Итак, начнем с третьего. Связи… Вещь очень хорошая, но если вы (извините) — дурак, связи не помогут. Конечно, занять место высокое и, ясное дело, не свое связи помогут. Но дальше — ни-ни… Выше того, что могут ваши связи, вам не подняться, нужны новые связи, а если вы (извините еще раз) — дурак, то и заводить их вам с вашей глупой головой трудно. Имея связь, карьеру сделать просто, но карьера эта, априори, имеет предел, заложенный в самой связи, а мы-то с вами ведь видим эту карьеру блестящей и бесконечной…
Впрочем, есть еще подвид такой карьеры. Достигший чего-то по связям может вдруг сам налиться соком и пустить корни, то бишь, связи и далее делать карьеру по принципу: ты — мне, я — тебе. Старый испытанный способ… Но все же этот способ груб, ограничен, многое тут на виду, и он становится не модным.
Может, деловитостью? Еще меньше шансов. Хотя на первых порах это здорово помогает. «Деловитые» (не путать с «деловыми») яростно роют землю, гребут, носятся, сбивая с ног ближайших конкурентов, осыпают (непроизвольно) глиной, щебенкой, песком; обливают (тоже непроизвольно) водой, иногда очень мутной. Таких первыми замечают и первыми выдвигают. Они рады и еще более деловиты. Гребут, уже ничего не различая, смешивая глину с водой и частенько (уже произвольно) поливая всем этим копающихся рядом.
Но время течет, бежит… И вот уже у гребущего одышка, давление, боль в правом боку и гастритное дыхание. Он увял, голос его осип, ногти поиступились… «Деловитый» останавливается, видит огромную, выкопанную им яму и улыбается. Он видит в ней смысл и доволен собой. Иногда он своими корявыми ногтями, тяжело дыша и держась за бок, что-то еще подправляет, но карьера его кончена… Труднее всего таким способом делать карьеру в реальном производстве — очень тяжелый грунт. Проще всего в контролирующих учреждениях — грунта там вовсе нет, сплошная вата.
Есть подвид и у этого способа — делание карьеры здоровьем. У некоторых людей — железное здоровье. Человек с таким здоровьем, может, не так деловит, но зато всех пересидит, переходит, переживет. Добиваются такие много большего, но здоровье (хотя и железное) в конце концов кончается, и финал здесь такой же, как у просто «деловитых», а чаще и хуже: инфаркт или инсульт.
Знаниями? Настоящие знания — вещь спорная, для многих — непонятная, для большинства — трудноуловимая. Знания несут в себе элемент свободы, а обладатели их — элемент анархии. Знающему человеку очень легко кому-то что-то доказать, но очень трудно сделать карьеру. Особенно на первых порах. Это потом, чего-то добившись, можно показать, что ты чего-то и знаешь… Но большие, настоящие знания отвлекают от понимания таких простых истин.
Подвиды здесь тоже есть. Это, собственно, «знания, как делать карьеру». Бывают и такие. Но это не совсем то, о чем говорилось. Да и знание «знаний» часто успеха еще не дает.
Может, еще как? Интеллектом, например, талантом? Но, честное слово, это такие непонятные свойства, что и говорить о них не хочется.
Но, может, есть люди, которые обладают всем этим разом? Наверное, есть. Но они, вероятно, чрезвычайно редки. Так редки, что делай они свою карьеру — никто им слова поперек не скажет.
Крашев не был таким редким человеком. Он мог быть деловитым, у него были некоторые (не особенные) знания, было обыкновенное, не железное здоровье, но ни связей, ни особых талантов — не было.
Но перед своими однолетками, начинающими карьеру, у него было громадное преимущество. В двадцать с небольшим лет он понял то, чего многие не поняли и в тридцать, а иные, похоже, не поймут никогда. Открытая им истина была проста: настоящую карьеру могут сделать только «другие люди».
Когда он приехал на Урал — первая линия завода уже работала на полную мощность. Писатель-экскурсовод, взахлеб хваливший завод, оказался прав. Легкие, теплые, эстетичные строительные панели стране нужны были позарез. Ввиду уникальности заводу выделили сверхплановое жилье, и вопрос с кадрами был решен. Крашев получил место в общежитии и был назначен мастером в цех. Все это было даже меньше, чем он ожидал, нулевая точка, но он не унывал. Технология была не сложна, а руководить людьми он умел. Студенческие стройки, а особенно та — в Коми, жили в нем. Труднее было другое. Как выбиться из группы таких же, как он, молодых мастеров? Как перейти в круг «других людей»?
