— Завтра мне идти к ним, — вспомнил Михаил. — Ваш отец посылает… Я пойду! Но чем все закончится? Что случится завтра?
— Зря пойдешь, — заключила она. — Тятя не слушает меня… Но все одно — иди. И только назад возвращайся!
Он помедлил, пытаясь осмыслить предсказание, но разум не подчинялся.
— Если когда встретишь Андрея — скажи: тебя дети ждут, — вымолвила пряха. — И передай подарочек для сыновей. Вот, возьми, пускай играют.
Михаил принял из ее рук маленький тряпичный узелок с чем-то округлым и твердым.
— У Андрея есть дети?
— Нет пока, — неуверенно произнесла пряха. — Но должны быть. Должны!.. Хоть в половину того, что предначертано было, хоть в четверть, но должны. Они его ждут!
Ему не терпелось развязать узелок и посмотреть; казалось, в нем хранится какая-то разгадка всего, что происходит и еще произойдет с Андреем. Однако он вспомнил, что не спросил еще самого главного. И может быть, это единственный момент в жизни, когда и гадать не надо, а просто спросить — что станет с миром? Какая нить ему прядется? И не оборвалась ли она?!
Он встал и заслонил спиной лунный свет. И на мгновение потерял ее, накрыв своей тенью.
— Миру, как и тебе, — вдруг сказала она. — Белая да суровая…
— Скажите, что это значит?! Что?! — Михаил выставил руки и, как слепой, пошел на ее голос. — Что будет миру?
— Безумие! — на ходу прокричала она. — Безумие!!
Несколько минут он стоял молча, опустив руки. Потом тихо повторил оставленное пряхой слово. Он хотел закусить палец и вызвать острую боль, но увидел в руке узелок. Развязал его…
В руках оказалась обыкновенная матрешка.
Он машинально разъединил ее — еще одна, точно такая же, только меньше размером. А в ней — еще и еще…
До бесконечности.
На заре Михаила разбудил командующий. Заспанный, с припухшими глазами порученец полил ему на руки из деревянного ведра, подал полотенце. В штабе уже был собран завтрак, по-крестьянски простой и обильный — щи и каша с мясом. За стол сели вдвоем и ели молча.
— Васька до засеки проводит, — наконец сказал командующий. — Гляди, сроку дали до восьми часов. Чтоб успел. Говори им твердо, не бойся. А то будешь мочалку жевать… Поручаю говорить от моего имени! Так и скажи! — Командующий встал, выгнул грудь колесом и подбоченился. — Руки прочь от Партизанской Республики! Смерть предателям рабочего класса и трудового крестьянства! Да здравствует мировая революция и ее героические вожди!.. Понял?
— Понял, — тихо вымолвил Михаил.
— А ну, повтори!
— Руки прочь от Партизанской Республики, — повторил Михаил. — Смерть предателям…
— Годится! — заявил командующий. — Теперь ступай!
По церковной площади, возле недостроенных длинных казарм, маршировали солдаты — бородатые мужики и хлипкие с виду юнцы в гимнастерках не по размеру. Отдельно вышагивала женская рота, усердно тянула носок и подбородок, лихо делала отмашку свободной от винтовки рукой. Кроме регулярных частей, в Партизанской республике существовало ополчение, и каждый житель от двенадцати до семидесяти лет обязан был рано утром, перед хозяйственными работами, явиться на площадь для строевого обучения и боевой подготовки.
Взводные коробки двигались по кругу, летела пыль из-под сапог, и качались штыки над головами.
— Ать-два! Ать-два! — выкрикивали командиры, по виду бывшие унтера.
Михаил зябко передернул плечами: суровая воинственность, с которой проходило учение, навеяло чувство, будто сейчас эти люди вскинут винтовки и строем пойдут на него, потом сквозь него и так в бесконечность. Захотелось убежать, спрятаться, однако порученец скомандовал:
— На заставу!
Михаил свернул за угол, и в затылок уже ударила песня:
Красная армия марш-марш вперед!
Реввоенсовет нас в бой ведет!
Вдали от площади и учений стало спокойнее, но слаженный солдатский хор из сотен глоток доставал повсюду:
И все должны мы
Неукротимо
Идти в последний смертный бой!
— Безумие, — горячо шептал Михаил. — Безумие…
Когда они вышли на есаульскую дорогу, навязчивый марш еще долго стоял в ушах. Михаил шел с оглядкой. Если бы не рыжий» порученец, неотступно шагающий позади, Михаил бы давно уже несся со всех ног подальше от страшного места. Возле засеки порученец указал замаскированный ветвями ход у самой земли.
— Дальше ползком лезь.
— Хорошо, хорошо! — Михаил встал на колени и сунулся в узкий лаз.
