— Андрей! — с паперти закричала Юлия. — Как звали вашу маму? В миру как звали?
— Любушка, — отозвался Андрей и поправился. — Любовь.
Юлия тут же исчезла в храме и скоро оттуда донеслось:
— Господу Христу молитесь. Господу Христу молитеся…
Батюшка спешил управиться до начала комендантского часа, и потому волосы Юлии не успели просохнуть. Она туго повязала платок и вышла к Андрею. Ей отчего-то было смешно, и он впервые услышал ее раскованный и вольный смех. Глядя на нее, Андрей тоже засмеялся, но беззвучно, одним лицом.
— Как мне хорошо, Андрей! — воскликнула она, и нищие почему-то отступили от паперти, убрались в тень ограды. — С меня будто короста сошла! Батюшка поливает водой, а я смеюсь!
— Поздравляю, — сказал Андрей. — Теперь вы православная христианка. Даже не так, вы, Юлия, непорочное и безгрешное дитя.
— Я больше не Юлия, — сказала она, смеясь. — Взяла другое имя. Теперь меня зовут Любовь. Любовь! Любушка! Слышали?
— Слышал, — сдержанно произнес он. — Что же, Любовь, Любушка, может быть, мы с вами обвенчаемся, пока… Простите! Я прошу вашей руки, Юлия!
Она перестала смеяться, зябко поежилась в поднятый воротник тужурки.
— Я Любовь, — поправила она. — Вы надо мной смеетесь?
— Нет, я прошу вашей руки, — тихо сказал Андрей. — Не откажите… А к имени я привыкну!.. Да, конечно, я должен представить вас маменьке, но она…
— Я все знаю, — прервала Юлия-Любовь.
— Пока вас крестили, я думал. — Андрей неожиданно для себя заволновался, будто говорил это совсем незнакомой девушке. — Мы с вами давно повенчаны, давно муж и жена. Судьба нам одна выпала, дорога одна, и жизнь… Право, я не умею говорить эти слова.
— И не говорите, — одними губами вымолвила она. — Я согласна. Вот вам моя рука.
— Что же, благодарю вас, — он поклонился и поцеловал руку. — Нужно идти. Пока еще храм, пока… Очень важно обвенчаться сегодня! Завтра будет некому венчать!
Они вернулись к церкви, однако батюшка уже навешивал замок на двери. Чуть поодаль его поджидала прислужница.
— Святой отец, — обратился Андрей. — Не могли бы вы обвенчать нас? Прямо сейчас.
Батюшка оставил замок и в растерянности опустил руки.
— Так просили о крещении…
— Времени нет, нельзя откладывать.
— Вы уж сразу и ребятишек крестите, — ворчливо заметила прислужница. — Вот-вот патрули выйдут рыскать, а нам идти далеко.
— Мы вас проводим! — заверил Андрей.
— Асами? Сами-то как? Обвенчаю, а патруль…
— Нас пока не тронут. Мы пройдем.
Церковь вновь открыли, батюшка затеплил свечи и скрылся в алтаре, чтоб облачиться в ризы. Жених и невеста стояли, взявшись за руки, среди затемненных ликов, и от дыхания трепетали огоньки свеч. А батюшка появился радостный, и улыбка не сходила с его совсем детского личика, пока он совершал весь обряд венчания. Он объявил молодых мужем и женой, подошел поздравлять свою крестницу и вдруг заплакал. И прислужница, всхлипнув раз, другой, обняла невесту и жениха, затряслась в беззвучном плаче. Потом не сдержалась и Юлия-Любовь…
Они плакали., обнявшись, как родные, и слезы их смешивались и были одинаково горьки, радостны и безутешны. Андрей вздрагивал, всхлипывал и тоже плакал, но без слез, и плач этот напоминал сухую грозу…
11. В год 1920…
Вечером — а время в темном подклете Михаил угадал по тому, что запели, пробуя голос, ночные птицы, — у двери кто-то остановился, подергал замок и начал браниться — похоже, утерялся ключ. Вокруг амбара забегали, слышно, кто-то рылся в траве у входа, шарил руками по стенам, но ключа так и не нашлось. Михаил решил, что теперь его оставят в покое до утра, но скоро притащили лом и сломали запор.
На улице смеркалось, теплый ветер шелестел молодой листвой, и после затхлого подклета Михаил не мог надышаться. У дверей его встречал сам командующий Дмитрий Мамухин с рыжим пареньком порученцем. Михаилу велели идти вперед, по улице. Окна домов уже были черны и лишь в некоторых стеклах красно отсвечивала угасающая заря. Странно было видеть вечернее село без признаков жизни, особенно в эту пору, когда мужики выезжают на пахоту с. утра до ночи.
— Моя республика спит, — удовлетворенно заметил командующий. — И только мне не до сна. Да часовым на заставах.
На кресте церкви трепетал ярко-алый от зари флаг, а на паперти прохаживался часовой с винтовкой. Заметив командующего, он вытянулся и взял оружие «на караул». Они прошли мимо и свернули на огород с обрушенным пряслом. Давно не паханная земля постарела, забурьянилась и уже не проминалась под ногами. Командующий озирался по сторонам, словно подыскивал, где бы сесть, а его порученец шагал, как в строю, печатая шаг и держа винтовку наперевес.
