— Разумеется. Я с тобой поступил не по совести. Сердишься?..
— «Сердиться», «совесть» — слова, слова... Сознаюсь, что первое время я думала только о том, что ты плохо питаешься и что некому тебе постирать рубаху.
— Забавно, Женя... Если б я это знал, я бы мог тебя успокоить. Право же, я недурно обедал. В «Астории».
— А ты... Ты думал о нас? — осторожно спросила мама.
— Женя, ты разве не знаешь этой моей черты — странной какой-то привязанности к тому, что сделалось моим прошлым? Иногда я ходил на Мойку, стоял под окнами, помнишь дом твоей тетушки? Дом, где мы с тобой однажды гостили, Женя.
— А мне все снилось, — сказала мама, — будто наша с тобой московская комната заколочена. А там клад. И мне надо взломать эту дверь и добыть этот клад... Смешно? Правда?
— Нет, — ответил отец. — Я, признаться, не полагал, что ты любишь так стойко, так сильно, Женя.
— Уж будто! — пожав плечами, ответила мама.
— Зачем же ты не боролась, не удерживала меня?
— Я знала, что все это безнадежно и бесполезно. Разве помогут слова, борьба?.. Я знала, что мы не властны над своей любовью... А ведь только она одна мне была нужна!
— Чудачка, — прищурившись, сказал папа. — Разве ты, Женя, не помнишь, что частенько я сам себя будто не понимал. Жил. Просто жил. И все!
— Тебя много любили, — вздохнув, ответила мама.
— Признаться, не без того. Да и сам я много любил. Но экая стойкость... Поразительно все же, что ты до сих пор разговариваешь со мной по ночам.
— Скажи мне... вспомни, когда «это» с тобой случилось? Когда ты начал охладевать?
— Право, не знаю, — подумав, ответил отец. И раскурил трубку. Кольца дыма помчались к самому потолку. — Знаешь ли... Нет... Не помню... Я не задумывался. Уж ты меня извини, Женя.
— Однажды ты целое лето был влюблен в жену какого-то капитана, который уехал в дальнее плавание... Не помнишь? Вспомни!
— Как же, я помню, — ответил отец. — Она, кажется, не особенно тебе нравилась? Ты не права! Прелестная была женщина.
— Ну уж, — сердито сказала мама, — ты слишком многого от меня ждешь.
— Ха-ха-ха! Так, ты, значит, все еще любишь? Ревнуешь? Забавно! Проговорилась, проговорилась!.. Зяблик, иди сюда...
— Нет. Я стара, — ответила мама.
— Что ты сказала? — удивившись, спросил пожилую маму молодой папа. И протянул небрежно вперед ту руку, что была свободна от трубки.
Разгорался рассвет. Небо над Юлькиной головой и банкой с малосольными огурцами сделалось светло-серым.
Мама усталым движением погасила в комнате свет.
На ее рабочем столе лежали клочки бумаги, небрежно исчерченные.
Папа больше не сидел в кресле. Из рамы, что на стене, светлело его молодое лицо с прищуренными глазами. В руке, небрежно опущенной, светился огонек трубки.
Мама встала, зажмурилась, подошла к стене и, раскинув руки, прижалась лбом к портрету отца.
Девочка на балконе не дышала, не шевелилась.
Там, где только что стояла банка с малосольными огурцами, вдруг неотчетливо проступила статуя из белого мрамора. Юлька похолодела.
Мнемозина — греческая богиня памяти.
Исчезла. На прежнее место встали малосольные огурцы в банке.
Испугавшись, что мама сейчас оглянется, Юлька принялась тихо спускаться... Лестница под ее босыми ногами поскрипывала, раскачивалась.
— Кто там? — спросил хриплый голос матери из глубины комнаты.
Юлька зажмурилась, сжалась, притихла.
Добежав к себе, она побыстрее легла в кровать и в полном смятении натянула на голову одеяло.
7
— Сегодня ночью у нас были воры, — сказала бабушка. — Пытались забраться наверх и обобрать дом... Поглядите! Вон под балконом лестница.
— Да что ты, мама, — ответила тетя Вера. — Неужели не помнишь? Я вчера сама подтащила ее к стене, чтоб поправить вьющийся виноград.
— У вас какая-то страсть бессмысленно мне перечить. У меня, слава богу, и ясная голова, и ясная память. Отлично помню, что лестница лежала вон там...
— Мама!.. — сдвигая брови, ответила бабке Юлина мама. — Я нынче работала до четвертого часа ночи. И не видала, право же, никаких воров. У нас ничем особенно не разживешься... Запомни, мы не объект для краж. Уж если так, они бы, пожалуй, орудовали на какой-нибудь из соседних дач... Ну хоть на даче Жуков, что ли.
— А может, они хотели украсть машину? — нелогично ответила бабушка. — «Мерседес» — большая ценность.
— Конечно, — сказала мама. — Для того чтобы увести машину из гаража, необходимо приставить лестницу к моему балкону.
