культуре, который с 2008 года возглавляет Фонд Прусского культурного наследия.
Благодаря сотрудничеству профессионалов стало возможным возвращение в культурный и научный обиход художественных ценностей немецкого происхождения, оказавшихся в СССР, а затем в России в качестве «компенсаторной реституции». При Е. Сидорове началось рассекречивание музейных хранилищ, где находились «перемещенные ценности». Потребовались годы, чтобы разные позиции сторон по вопросам собственности на те или иные художественные объекты перестали быть препятствием к совместным поисковым, выставочным и издательским проектам.
Это общее дело начиналось в период политики «больших ожиданий», когда казалось, что идея создания общей Европы от Лиссабона до Владивостока – не утопия, а нечто вполне реальное. Атмосфера доверия между нашими народами, лидерами двух государств Владимиром Путиным и Герхардом Шредером в начале нового столетия позволяла осуществлять самые смелые проекты в сфере культуры. Большинство из них продолжает жить, хотя политические отношения между Россией и Германией вступили в полосу заморозков. Понятно, что деятели культуры ограничены политическими обстоятельствами. Но это не повод, чтобы оставлять общие старания. Особенно в наше сложное, полное неопределенностей время.
Февраль 2020
Ошибка Адорно
В эти январские дни, когда весь мир вспоминал трагедию Холокоста и освобождение Освенцима, повторял знаменитую фразу выдающегося философа и композитора Теодора Адорно: «Писать стихи после Освенцима – это варварство». Как известно, стихи писали не только после Освенцима, но и в самом Освенциме. Писали палачи и жертвы. Одни рассеялись пеплом. Выжившие узники вернулись к обычному существованию, пробуя на ощупь, может ли быть жизнь после смерти. Они учились заново жить, заново воспринимать мир в его многокрасочной полноте. Это было трудно, и не все это смогли выдержать. И, отчаявшись, добровольно уходили из жизни. Как, например, Примо Леви, оставивший после себя литературные шедевры, первым среди которых все равно будет автобиографический роман о его пребывании в Освенциме «И это человек?».
Палачи рядились в одежды обывателей, которые не ведали, что творили. Их оберегал страх быть заклейменными. Он притупился с годами. Провалы в памяти, амнезия стали своего рода амнистией, которую каждый старался выдать сам себе.
Но пепел сожженных не давал покоя живым. Вся послевоенная литература – наша, отечественная, и мировая – была опалена жаром печей лагерей массового уничтожения. Она выросла на руинах разрушенных городов и пепелищах деревень. Она воздавала почести победившим героям, тем, которые смогли остаться людьми в кровавом месиве войны. Уроки войны – это вовсе не курсы в институтах благородных девиц. Мерить нормами сегодняшней морали поведение людей, которые прошли ад, – последнее дело. Не нам судить людей, которые смотрели в глаза смерти. Но и на войне подлость остается подлостью, а предательство предательством. Война – трагическая очная ставка человека с самим собой, где он сам принимает решение, на что он готов пойти ради спасения жизни. Советские писатели – от Виктора Некрасова до Виктора Астафьева, – несмотря на жесткие ограничения цензуры, сумели выразить экзистенциальные проблемы человека перед лицом смерти, человека на войне с предельной откровенностью. Зная, что такое высоты самопожертвования и бездны самосохранения. Как часто писали про фашистов всех мастей и национальностей, что они нелюди, но проблема состоит в их принадлежности к человеческому роду. Можно считать их социальными или психологическими мутантами, – но и это не отделит их от всех остальных. Не даст ответа на главный вопрос: способна ли природа человека разрушить все запреты, им самим над собой поставленные? Разрушить культуру, которая передается от поколения к поколению не генетическим путем. Ведь культура и есть система запретов.
Этот новый опыт, наверное, самый страшный опыт в человеческой истории, потребовал осмысления – в искусстве прежде всего, но и в юриспруденции, философии, социологии, психологии, психиатрии… Нужно было заново ответить на многие вопросы, основополагающие для понимания природы человека и человеческих сообществ. Бертольт Брехт, развивая мысль Адорно в стихотворении «Скверное время для поэзии», которое он закончил в 1947 году, напишет: «В моей песне рифма / Показалась бы щегольством…» Не до рифм, не до гармоний, когда погружаешься в ад.
И никогда прежде с такой остротой не стоял вопрос о том, почему культура не уберегла человека от варварства, да что там от варварства, от зверства и оскотинивания. Этот вопрос возникал еще в пору Первой мировой войны. Достаточно вспомнить названия двух поэтических сборников Томаса Элиота – «Полые люди» и «Бесплодная земля». Но речь шла скорее о цивилизационном кризисе, кризисе культуры, но не о катастрофических трансформациях человеческой природы, когда под музыку Моцарта гнали в печи обреченных на смерть. «Потерянное поколение» 20-х годов прошлого века в американской и европейской литературе оплакивало разорвавшуюся связь времен, надеясь восстановить ее с помощью аристократических привилегий слова.
Вторая мировая война с предельной ясностью обнажила трагический дуализм человеческого бытия. Этот дуализм восходит к праотцам, ко времени изгнания из Рая. В нашем общем прошлом Каин убил Авеля. И Сын Божий был предан и распят. Перечитайте «Бурю» Шекспира или «Братьев Карамазовых» Достоевского – и вы обнаружите многое из того, обо что споткнулось человечество в XX столетии. Но не было такой катастрофической ясности. Не было трансформации, которая заставляет по сей день сомневаться в том, что человек все-таки предрасположен к альтруизму, а не к жестокости. Нацизм привел к грехопадению не сотни, а миллионы людей. И как жить после грехопадения?
Когда слышу разговоры о равенстве ответственности нацистской Германии и СССР за беды Второй мировой войны, то вижу своего отца, искалеченного под Сталинградом. И вечную боль в его глазах – уже во время войны он узнал, что его первую жену и их двоих детей умертвили в Хмельнике Винницкой области, где до войны жило 22 тысячи евреев, а после войны – всего несколько десятков человек. Большой удачей своей жизни считаю тот день, когда удалось побывать на местах массовых захоронений в Хмельнике. Там их девять. И по сей день леденит душу фраза местного жителя, сказанная про моих сестру, брата и их маму: «Они не мучились, их просто сожгли в начале 1942 года». Известно, кто сжигал, кто стоял в оцеплении, кто забирал дома и имущество сожженных. Эту историю не перепишешь, как бы кому ни хотелось. И у каждого из нас свой личный Нюрнберг.
Январь 2020
Как жили мы борясь
22 января в преддверии сразу двух юбилеев – 70-летия Михаила Гусмана и собственного 75-летия – Полад Бюль-Бюль оглы устроит «Вечер для друзей» в Московском театре мюзикла. Понятно, что героем вечера будет Полад, но ясно и то, что братья Гусманы – Юлий и Михаил – вместе с