«Должно быть, расстреляют, — подумал Михаил, — До чего же обидно и глупо..»
Однако командующий перешагнул развалившуюся изгородь, потоптался на месте и указал пальцем в землю.
— Вот здесь, иди сюда… Кажись, вот здесь его прикопали.
Земля была ровная, везде одинаково заросшая прошлогодним чертополохом.
— Кого? — спросил Михаил.
— Да батю твоего, — просто ответил командующий. — Вот досюда его Анисим довел и стрелил. Зимой дело было, мороз лютый, дак его токо снежком прикопали до весны. Кому охота землю долбить для супостата?.. А уж весной оттаяло, дак зарыли.
Михаил опустился на колени и ощупал землю руками. Да, конечно, теперь заметно, что дерн здесь был когда-то срублен и выросла новая трава… Он машинально стал вырывать бурьян, но командующий остановил его:
— Не тронь!.. Не тронь, пускай растет. Не зря выросло, — он сел на землю. — Пускай зарастает, чтоб и памяти не осталось… А потом, ему же лучше неприметным лежать. Не то мои орлы узнают, выроют кости и выбросят.
Михаил отпрянул от могилы, попробовал поправить, воткнуть вырванный чертополох.
— А он? Он не скажет? — Михаил кивнул на порученца.
— Он ничего не скажет, — заверил командующий. — Это сын борца за революцию и партизанского командира Анисима Рыжова. Поскребыш его. Сиротами остались, дак я их усыновил, чтоб воспитать в духе мировой революции. — Он достал из кармана галифе четушку, заткнутую газетой, подал доктору. — На вот, помяни. Ты, я вижу, человек из проклятого прошлого, дак по вашему обычаю полагается.
— Спасибо, — одними губами промолвил Михаил и, взяв четушку, хлебнул вонючей самогонки. — Царство небесное, отец…
— Ишь ты, царство, — недобро заметил командующий. — Нацарствовался, хрен ему! А вот его батьке — царство, — он указал на порученца. — Потому как погиб за народное дело.
— Пусть и его отцу будет царство небесное, — согласился Михаил.
— Врешь ведь! — восторжествовал командующий. — Вижу, не от души желаешь!
— От души.
Командующий усмехнулся и встал, глядя с презрением.
— Какие вы все, а?.. Вас вот так! — он сжал кулак. — А вы меж пальцев норовите… Да я в жисть не поверю, чтоб ты Анисиму царства небесного пожелал! Он же батьку твоего стрелил!
— Они оба безвинны, — сказал Михаил. — Они были больны.
Командующий потерял остаток выдержки.
— Тебя послушать, дак все у тебя кругом больные! Один ты здоровый!.. Анисим зажег свет свободы! Весь наш край поднял и озарил! И сгорел как лучина… И некому стало светить. Предательство кругом началось, измена, — он заскрипел зубами. — Идею мировой революции предали!.. А начал Андрюха ваш! Он власть в отряде захватил после смерти Анисима! Порода у вас такая — все к рукам прибирать… Да ничего, я продолжил его дело! Я подхватил знамя, выпавшее из его могучих рук. И понес! А после меня вот он, он понесет! — Командующий выставил впереди себя рыжего порученца. — Он весь в Анисима!
Мамухин походил вокруг могилы, пнул чертополох и несколько успокоился. Расправил френч под ремнями, выпрямил спину и вздернул подбородок, обнажив кадыкастое, сухое горло.
— Положенье наше нынче нелегкое, — с достоинством заключил он. — Пока мы боролись с Колчаком в смертельной борьбе, власть захватили изменники и предатели большевистского дела мировой революции, они нынче грабят трудовое крестьянство, и мы оказались в кольце продотрядной партии. — Командующий рывком поставил Михаила на ноги, повернул к себе лицом. — Я вижу, ты человек грамотный и оттуда пришел, от них. И на ихнего шпиона не похож, потому как батька твой здесь лежит. Могилу его я тебе показал. Ты же просил?
— Просил, — признался Михаил.
— Теперь мне почтение окажи, — заявил командующий, — Послужи на благо Партизанской Республики красного воинства и мировой революции. Народу своему послужи, который твой дед сюда привел, а батька растоптал. Искупи вину отца своего. Не искупишь — своим орлам его могилку покажу.
— Что я должен сделать? — тихо спросил Михаил.
— Вот это уже разговор, — чуть повеселел командующий. — А то утром эвон как кочевряжиться стал! А я этого не люблю. Не люблю!.. А задание тебе такое: я от этих предателей ультиматум получил. Они хотят, чтоб мы сдали оружие, сняли караулы и приступили к мирному труду. Я ихнее коварное нутро насквозь вижу. У них ведь теперь никакой идеи не осталось, а потому они борются лишь чтобы хлебом брюхо свое набить. А я и моя Республика храним и будем хранить идею мировой революции. Мы должны освободить народы всей земли! И оружие не сдадим!.. Вот это им и передай. И скажи, пускай более к нам не суются. Иначе мы немедленно начинаем боевые действия. Тогда пускай пеняют на себя. Один мой орел ихнего взвода стоит.
