Ее отец двадцать лет назад выиграл в лотерее, купив десять одинаковых билетов на «Брен-ди-Вайн рейсвей». В момент просветления он приобрел собственность во Флориде, но так и не привел ее в порядок. Через неделю после того, как Кристину арестовали, ее родители переехали туда на постоянное жительство, прихватив с собой «мустанг», принадлежавшую матери коллекцию старинных кукол и бог знает что еще. Предполагалось, что ее добрейший отец, который в поте лица отработал тридцать лет, ремонтируя вагоны филадельфийской подземки, и наконец дослужился до главного помощника инженера, проведет здесь остаток дней, загорая на солнышке. Выведет из себя с потом угольную пыль, въевшуюся в его руки, легкие и кожу.
Вместо этого он умер, угаснув так быстро, что даже не успел вынуть коробки и прочий хлам из «мустанга», писала ей мать в тюрьму. Кристина старалась не думать о причине его внезапной смерти. Но думала…
Вот уже четвертый раз за много дней автоответчик матери повторял одно и то же: «Меня нет дома. Тому, кто позвонил в пристойное время, я перезвоню позже. Если же в непристойное, знай, что мне сейчас, возможно, не до тебя, сладость моя». Кристина повесила трубку. Веселенькое сообщение. Для кого оно?
Таких, как ее отец, во Флориде не было. Здесь жили мужчины, похожие на банки из-под томатов — проржавевшие, с выцветшими этикетками. Водители-дальнобойщики и прочие пенсионеры, шастающие тут и там. Кристина надеялась, что они не будут совать свой нос в «мустанг». Где же ее мать? Иногда она навещала соседку, миссис Мехта, индианку, которая выращивала бонсай. Но сейчас нет и десяти утра. Наверное, отправилась в очередной вояж с одним из тех мужчин, у которых всегда было свободное время, но которые предпочитали не объяснять, откуда это время берется. Они хорошо ориентировались на дорогах, чудовищно много курили и носили помятую одежду, такую же морщинистую, как и их шеи. Газет не читали, деньги хранили в бумажниках на цепочке. Мать могла отсутствовать и неделю, и даже месяц — рыбная ловля, автомобильные прогулки, родео, секс в номере мотеля — люби меня нежно, люби меня крепко, прямо как в той песне. Ее мать умела находить любителей жизни.
Она глазами подозвала барменшу, блондинку с немереным количеством колец в каждом ухе, и попросила разменять ей деньги. Барменша вернулась с горстью четвертаков.
— Вы действительно принимаете на работу? — спросила Кристина.
Барменша кивнула:
— Мы вчера потеряли двух девушек.
— Я хотела бы наняться.
— Позову менеджера, когда ты освободишься.
Кристина еще раз позвонила матери и, когда голос на автоответчике умолк, сказала:
— Ма, это я. Пыталась до тебя дозвониться, но сообщения не оставила. У меня большие перемены. Я на воле. Меня отпустили. — Почему-то захотелось плакать. — Расскажу все подробно, когда до тебя дозвонюсь. Просто хочу сказать, что ужасно по тебе скучаю, ма. Все время о тебе думаю.
Когда она повесила трубку, из створчатых дверей кухни, вытирая руку о тряпку, вышла менеджер во влажной от жара печи блузке и с усталыми глазами.
— Ты когда-нибудь работала официанткой? — спросила она.
Кристина кивнула:
— На севере штата.
Женщина посмотрела на нее скептически.
— А где на севере?
— В часе езды от города, в большом ресторане. Менеджер наблюдала, как помощник официанта вытирает стол.
— Как он назывался?
— «У Депа».
— А барменом можешь работать?
Обычно все отвечали утвердительно в надежде получать побольше чаевых и воровать деньги из кассы.
— Нет, — ответила Кристина.
— Лед, — бросила женщина одному из помощников. Она повернулась к Кристине: — Складываешь хорошо?
— Испытайте меня.
Менеджер стала записывать ряд чисел.
— Нет, просто назовите несколько.
Женщина вытащила уже заполненный бланк заказа.
— Просто назвать? Шесть, два, семьдесят пять, четыре, семьдесят пять и три, семьдесят пять.
Глаза Кристины расфокусировались; она увидела цифры в колонке, включая итог. (Эту способность обнаружил в ней отец, когда девочке было семь лет)
— С налогами на продажу будет восемнадцать, семьдесят два.
Женщина нахмурилась, подумав, что Кристине удалось прочесть счет, который она держала в руке.
— Шесть, сорок; восемь, восемьдесят; два раза по одному и три, пятнадцать.
— О'кей, с налогами двадцать два, ноль восемь.
