— Около четырех тебе позвонят, — инструктирует он. — К шести вечера тебе надо быть у телецентра.
Я вздрагиваю, но перебивать шефа расспросами о Тминине не решаюсь.
— Машину, само собой, пришлем, — продолжает он и замолкает, будто ожидает от меня слов благодарности.
— А это ничего? — срывается у меня первая попавшаяся мысль. — Ну, если я на машине с мигалкой к телецентру? Не будет ли это воспри…
— С какой еще мигалкой? — перебивает Мостовой. — С чего ты взял? Поедешь на Форде Фокусе без всякой мигалки. Потому и выехать надо заранее: час-пик, пробки, сам понимаешь.
Я киваю беззвучно открывающему рот ведущему новостей НТВ, Мостовой же в ответ вздыхает, так и не дождавшись от меня ни одного утвердительного слова.
— Ладно, позже поговорим, — говорит он, и воспоминание о ночной вылазке словно бритвой разрезает мне мозг пополам.
Хотя почему, думаю я, отложив оповещатель. С чего я так дергаюсь? В конце концов, это я завтра проснусь знаменитым, и плевать, что масштабы моей популярности ограничатся нашей Конторой. Мне хочется поскорее рассказать обо всем Наташе, и я звоню — впервые и не на мобильный телефон — на ее новый домашний номер, и чувствую себя счастливым отцом, когда слышу в трубке голос сына.
— Обязательно передай маме, — прошу я его и, кажется, он понимает, что основная информация — не факт моего звонка, а его причина.
Я отключаю оповещатель с внутренним спокойствием: он не подведет.
На НТВ тем временем показывают президента. Судя по золоченному двуглавому орлу за его спиной, Медведев находится в собственном кабинете. Я спешу увеличить громкость, но успеваю лишь на слова Бастрыкина, который сидит по правую руку от главы государства. По левую располагается Нургалиев, который, как и Медведев, не смотрит на Бастрыкина, пока тот докладывает. Говорит он тихо, и я отвожу взгляд от экрана и еле сдерживаюсь, чтобы не закрыть ладонями уши. Главный шеф что-то бормочет об отсутствии единого почерка в последних громких преступлениях, и когда его внезапно обрывает заговоривший куда более уверенно Нургалиев, становится ясно, что самые драматичные кадры нам не показывают. Министр внутренних дел не более конкретен, но убедительность, с которой он говорит об усилении патрулирования, о привлечении дополнительных сил и о плане «Перехват», создает более выигрышный для МВД фон.
Нургалиева также обрывают на полуслове, но теперь монтаж сделан ради резюме президента. Медведев также говорит вкрадчиво, но мне кажется, что его слова отзываются звоном бокалов в моем серванте. И хотя он даже не предлагает, а лишь призывает подумать об ужесточении уголовного кодекса и, возможно, о снятии моратория на смертную казнь, нет сомнений, что в ближайшее время соответствующий законопроект поступит на рассмотрение в Государственную Думу.
От новостей, связанных с убийством коллеги, телевизионщики переходят к другим событиям, но и эти вести веют тревогой. Группа «Мумий Тролль» подтвердила свое участие в концерте Pink, который должен состояться в субботу в Питере. Ясности же с самим концертом пока никакой: ведущий напоминает промелькнувшие накануне сообщения о том, что в связи с событиями в Москве концерт может быть и вовсе отменен. Доподлинно известно о приостановке продажи билетов, хотя, если верить организаторам, причина приостановки — чисто техническая. Якобы часть билетов была утеряна и теперь срочно допечатываются новые, не те же места, но в другом дизайне, во избежания не только подделок, но и давки на трибунах. Представители самой Pink пока хранят молчание, и ведущий, словно извиняясь, обещает более подробную информацию в следующих новостных выпусках.
Зато он переходит к отечественным звездам, хотя Валерия Леонтьева, о котором идет речь, теперь проблематично считать «отечественным». На гастролях в США, сообщает ведущий, Леонтьев объявил о прекращении гастрольной деятельности и музыкальной карьеры. Певец сообщил, что не намерен возвращаться в Россию, и эту новость ведущий почему-то не подкрепляет оговоркой о последующих подробностях, хотя без самого Леонтьева в кадре, новость выглядит еще более сомнительной, чем история с потерявшимися билетами.
Напряжение все равно не спадает, кажется, даже диван подо мной наэлектризовался. Выпуск новостей никак не заканчивается, хотя ведущий уже собрался было попрощаться.