Она сидела в саду в гамаке, что случалось с нею не часто, и, лениво отталкиваясь от земли пяткой, напевала что-то себе под нос.
— Ой, бабушка, — сказала испуганным шепотом Юлька, — мама поет. У нее какие-то неприятности.
У Юлькиной мамы не было ни слуха, ни голоса. Она пела только в случаях крайнего огорчения или сосредоточенности.
— Поскольку все вы меня не ставите ни во что, — сердито сказала бабушка, — я больше в ваши переживания не вникаю и не вдаюсь!
— Бабушка! Но ведь мама поет! Ты слышишь? Неужели тебе не страшно?
Не ответив и даже не оглянувшись, бабка презрительно зашагала прочь.
— Дай я тебя немножечко покачаю, — ласково предложила Юлька и нерешительно подошла к гамаку.
— А? Что? — вздрогнув и будто выйдя из величайшей задумчивости, тихо спросила мать.
Что-то защекотало у Юльки в носу. Ей захотелось подойти к маме, тихонько погладить ее по прямым растрепавшимся волосам, прижаться к ее макушке.
Это было нелепо и неожиданно. Никогда она не позволит себе такого — она нормальная!
Девочка отвела глаза от усталого лица матери, покрепче вцепилась в гамак и, взяв себя в руки, избавляясь от наваждения, принялась говорить, говорить, говорить... Первое, что приходило в голову.
Хрипло:
— Мама... а ведь это, наверно, вполне возможно... Ну, в общем... кибернетического сопровождающего, а, мама? Внешность, конечно, варьировать... Верно? Ведь это же просто, да?.. А к кому из скульпторов ты обратишься? К Герасимову?
— И дался же тебе этот дурацкий кибернетический аппарат, — щурясь от солнца и рассмеявшись, небрежно ответила мама. — И при чем тут Герасимов? Ты что же, так представляешь это себе, что внешность механического кавалера должна обязательно смахивать на внешность неандертальца?.. И вообще, дружок, нельзя же быть такой немыслимой фантазеркой. Право, пора взрослеть. Неужели же ты и на самом деле вообразила, что это возможно? Или разыгрываешь меня? Нужно быть пятилетним ребенком, чтобы принимать подобные шутки всерьез!
— Но ведь ты уже начала работать! Ты же сама призналась...
— Ах, да... Разумеется, разумеется. Я просто успела забыть, что проговорилась!.. Сложное дело, однако, Юлька, сконструировать характеры, темпераменты... Конструктор сегодня учитывает психологию человека при создании даже самых простых машин. Обязан! Любой аппарат обслуживается человеком. Так?.. Значит, надо принять во внимание утомляемость, силу возможного напряжения... В помощь изобретателю вступила нынче научная психология... Бесчеловечное жить не будет, ни простое, ни сложнее — ни обеденный стол, ни туфли, ни кибернетическая машина...
— Мама!.. Как ты, однако, все усложняешь, мама! — Юлька прищурилась и раскачала гамак. — Я себе представляю это сложней и проще: наружность разная, рост, лицо и тэ дэ и тэ пэ... Основное и самое главное, мне кажется, запрограммировать речь... Черты характера мы узнаём не только из поведения, а из высказываний человека. Верно?.. Как мы узнаём про то, что чувствуют и думают люди? Из речи... Стало быть, все очень просто... Тебе придется запрограммировать побольше готовых, ходовых фраз... Каждому свои изречения, вопли, высказывания... Ну, а речь, само собой, создаст иллюзию темперамента и характера... Отчего ты хохочешь?! Нет... Вы действительно ни меня, ни бабушку не ставите ни во что.
— Опомнись, Юлька! Я попросту сражена твоими мыслительными способностями, твоим, так сказать, научным подходом к делу... Во-первых, мы не всё узнаем из речи. У речи бывает подстрочие... А второе то, что... гм... понимаешь ли... У меня застопорилось... Ну, на этой, как раз... ну, в общем, на речевой программе. Воображения не хватает... Сухость. Сухость души.
— А я это себе представляю так, — глядя вверх, на макушки деревьев и уже совершенно увлекшись, сказала Юлька, — что каждому несколько пусть очень коротких фраз... Ну, например: «Перенаселена страна одиночества». Или: «Вы моя лапочка»... Некстати и кстати, одно и то же, одно и то же, как заигранная пластинка... Ну, а можно еще какую-нибудь неожиданную остроту. Например: «Зажарим эту покойницу»... Помнишь, это сказал тети Верин поклонник про курицу, что привез в воскресенье?
— «Зажарим эту покойницу» — уж очень противно. И слишком частно, если учесть, что речевая программа каждого ограниченна. Представь себе, Юлька, Галину Аполлинарьевну, которой вдруг совершенно некстати скажут в лесу: «Зажарим эту покойницу»... Надо найти высказывания более общие, более нейтральные. Например: «А гениален все же Булгаков...»