Менеджер посмотрела на нее, не в силах скрыть удивление…
— Я знала девушек, которые могли запомнить все налоги, но чтоб так складывать…
— Мне всегда нравились числа. Я унаследовала это от отца.
— Хорошо. — Менеджер наблюдала, как официантки заправляют кофейную машину «Бунн-о-Матик». — Замешана в воровстве, употребляешь наркотики?
— Нет.
— Была арестована? Проблемы с психикой?
— Нет.
Менеджер вгляделась в лицо Кристины и нашла ее не слишком, симпатичной.
— Ладно, испытательный срок три дня. Если будешь работать хорошо, можешь остаться. Теперь назови свое имя, чтобы внести его в расписание.
— Мелисса, — ответила Кристина. — Мелисса Вильямс.
— Чаевые делятся каждую смену. Зарплату выдаем по пятницам, — сказала менеджер. — Понятно?
— Все ясно. — Она будет подписывать чеки фальшивым именем, а затем получать по ним наличные в одной из лавочек, где занимаются обналичкой.
— Ты приступишь завтра, Мелисса. Твоя смена начинается в ланч. Посмотрим, как ты справишься.
Ей по-прежнему были нужны деньги — пять сотен, позаимствованные у того хорошенького мальчика, быстро исчезали. «Секонд-хенд» открывался только в полдень, она надеялась, что владельцу понравятся рубашки, которые она своровала. Пять-шесть смен в «Джим-Джеке», немного свежих овощей и пара книжек из «Стренда» каждую неделю — что ж, ей вполне удастся выжить. Я должна затаиться, говорила она себе. Стать девушкой без имени. Если за мной следят, то увидят, что я едва свожу концы с концами. Жилье у меня дешевое, одежда дешевая, работа дешевая и мои мужчины, скорее всего, будут дешевыми. Она тенью скользила домой мимо скопления уличных торговцев благовониями, таксистов-пакистанцев, собравшихся на Бонд-стрит для перекура, черных парней, торговавших записями с танцевальной музыкой, юных лесбиянок, выставлявших напоказ мужское нижнее белье, и прочих психопатов, говорящих сами с собой, безработных, которые никогда не работали и не собирались этого делать.
Вставляя ключ в замочную скважину двери своего голубого многоквартирного дома, Кристина думала о бренности жизни. О том, что тысячи людей ходили по тем же лестницам, возможно, сотни перебывали в ее комнате и несколько дюжин спали в ее кровати. Разговаривали и мечтали, вспоминали и забывали. Когда она умрет, другие люди станут носить обувь, которую она могла бы носить, грызть яблоко, которое она могла бы грызть. И не важно, что она сидела в тюрьме, что ее мать была никудышной матерью, которую она все равно любит, или что Рик почему-то избежал срока, все это совершенно не важно для той Высшей силы, что определяет ее порцию будущего земного счастья.
В комнате она извлекла коробку с рубашками. Какое везение, что они без монограмм. Через пять минут Кристина стояла в магазинчике с коробкой в руках.
— Удачный дебют в новом платье? — спросил хозяин, сдвинув очки со лба на нос.
— Очень удачный. Может, я его сегодня опять надену.
Он указал на коробку.
— А это что?
— Рубашки.
— Мужские рубашки? — Он раскрыл коробку, на которой еще оставались скрепки. — Очень хорошие. — Он провел пальцем по ярлыкам. — Смотри-ка, и поглажены. Что, подарок богатого дядюшки?
— Какой же вы догадливый.
— У многих людей есть богатые дядья, которые дарят им красивую одежду. — Он посмотрел на нее с хитрой улыбкой. — К тому же достаточно молодые, которым портной ушивает рубашки в поясе.
Она пожала плечами — к чему этот разговор с намеками?
— Я думаю, новые стоят по меньшей мере долларов по шестьдесят за штуку.
— Я хочу по восемнадцать за каждую, ты получишь девять.
— Десять.
— Девять.
— Десять, или сделка не состоится, — сказала она.
Он пощупал рубашки.
— Хорошо.
— Расплатитесь сейчас? — спросила Кристина.
— После того, как продам.
— Вы меня заставите голодать.
Он поднял подбородок и посмотрел сквозь очки.
— Найди себе работу, милая, живи как все нормальные люди.
— Я только что нашла ее, но еще не начала работать. Почему бы вам не проявить доброту и не заплатить мне по пять долларов за каждую рубашку прямо сейчас?
Он извлек бумажник и вручил ей хрустящую пятидесятидолларовую банкноту.
— А ты девушка не промах.
— Вы даже не знаете, до какой степени.