— Срочная новость, — говорит он, тасуя перед собой бумаги. — В Химках… эээ… в Химкинском лесу! В Химкинском лесу, как сообщает Интерфакс, неизвестные лица разбили лагерь. Установлены несколько десятков палаток. По… (шелест бумаг) по некоторым данным, это экологи. Экологи и местные жители, протестующие против строительства скоростной автомагистрали между Москвой и Санкт-Петербургом и… соответственно… против вырубки этого самого Химкинского леса. Эээ… пока никаких требований, протестующие не выдвигали заявлений, касающихся последних трагических событий, в том числе и гибели нашего коллеги, с их… с их стороны эээ… ничего такого не последовало.
Я выключаю телевизор. Я переел экстренных новостей, а мои нервы в преддверии скорого эфира и без того на пределе. Минут пятнадцать я стою на балконе. Чищу мундир, еще столько же провожу в туалете, затем минут сорок — в ванной, где я моюсь, бреюсь и чищу зубы, и снова на полчаса пропадаю в туалете.
Мандраж уходит лишь с телефонным звонком, хотя от звука звонка я еще ой как вздрогнул. Машина ждет меня во дворе, и я успокаиваюсь и удивляюсь тому, как гладко и даже торжественно проходит последняя фаза моей подготовки: от облачения в мундир до выхода из подъезда.
Через тридцать две минуты мы подъезжаем к телецентру, где на площадке метрах в пятидесяти от входа толпятся люди и, кажется, уже лежат цветы. Меня высаживают справа от здания, внутри которого я спешу укрыться, словно меня ожидает гнев почитателей Тминина или, того хуже, одна из не доставшихся ему пуль.
На проходной усилена охрана — с десяток ребят в камуфляже обыскивают вручную после того, как за спиной остается «рамка» металлоискателя. Мое удостоверение долго изучают, в лицо всматриваются, но прощупать мой прокурорский мундир так и не решаются.
Про нож я вспоминаю лишь в конце длинного коридора, когда рядом со мной остается лишь встретившая меня девушка по имени Руслана. За новым поворотом нас ждет скопление людей, приближаясь к которым я еще издали узнаю, несмотря на его непривычный вид, Малахова. На нем светлые шорты и в тон им — футболка с тонкими продольными полосками и вышитым у сердца рисунком бейсбольного мяча с накладывающимися друг на друга буквами N и Y. Малахов непричесан и мускулист и, признаться, выглядит куда более мужественным, чем с телеэкрана. Руслана представляет меня ведущему, он же пожимая руку, смотрит мне в глаза.
— Это надолго, как думаете?
Я усмехаюсь и по лицу Малахова вижу, что печальным мой смех не назовешь.
— Надеюсь, скоро закончится, — говорю я. — Мы делаем все возможное, будьте уверены, — выдаю я рабочую заготовку, но его взгляду понимаю, что меньше всего он склонен доверять моей успокоительной интонации.
С меня словно спадает тяжелая ноша — похоже, Малахов решил, что моя физиономия сгодится лишь на декорирование студии. Осмелев, я даже интересуюсь списком примерных вопросов.
— У нас так не принято, — вертит головой Малахов. — И потом, какие уж тут заготовки? Вон что в стране творится!
Он кивает в сторону, и с ним трудно не согласиться: страна действительно где-то за пределами этого здания.
Руслана провожает меня в гримерку, где мое появление вызывает оживление у двух прервавших беседу женщин. Меня усаживают в кресло, врубают зеркальную подсветку, прищепками крепят накидку к воротнику мундира и вообще, ведут себя так, словно их задача — изменить мою внешность до неузнаваемости за сорок семь оставшихся до эфира минут.
На самом деле я — первый из гостей передачи, кому удалось добраться в телецентр, поэтому гримерши спешат разделаться со мной, пока в их владениях не началось паломничество. Ослепляемый зеркалом с подсветкой, я не сразу замечаю нового посетителя гримерки, но когда его усаживают в соседнее кресло, я уже знаю, что это — композитор Дробыш. Он, кажется, здоровается со мной, я же всего лишь делаю попытку кивнуть вбок, за что получаю тычок в глаз гримерной щеткой.
Вставая с кресла, на Дробыша я стараюсь не смотреть, но в коридоре топчусь под дверью гримерки, ожидая его появления. Дробыш не сразу понимает, что мне от него надо, хотя мое удостоверение и мундир могли бы и навести на вполне логичные заключения.
— Я не совсем понимаю, — начинает он, но я твердо решаю не давать ему послаблений.
— Джабирова, — говорю я. — Она же Плющ. Кстати, псевдоним вы сами придумали?
— Я ведь уже давал показания, — разводит руками он.
