молодой гефрайтер не хотел ставить в мой паспорт штамп о переходе границы, что приводило меня в неподдельный ужас. Я представил себе кары, которые ждут меня по возвращении на Родину, и потребовал старшего. Появившийся оберфельдфебель настаивал, что пограничные правила изменены, и подтолкнул меня к американскому сержанту, который, едва взглянув на мой советский паспорт, кивнул и пропустил меня через границу двух миров. По дороге на съемку мне грезились все казни египетские, но фантастическая реальность этого дня разрушила утренние страхи. Казалось, что весь Берлин пришел в движение. Едва мы начали снимать поэтический вечер артистов Петера Штайна в Хеббель-театре, как Нелли Хертлинг, руководившая им в ту пору, вытащила меня из зала к себе в кабинет, где по телефону услышал голос моей давней западноберлинской подруги Кристины Бауэрмайстер: «Кончай заниматься ерундой. Стены больше нет, приезжай скорее…» То, что происходило на стене, мы снимали на следующее утро, а ночью мы просто рванули к нынешней Потсдамской площади, где толпы западных и восточных немцев братались друг с другом. Кого только не было на Стене и вокруг нее! Казалось, что все языки звучали здесь, и никто не нуждался в переводе. Будто на мгновение сбылась мечта Шиллера и Бетховена, и миллионы европейцев обнялись, чтобы вместе войти в новый «райский храм»!
Через десять лет, в 1999 году, в Берлине, выступая на собрании Европейского вещательного союза, вынужден был признать, что это прекрасное мгновение безвозвратно растворилось в истории. «Мы разрушили Стену – вещный символ противостояния двух противоборствующих систем, – но она не только сохранилась в сознании народов и отдельных людей, она стала еще выше». Поглощение ГДР при демонстративном нейтралитете Советского Союза прошлось по судьбам миллионов людей, которые не были «первыми учениками» в своем социалистическом Отечестве. Объединение двух Германий произошло на базе Основного закона ФРГ 1949 года со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поиск «социализма с человеческим лицом» обернулся капиталистической реальностью, где многим восточным немцам просто не было места.
Разрушение Берлинской стены стало символом изменившегося за последние тридцать лет мира. Из двуполярного он стал многополярным. Вчерашние противники стали союзниками. Экономическая конвергенция предопределила конвергенцию политическую и даже идеологическую. Но не оставляет ощущение упущенных возможностей, связанное прежде всего с тем, что в какой-то момент был утрачен интерес к диалогу. После падения Стены коллективный Запад решил, что он вышел победителем в холодной войне, забыв о том, что победители со временем нередко оказываются в крупном проигрыше. И сегодня всем приходится заново обустраиваться в реальности XXI века, которая так не похожа на ту утопию, что увлекала многих из нас тридцать лет назад. Только не надо думать, что позади нас никого нет.
Ноябрь 2019
«Если смерти, то мгновенной…»
Память порой отвратительно иронична, мучительно гротескна. И начинаешь ненавидеть сам себя, хотя от самого себя никуда не деться. Это твой, а не чужой круг воспоминаний и ассоциаций.
В последние дни, когда после варварского убийства девочки из Самары стали заново обсуждать отмену моратория на смертную казнь, в памяти постоянно всплывала строка из «Прощальной комсомольской» Дм. и Дан. Покрассов на стихи М. Исаковского: «Если смерти, то мгновенной…» Даже тем, кто никогда не знал этой песни, воспевавшей героизм юных красноармейцев времен Гражданской войны, стоит задуматься над ее мудростью: мгновенная смерть, как и легкая рана, много лучше мучительного долгого перехода из нечто в ничто. Не исключу, что М. Исаковскому были знакомы слова Гая Юлия Цезаря: «Легче находятся люди, которые добровольно идут на смерть, чем такие, которые терпеливо переносят боль». А быть может, даже и записанные Платоном слова Сократа, к которым обращался Н. Бердяев: «Бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто же не знает ни того, что есть такое смерть, ни того, не есть ли она для человека величайшее из благ, а все боятся ее, как будто знают наверное, что она есть величайшее из зол».
Тема смерти в мировой культуре – одна из центральных. И не только потому, что она антитеза жизни. Она еще и преддверие бессмертия. Или забвения. И для того, чтобы избежать забвения, совершают самые разные поступки – величественные и низменные. Не случайно Григорий Горин написал свою горькую трагикомедию «Забыть Герострата!», парадоксально пояснив, что смерть сама по себе ровным счетом ничего не значит. Забвение – это и есть переход в ничто.
Тайна смерти сопутствует человечеству на протяжении его многотысячелетней истории. Ее постижение притягивало лучшие умы цивилизаций. Но никто, пожалуй, не дал окончательного ответа – ни поэты, ни патологоанатомы. Да и возможен ли он?
Понимание конечности человеческого бытия наполняет это бытие особым смыслом и ценностью. И хотя экзистенциалисты утверждали, что смерть является такой же бессмыслицей, как и жизнь, многие из них все же не отрицали того, что человек способен преодолеть бессмыслицу и обрести свою героическую индивидуальность перед лицом смерти. Перечитайте «Маленькие трагедии» А.С. Пушкина и попробуйте заново почувствовать, как его герои, бросая вызов страху смерти, устремляются в вечность. И вечность эта приоткрывается в любви и искусстве – их не способны уничтожить ни каменная десница, ни яд, ни чума.
Буддисты рассматривают жизнь и смерть как единое целое. Для них смерть – зеркало особого рода, в нем отражается смысл жизни. Она ведет в мир, где нет страдания. Рабиндранат Тагор дает свое понимание этой истины: «Жизнь в ее целом никогда не принимает смерти всерьез…» В исламе смерть в вере и за веру – это высшее благо, открывающее праведнику дорогу в рай. Подобное отношение к смерти характерно и для христианства. Примечательна максима Иоанна Златоуста: «Всегда ожидай, но никогда не бойся смерти, то и другое черты мудрости». Пожалуй, лишь иудаизм, своего рода религия жизни, рассматривает смерть как зло. Но и в нем есть понимание смерти как особого момента человеческого пребывания в мире.
В одном из своих стихотворений чилийский поэт Пабло Неруда писал о том, что надо избежать смерти «маленькими дозами», смерти, которая ежедневно, ежечасно, ежеминутно происходит в обыденной жизни. И еще страшнее она длится там, где эти «маленькие дозы» перехода в ничто и составляют смысл наказания. Медленная смерть на всю оставшуюся жизнь. Это не мгновенный переход в иное бытие, не миг ликования духа и души, не освобождение от страданий. Бесконечность длящегося наказания, постоянная очная ставка с самим собой за запертой навсегда дверью – это и есть земной ад для грешника. Поверьте, Жан-Поль Сартр вовсе не исчерпал его фразой «ад – это другие». Ад
