Каштановолосая девушка оставляет нас с молодым человеком одних в комнате ожидания, и теперь я точно чувствую себя последним дураком. Мало того, что мой выход откладывают и, как я начинаю подозревать, до окончания программы, так еще оказывается, что я не в состоянии узнать с расстояния пары метров звезду первой величины.
— Вы ведь были подругами? — интересуется Малахов у Максим. Та кивает.
— А вот не было у тебя поначалу чувства ревности? Ты ведь уже была популярной, когда на экранах появилась Ариза, — напоминает ведущий. — Не возникло мысли, что проект Плющ — это конкуренция проекту Максим?
Певица неожиданно хлюпает носом. Потом вздыхает. Потом тяжело глотает. Потом поднимает полные слез глаза.
Слышатся женские возгласы. Из-за того, что их издают сидящие на трибунах зрительницы, кажется, что в студию пытаются проникнуть посторонние, и я даже вытягиваю шею в надежде увидеть их живьем. Гвалт нарастает, и Малахов просит передать микрофон на трибуну.
— И не стыдно!
Камера не сразу вылавливает женщину с мясистым носом и тонкими, ярко накрашенными губами меж свисающих щек. Ее лицо покрыто толстым слоем пудры, но даже домашний грим не скрывает охватывающего ее гнева.
— Стыд и позор! — кричит она. — На весь мир позорище! Ходорковского гноят в тюрьме, а таких людей отстреливают как… я не знаю, как грызунов каких! Как вы вообще допустили?! — зашкаливает громкость ее голоса так, что микрофон издает резкий свист.
Режиссер реагирует мгновенно. Камера переключается на Колокольцева, который не сразу понимает, что тирада адресована ему и поэтому впервые за время эфира проявляет беспокойство, бросая озадаченный взгляд в сторону Малахова и, видимо, не находя поддержки.
— Московская милиц…, — начинает было Колокольцев, но замолкает с отрытым ртом, вслушиваясь в разрозненные крики зрителей в студии.
Микрофон у напудренной женщины отбирают, но даже без усилителей голоса зрителей напрягают даже здесь, в отгороженной от студии импровизированной комнатые ожидания.
— Я предлагаю, — вступает Малахов, всегда, как я уже убедился, тонко чувствующий грань, отделяющую рейтинговую заварушку от хаоса, — выслушать эксперта в студии, известного психолога Фарида Сафруанова. В одном из интервью вы предположили, — оборачивается он к сидящему в первом ряду упитанному мужчине с благородной сединой, — что громкие убийства этого месяца как-то связаны с природными явлениями, — Малахов протягивает мужчине микрофон.
— Не просто предположил, — говорит психолог, — но и научно обосновал. Видите ли, Андрей, жару этого лета в Москве не случайно называют аномальной. Такого продолжительного периода, когда температурные нормы били все рекорды, не было в столицы за все годы наблюдений — это признано уже всеми метеорологами. Да, человек, как говорил Аристотель, животное общественное, но все же он — животное, добавлю я. Человек — органичная часть планеты Земля и все происходящие на ней процессы, в том числе климатического характера, отражаются не только на его кошельке и планах на отпуск, но и на психосоматических процессах, происходящих в человеческом организме.
— Аномальная жара меняет психологию людей? — торопит Малахов.
— Психологию людей никакая жара изменить не в состоянии, — чуть раздраженно замечает Сафруанов. — Психология человека — это слишком сложная, устойчивая и, как это не покажется странным, предсказуемая система, выработанная тысячелетиями биологической и социальной эволюции. А вот конкретные психические реакции — да, от них можно ожидать разных сюрпризов. И, кстати, эти реакции, заставляющие человека осуществлять действия, которые кажутся неадекватными, на самом деле никак не связаны с психологией как с системой. Повторюсь, с системой вполне предсказуемой и даже, скажем так, закрытой.
— Кстати, сегодня, — поворачивается спиной к психологу Малахов, — буквально за несколько минут до нашего эфира, пришло сообщение, что госпитализирован всеми любимый актер Армен Джигарханян. Народному артисту стало плохо с сердцем. Это ведь тоже может быть связано с аномальной жарой, — снова поворачивается он к Сафруанову.
Тот на секунду уклоняется от микрофона и даже когда отвечает, выглядит растроенным и говорит с раздражением.