Он решил действовать. Но как? Показать, что он умнее, эрудированнее многих? Что умеет думать, руководить? Он так и решил… Случай представился быстро. На заводе раз в месяц проводился День мастера. Присутствовал директор — огромного роста, с лошадиным лицом и крупными мослами, вероятно, переболевший начальными формами гигантизма человек. Он был лыс, но лысина не ухудшала и не искажала его длинное лицо, как и сильно картавая речь, которая казалась естественной и даже очень правильной, когда исторгалась из его лошадиной физиономии. Крашев непроизвольно думал, что речь могла быть и хуже и непонятней. Впрочем, кличка директора к лошадям никакого отношения не имела. За глаза его звали: Фанерный Бык.
Скучища на Дне мастера была ужасная. Под разными предлогами мастера стаями убегали из актового зала. Половина из оставшихся незаметно дремала под бормотанье очередного отчитывающегося.
Председатель совета мастеров пожилой, с утомленным лицом мужичок, тоже частенько дремавший в президиуме, однажды встрепенувшись всем телом ввиду слишком большой паузы, наступившей после окончания очередного доклада, посветлел взглядом и спросил: «А может, им, мастерам, и не стоит переводить время? В цеху у каждого столько дел…»
Светлые глаза председателя остановились на Крашеве, и Крашев встал… Вопрос не застал его врасплох. Он часто думал об этом же и сейчас старался говорить веско, ярко, убедительно. Приводил цифры и факты, а сам смотрел, как все больше и больше щурится Фанерный Бык — тот был близорук, но очки не носил. Убедив и себя и, как ему показалось, остальных, сел, ликуя в душе и думая о том, чтобы близорукий директор разглядел его получше.
Длинная пауза, от которой проснулись остатки спящих, тянулась бесконечно. Потом Фанерный Бык медленно встал и, щурясь, обвел глазами актовый зал.
— А вы знаете, что есть соответствующее постановление Совета Министров? — спросил он. — И я никому, — Фанерный Бык повысил голос, — никому не позволю нарушать его! И никому, — его громадный палец заударял по столу, — никому не позволю говорить об этом. А вам, молодой человек, — щелки близоруких глаз остановились на Крашеве, — я советую… — Но Крашев уже не слышал, что советовал ему громадный, мосластый, с лошадиной физиономией человек. Крашев сидел задавленный, обиженный, убитый… Он приехал сюда добровольно… Бросил жену и едва народившегося сына… Он крутится вокруг этих чертовых линий, гонящих и гонящих панели, день и ночь… Его смена всегда выполняет план, в бригадах полный порядок… Он аргументировал дельное предложение… От выполнения этого предложения на чуточку, но станет легче ему, а некоторым мастерам, у которых дела не очень, а их рвут, кроме Дня мастера, на великое множество других совещаний, станет лучше и свободней, и не на чуточку… Так чего же надо этому громадному, близорукому мерину, имеющему кличку в стиле американских индейцев? Чего им всем надо?.. Им — «другим людям»?
Он посмотрел в щурящиеся, все еще ищущие его глаза и вдруг понял — чего. Им всем нужна покорность…
…И он прошел школу покорности. Он увидел, что «другие люди» не однородны. Они состоят из слоев. Слои расположены в некотором отдалении и образуют пакет приоритетов. И слой с низшим приоритетом покорен высшему. Есть и вертикальные слои — связи, по ним-то «другие люди» и поднимаются в верхние слои. Иногда и опускаются. А часто вообще выскакивают из этих слоев в общее огромное пространство, где суетится огромное количество обычных людей.
Он научился видеть эти перемещения. Вот ушел на соседний завод начальник основного производства. Ушел он туда начальником производственного отдела, в общем-то, на меньшую должность и на меньший оклад. Но Крашев знал: в системе «других людей» он занял более высокое место. И точно: проходил месяц, второй, и вот уже их бывший начальник — главный инженер соседнего завода.
Бывали и ошибки… На опустевшее место начальника производства поставили старшего мастера. Был он знающим, исполнительным, участок его был передовым. Но Крашев уже понимал: это не «другой человек». Пересматривает расценки, спорит с бригадирами, недоволен приказами директора. И вот уже, исподволь, на его место готовят «другого человека». Это начальник очистного цеха. Он совершенно не разбирается в основном производстве, не так давно он работает и начальником цеха, но это настоящий «другой человек», и его переводят на долго пустовавшее место старшего мастера, на линию. Казалось, и здесь понижение. Но Крашев видел: бывший сантехник уже давно в более высоком приоритетном слое. А нынешний начальник производства уже среди обычных людей, на нем поставлен крест, и «другие люди», из всех слоев, правдами и неправдами выкручивают ему руки, ломают ноги и ждут одного — маленького, совсем маленького ЧП в производстве. Вот, наконец, оно случается — небольшая травма у рабочего — и всё: обычный человек, начальник основного производства, со страшным грохотом летит вниз. Ему вспоминают все грехи, все промахи. Директор и главный инженер упрекают его в душегубстве. У обычного человека — начальника производства — еще есть шанс уцелеть — поменяться с «другим человеком» — сантехником, но он грехов своих не признает и ситуации не понимает. Кончается это тем, что ему приходится просто увольняться…