— Стой! — однако же прикрикнул порученец. — Чего так обрадовался? Сбежать хочешь?
— Нет! Я не сбегу! — заверил Михаил. — Я же дал слово!
— А чего радуешься?
— Не знаю…
— Гляди! — предупредил порученец. — Твоего тятьку лично выкопаю и кости собакам выброшу!
Михаил бы ответил ему, но посмотрел в лицо мальчику и прикусил губу. То, что он принимал за детскую игру, за юношескую одержимость подростка, вдруг высветилось ясно и отчетливо: мальчик был болен! Сквозь блеск его глаз, из расширенных черных зрачков сквозило безумие…
Оказавшись по другую сторону засеки, Михаил лег на траву и долго лежал без движения. Дышалось легко, казалось, и восходящее солнце светит ярче, греет сильнее; и даже лес по эту сторону «границы» чем-то разительно отличается от того, огороженного завалом: то ли молодая листва крупнее, то ли травы гуще и зеленее… Он сел и неожиданно понял, в чем разница. Здесь пели птицы! И в этом многоголосии окончательно исчез и забылся воинственный марш, только что мучивший слух. Кругом не было ни души, только птицы да светлый весенний лес. Михаил отошел подальше от засеки, напился из звенящего ручья, вытекающего из-под деревянного мостика, умылся и почувствовал, что улыбается. Тихая, торжественная радость охватила его, овеяла, словно прохладный ветер в знойный день. Он засмеялся, подставляя лицо восходящему солнцу. Грудь распирало от восхищения и, счастливый, освобожденный, он поднял руки и ликующе крикнул:
— Эге-ге-ей!
Лес отозвался ему многократным эхом, а птицы запели громче и где-то недалеко звонко откликнулась кукушка. Задрав голову вверх, он побежал по лесу, но вскрикнул, устрашился и прирос к земле.
Между двух берез висел наполовину разорванный человек.
Он попятился, хватаясь за деревья. И услышал далекий, звучный хор. Воинственный марш приближался, бил по ушам и давил к земле.
… Так пусть же Красная
Вздымает властно
Свой штык мозолистой рукой!..
Михаил зажал уши и, упав на колени, ткнулся головой к подножию старой сосны. Ему почудилось, что начинаются галлюцинации. А иначе как объяснить, что пение доносится не с территории Партизанской Республики, а с дороги, ведущей от Есаульска.
Он оторвался от земли, отнял ладони от ушей. Сотня слитых воедино голосов глушила все на свете — пение птиц, шорох молодой листвы и звон ручья.
И все должны мы
Неукротимо
Идти в последний смертный бой!
Выбежав на дорогу, он увидел, как из-за поворота, мерно чеканя шаг, выворачивается плотная колонна солдат. Клубилась пыль, выбитая ботинками, качались примкнутые штыки. Ровные шеренги солдат казались связанными, монолитными и напоминали один живой организм. Что-то механическое, железное было в этом движении.
Михаил побежал назад, к засеке, но едва достиг ее подножия, как оттуда, с той стороны лесного завала, грянул вездесущий марш:
Мы раздуваем пожар мировой!
Церкви и тюрьмы сровняем с землей!
И только теперь он вспомнил, зачем послан сюда и что от него требуется. Он достал часы — до истечения срока ультиматума оставалось более получаса. Следовало бы выждать время, спрятавшись где-нибудь в лесу, однако марши с обеих сторон смолкли и нависла напряженная, выжидательная тишина. Затихли птицы, унялась кукушка, и замер над головой осиновый лист. Михаил достал из кармана белый платок, привязал его к палке и, подняв над головой, вышел на дорогу. Колонна солдат, остановившись неподалеку от засеки, растягивалась цепью влево и вправо; командиры на конях гарцевали перед ней и знаками подавали команды. Кажется, готовилась атака.
— Я парламентер! — крикнул Михаил и замахал платком. — Послан вести переговоры!
Его заметили. Движение солдат прекратилось, а командиры спешились, и один, ладный, в офицерской гимнастерке, пошел навстречу Михаилу. Остальные, секунду поколебавшись, двинулись следом. Волнуясь, Михаил воткнул палку с белым платком в обочину дороги и, отступив чуть назад, замер со стиснутыми за спиной руками. Командиры остановились по другую сторону, глядели на Михаила с интересом, улыбались.
— Я говорю от имени вождя Партизанской Республики, — сказал Михаил. — Поручено передать, чтобы вы не смели являться сюда и чтобы оставили республику в покое.
— Любопытно! — заключил ладный, осанистый командир, видимо, старший. — А если нет, то что же последует?
— Они немедленно начнут боевые действия!
