Геннадий Владимирович отвечал: “Семь бед - один ответ, давай щей”.
Отставной гвардии полковник Казаков, имени которого приют для дворян находится на Поварской, несмотря на то, что был слеп, приезжал на субботние обеды. За стулом Казакова всегда стоял слуга и накладывал ему на тарелку кушанья. Казаков же сам без посторонней помощи резал и ел.
Князь Питер Волхонский, которому дома, вследствие запрещения врача, не давали ни водки, ни закуски, заезжал в Английский клуб, чтобы наскоро выпить рюмку водки и закусить, после чего отправлялся домой обедать.
Богатый, но скупой Василий Иванович Якунчиков пил только яблочный квас, а вино лишь тогда, когда его угощали. Раз только, по случаю какого-то радостного события в семье, Василий Иванович разошелся и спросил бутылку “Донского”, которым стал угощать своих знакомых. При этом мой отец иронически заметил Василию Ивановичу, что “мы не казаки, и по случаю такой семейной радости следовало бы выпить настоящего шампанского”.
Анатолий Васильевич Каншин, с черной шелковой повязкой на одном глазу, известный любитель цыган, носивший прозвище Цыганского Каншина, со своим приятелем Николаем Николаевичем Дмитриевым пили исключительно дорогие вина. Дмитриев с пренебрежением относился к членам клуба, которые играли в карты по небольшой ставке. “Перехватить с них какую-нибудь сотню рублей, - говаривал он, - не стоит и мараться”. Когда Дмитриев проходил мимо хора девиц, певших иногда в клубе, то всегда с презрением показывал им язык».
Московские генерал-губернаторы также удостаивали своим вниманием Английский клуб. Очень уважали здесь Дмитрия Владимировича Голицына, избрав его почетным старшиной в марте 1833 года. Не раз в клубе устраивались званые обеды в честь градоначальника. А в 1830 году Голицын запретил играть в клубе в азартную карточную игру - экартэ. Члены клуба зашумели («Шумим, братец, шумим!»), а Пушкин написал об этом так: «Английский Клуб решает, что князь Дмитрий Голицын был неправ, запретив ордонансом экартэ. И среди этих-то орангутангов я принужден жить в самое интересное время нашего века!»
Московский генерал-губернатор князь В. А. Долгоруков тоже посещал Английский клуб, где играл на бильярде с маркером или слушал русский хор А. З. Ивановой.
Художник Константин Коровин однажды встретил в клубе сына А. С. Пушкина: «Москва, зима... Много раз, после работ, я заходил на Тверскую в Английский клуб обедать...
Каменная ограда и ворота с забавными по форме львами, которые отметил Пушкин. Большой мощеный двор и прекрасное, старинное здание. Потолки в залах Английского клуба были украшены прекрасными плафонами французских художников. Они были темные, теплого цвета, глубокие и прекрасные по тону. Лакеи, старые люди, одетые в ливреи времен Александра I, дополняли характер эпохи.
Народу за обедом в Английском клубе бывало мало. Однажды, заехав в клуб, я никого не встретил. В большой столовой, за большим столом, мне поставили один прибор. Когда я сел за стол, вошел пожилой генерал, высокого роста, лет семидесяти, с лицом восточного типа. Мы поздоровались. В Английском клубе, по обычаю, все члены должны были быть знакомы, но я не знал, кто этот генерал. Наклонив голову, он ел суп. Я заметил, что когда его большие глаза смотрели в тарелку - белки их отливали синевой. Я подумал: если бы на него надеть чалму, он был бы похож на дервиша.
- Как я люблю Английский клуб, ваше превосходительство, - сказал я. - Здесь ощущаешь историю. Все дышит прошедшим: сколько впечатлений, волнений, разговоров, дум прошло здесь. Что-то родное чувствуешь в этих стенах. Я слышу здесь шаги Александра Сергеевича Пушкина.
Генерал почему-то пристально посмотрел мне в глаза и сказал:
- Да, отец мой очень любил этот клуб.
Я удивился и спросил:
- Как, отец ваш?
- Да, я Пушкин. Поэт Александр Сергеевич был мой отец. Я - Александр, значит, Александрович.
Я встрепенулся и как-то нескладно сказал:
- Как, неужели? Как я рад.
- Я живу больше в Петербурге, - сказал генерал, - но люблю этот клуб. Тут тихо. Москву я люблю тоже. В Москве у вас мороз крепкий, зима настоящая. Отец мой тоже любил Москву, зиму любил. У вас в Москве еще в домах лежанки топятся. Кот у меня тут, приятель, мурлыкает. В окно сад виден в инее».
К началу XX века клуб совершенно отрекся от тех принципов, на которых создавался при Екатерине II, об этом читаем у Гиляровского: «После революции 1905 года, когда во всех клубах стали свободно играть во все азартные игры, опять дела клуба ослабли; пришлось изобретать способы добычи средств. Избрали для этой цели особую комиссию. Избранники додумались использовать пустой двор возведением на нем по линии Тверской вместо стильной решетки и ворот с историческими львами ряда торговых помещений.
Несколько членов этой комиссии возмутились нарушением красоты дворца и падением традиций. Подали особое мнение, в котором, между прочим, было сказано, что “клубу не подобает пускаться в рискованные предприятия, совсем не подходящие к его традициям”, и закончили предложением “не застраивать фасада дома, дабы не очутиться на задворках торговых помещений”.
Пересилило большинство новых членов, и прекрасный фасад Английского клуба, исторический дом поэта Хераскова, дворец Разумовских, очутился на задворках торговых помещений, а львы были брошены в подвал.
Дела клуба становились все хуже и хуже... и публика другая, и субботние обеды - парадных уже не стало - скучнее и малолюднее. Обеды накрывались на десять - пятнадцать человек. Последний парадный обед, которым блеснул клуб, был в 1913 году в 300-летие дома Романовых».
С 1922 года в этом здании, будто в отместку аристократам, работал Центральный музей революции СССР. В 1940 году в музее, в должности заместителя директора по административно-хозяйственной работе, укрылся от всевидящего ока Сталина старый большевик-ленинец Григорий Петровский.
Английский клуб сегодня
Если сказать, что назначение его на этот пост было явным понижением, то это значит ничего не сказать. Ведь незадолго до ссылки в музей Петровский был заместителем Председателя Верховного Совета СССР (практически - вице-президентом СССР). А начинал он свою политическую карьеру как депутат 4-й Государственной думы и председатель фракции большевиков. Казалось бы, что с такими анкетными данными у Петровского были все основания попасть не в Музей революции, а гораздо дальше. Но, к счастью, его не репрессировали.
Взял Петровского на работу в музей его старый друг и также бывший депутат Государственной думы Ф. Н. Самойлов, еще раньше устроившийся в этих гостеприимных стенах директором. Пятнадцать лет проработал Петровский в должности завхоза Музея революции СССР. И только после смерти Сталина Петровского переводят на должность