— Это вопрос к кадриологам, — говорит он. — Конечно, жара влияет на самочувствие, особенно пожилых людей и на состояние тех, у кого имеются проблемы сосудисто-сердечного характера. Но я ведь говорю о другом. Предположим, что причина госпитализации того же Джигарханяна связана не с нарушениями сердечно-сосудистой деятельности, а не дай Бог, с деятельностью других людей, направленной на нанесения вреда здоровью любимого артиста. Секунду! — тянет он к себе микрофон, когда рука Малахова начинает движение в противоположном направлении. — Актеру вполне могли подсыпать в пищу лекарственные препараты, стимулирующие чрезмерную сердечную деятельность, причем сделать это не-мо-ти-вированно! Что покажет в таком случае кардиограмма? Правильно, инфаркт. Такое немотивированное причинение вреда и есть аномальная психосоматическая реакция, возникновение которой я связываю с аномальной жарой, психология тут ни при чем. В то время как мотивированное причинение вреда обусловлено исключительно психологическими законами человеческого мышления. Это, скажем, если бы его отравили из-за наследства, ревн…
— Но мы все же надеемся, — все-таки вырывает микрофон ведущий и снова приковывает к себе внимание камеры, — что дела Армена Борисовича обстоят гораздо лучше, и уже в скором времени мы увидим нашего любимого артиста в новых и в уже полюбившихся ролях на сцене и на экране.
— Я главного так и не сказал, — вскакивает и насильственно овладевает микрофоном психолог. — Я утверждаю, что никто специально наших знаменитых сограждан не убивает. Вся проблема — в аномальной жаре, провоцирующей аномальные психоматические реакции. Да поймите же вы! Если в обычной ситуации мы сдерживаем себя, чтобы не накричать на собеседника, то при аномальной жаре мы аномально реагируем на простейшие ситуации, например, нас может до смерти раздражать сам факт присутствия людей. Кто-нибудь из присутствующих, — повышает он голос в ответ на загудевший зал, — знает статистику, может привести данные о динамике убийств в Москве за последний месяц? А я убежден, что число убийств и, кстати, самоубийств возросло значительно. И если мы… если мы, — громче повторяет он, борясь с нарастающим ропотом, — попытаемся разделить убийства, грубо говоря, «звезд» и людей из народа, уверяю вас, количество жертв среди последних составит девяносто девять и девять десятых, хотя в процентном соотношении знаменитости занимают в нашей стране, ну, процента два-три, я так полагаю.
— Я прошу прощения, — говорит Малахов, сделав пару шагов в центр зала, чего оказывается достаточно для того, чтобы Сафруанов пропал из поля видимости, — но только что поступило экстренное сообщение.
Он поднимает свою папку, к которой пальцем прижимает непонятно откуда взявшийся загибающийся лист бумаги. Мне кажется, что я оглох от окатившей студию тишины.
— Только что, — нестерпимо громко шуршит бумага под пальцами Малахова, — буквально сейчас. Поступило сообщение с пометкой «срочно». Здесь действительно есть такая пометка, — неловко поднимает папку ведущий. — Несколько минут назад в Москве застрелен известный писатель, телеведущий и блоггер Михаил Зельцер.
— Блядь! — хватается за голову очкарик с «ежиком» в соседнем кресле, но его ругательство из-за коллективного стона в студии едва слышно даже мне.
— Писатель был застрелен у себя дома, стреляли снаружи и через окно. Зельцер погиб прямо за домашним компьютером, когда отвечал на комментарии в собственном блоге. На первое сентября было назначено главное событие литературного года — выход нового романа Михаила Зельцера, название которого держится в тайне, но который, если верить анонсу издательства, будет посвящен одному из самых драматичных событий в истории два…
Громкий хлопок и яркая вспышка над головой Малахова вызывает странные последствия: на студию сыплется дождь из искр. После чего я вижу по монитору, как люди падают с трибун. Падают, поднимаются и бегут, отчего гудит отделяющая нас от студии перегородка. Бегут все — это я понимаю по грохоту, по крикам, по тому, что даже телезрители сейчас хватают детей и порываются сбежать из своих квартир.
В конце концов не каждый день увидишь в телевизоре упавшую камеру, беспристрастно фиксирующую ноги спасающихся в панике людей.
— Блядь! — хватает меня за руку очкарик и первым выбегает в коридор.
Я спешу за ним, и, хотя понимаю, что это всего лишь софит, всего лишь гребанный взорвавшийся прожектор, ноги подсказывают мне, что до этого мгновения я все делаю правильно. Стена, отделявшая нас от студии, судя по звукам за моей спиной, снесена беглецами, и мне стоит прибавить в скорости, чтобы не оказаться у них под ногами. Все это видят мои сын и дочь, и у меня даже захватывает дух — пока не от бега, а от мысли о том, как вскакивает перед телевизором Наташа и как, заперев крик ладонями, мысленно хоронит меня, погибшего где-то там, за кулисами взорванной террористами студии.
