, да будет тебе, перестань, не плачь…
— Да как это тебе удается? Как это ты не чувствуешь своей вины?
— А в чем я по-твоему виноват?
— Ведь ты ни разу в жизни не сказал ничего подобного Ларе.
— Может быть, я ей этого и не говорил, зато я доказывал ей это на деле. Ежедневно я все это делал для нее.
— Нет, Пьетро. Ты этого не делал.
— Да я заботился о Ларе.
— Да, но не достаточно.
— Прошу тебя, Марта, не начинай все с начала.
— В ее жизни было столько боли, зла…
— Давай не будем больше говорить об этом…
— Столько зла…
— Давай не будем больше говорить, об этом…
— Да и в моей тоже…
23
Список моих переездов:
с бульвара Бруно Буоцци на улицу Джотто в Риме;
с улицы Джотто на улицу Монсеррато в Риме;
с улицы Монсеррато в Риме на площадь Дж. Миани в Милане;
с площади Дж. Миани на улицу Р. Бонги в Милане;
с улицы Р. Бонги на улицу А. Каталани в Милане;
с улицы А. Каталани на площадь Дж. Амендола в Милане;
с площади Дж. Амендола на улицу Буонарроти в Милане;
с улицы Буонарроти на улицу Дурини в Милане.
— Что это ты там пишешь?
Енох. Уж кому-кому, а вот ему бы не следовало бегать трусцой. Несмотря на то, что так неряшливо носит пиджак и галстук, ему бы лучше никогда с ними не расставаться; когда он неожиданно предстал передо мной в таком виде: лицо багровое, искаженное гримасой усталости, очки запотели, плюшевая спортивная курточка сыра от пота, а сам едва дышит, он показался мне только что не безобразным.
— У тебя сегодня отгул?
— Да, я взял выходной.
— Прекрасная идея, но так ты загоняешь себя.
Посмеивается.
— Сорок минут под солнцем без остановки.
— И я о том же. Присаживайся.
Енох садится. Ловит ртом воздух: не может отдышаться. Снимает очки и, пока он их протирает, превращается в того другого — косоглазого и злого; потом он снова водружает их на нос, и становится самим собой, но очки тут же запотевают.
