— Вот к чему привело ваше легкомыслие! — Браухич бросил трубку. Он почувствовал, что теряет самообладание, и принялся пальцами разминать виски. — Что же делать? Как поступить? — И вопросительно взглянул на Гальдера.
— Наше спасение я вижу в планомерном отводе войск. Будем прикрываться сильными арьергардами, занимать выгодные оборонительные рубежи. И пусть русские истекут кровью.
— Наша тактика на Востоке определилась: планомерный отход и создание тыловых рубежей. Однако нужна дымовая завеса — какая-то директива… Необходимо скрыть от войск совершенно кризисную обстановку и найти иную причину столь неожиданного перехода к стратегической обороне.
— Я уже подумал, господин командующий. Все легко объясняется преждевременным наступлением холодной зимы на Восточном фронте и затруднениями в подвозе снабжения.
— Это подходит!
…Фюрер недавно прилетел из группы армий «Юг» и по случаю своего благополучного возвращения с фронта пригласил Браухича с Гальдером на чаепитие.
«Неужели верховный не имеет никакого представления о состоянии наших войск и живет в безвоздушном пространстве?» — подъезжая к дому Гитлера, негодовал Браухич.
Затемненный четырехэтажный «Haus Elephant» внутри сиял светом. У фюрера собралось довольно многочисленное общество министров, генералов, чиновников, промышленников, журналистов и разряженных дам. В большом холле, устланном широкими зелено-коричневыми ковровыми дорожками, за столиками с белоснежными скатертями пестрели широкополые и островерхие модные шляпки. Они все время вертелись и мешали фельдмаршалу следить за лицом Гитлера.
Браухичу хотелось рявкнуть:
— Снять головные уборы!
«Боже мой, нервы шалят, все нервы», — старался взять себя в руки фельдмаршал.
Во время чаепития фюрер выступил с речью и окончательно сбил с толку и удивил Браухича. Даже после начала ошеломляющего контрнаступления русских Гитлер оптимистически оценил обстановку и оставлял в силе ранее поставленные войскам задачи. Браухич легенько толкнул Гальдера, когда верховный, впадая в экстаз, сказал:
— Вермахт по-прежнему имеет под Москвой превосходство над противником.
Возвратившись в генштаб, фельдмаршал немедленно связался с фон Боком. Разговор показался Браухичу ужасающим и постыдным. Фюрер, обходя командующего сухопутными войсками, давал группам армий свои указания.
— Страшно то, что верховный не понимает состояния наших войск и занимается «делением заплат», — глотая успокаивающие таблетки, твердил Браухич Гальдеру.
Командующий сухопутными войсками был вызван в имперскую канцелярию к тринадцати ноль-ноль. Едва Браухич переступил порог рабочего кабинета Гитлера, как тот, даже не ответив на приветствие, осыпал фельдмаршала упреками и бранью.
Браухич сносил оскорбления молча. В присутствии Геринга и Геббельса фюрер продолжал унижать недавнего фаворита, называя тактику тыловых рубежей глупой иллюзией, а планомерное отступление — самым тупоумным приказом, нарушающим принципиальное требование: не отходить ни шагу назад с завоеванной земли.
У киноаппарата застыли механики с коробками лент, доставленных с фронта на самолете. И тут только Браухич заметил, что на старинный гобелен натянуто белое полотнище. Оно скрыло вооруженных копьями древнегерманских воинов, и только внизу видны зубы дракона.
Геббельс подал знак. Электрические светильники погасли. Вспыхнул белый луч, и сухо зашелестела кинопленка.
По ветру летят клубы дыма. Горят деревянные избы, немецкие автоматчики гонят по глубокому снегу русских подростков, женщин, стариков. Привычным движением гренадеры вскидывают автоматы, и вот уже снежная буря заносит расстрелянных.
Что-то одобрительно бормочет фюрер.
Словно из-под земли вырываются стремительные огненные стрелы. Они рассекают небо. За ними тянется струистый дым.
— Играют русские «катюши», — шипит Геринг.
Возникают заснеженные леса, перелески. Немецкие солдаты ищут дорогу. Снег по колени, по пояс. Буксуют колесные машины. Танк берет на буксир грузовики.
Взрывы. Взрывы. Взрывы. Штопором ввинчивается в тучи сбитый «мессершмитт». Черные кусты дыма вырастают на брустверах окопов. Гренадеры покидают траншеи, выскакивают из блиндажей, бегут, теряют оружие, падают…
В кабинете фюрера молчание. Только сухо потрескивает кинопленка.
…По дорогам бредут какие-то сгорбленные фигурки. Это солдаты фюрера, лишенные четкого шага и военной выправки.
— Во что они превратились… — роняет растерянно Геббельс.
По оврагам, по перелескам медленно ползет какая-то грязная змея и шелестит лохмотьями мундиров. Идут солдаты, одетые в летнее обмундирование, обвязанные платками, кутаются в одеяла, в крестьянские свитки и женские шубки.
Браухич подавлен. Он слишком хорошо знает военную историю. Так бежали из России остатки наполеоновской армии.
Путь отступления усеян подбитыми танками, брошенными грузовиками, искалеченными пушками. В кюветах чернеют круглыми черепахами стальные плиты минометов.
Браухич зажмурил глаза и, когда их открыл, увидел генерал-полковника Гепнера. Тот опрометью вылетел из какой-то избы, на ходу застегивает шинель, бежит к танку.
— Мерзавец! Отдал самовольный приказ об отходе. Разжаловать Гепнера, судить! — выкрикнул Гитлер.
Разворачиваются танки, выстраиваются в колонны, ползут против дорожных стрелок с надписью «Марш на Москву!»
— Это конец блицкрига. Довольно, остановить! — бешено загремел Гитлер. Вспыхнул свет. — Армию остановить! — Глаза фюрера блуждали. — Генералы и все офицеры своим личным примером должны заставить войска с фанатическим упорством оборонять занимаемые позиции. Я требую не обращать внимания на противника, прорывающегося в тыл наших войск. Стоять! Не отступать больше ни на шаг! Оборонять каждый рубеж до последнего солдата! Мы должны выиграть время и перебросить с Запада сорок дивизий, о чем мною уже отдан приказ. — И, скрестив на груди руки, ледяным тоном Гитлер добавил: — Я прошу вас, господин генерал-фельдмаршал фон Браухич, принять отставку.
— Я принимаю. — Короткий поклон и поворот на каблуках.
Шагая по коридору, бывший командующий сухопутными войсками думал: «Парадоксальный случай: ефрейтор сместил с поста генерал-фельдмаршала. Теперь он сам будет вести войну. А в этом вопросе мой нос стоит всего его лица с чарличаплинскими усиками».
ЭПИЛОГ
На пути к Северному Донцу Мажирин попал в снежный буран. Под колесами попутки вскипали черные лужи. От натуги мотор выл, полуторка вздрагивала, медленно ползла и наконец, словно выбившись из сил, забуксовала. Полковнику пришлось пешком добираться до ближайшей станции. Пассажирские поезда вышли из графика и ходили нерегулярно. С пересадками и долгими ожиданиями Мажирин — то на открытых платформах, то в теплушках — медленно продвигался к Воронежу, где находился штаб Юго-Западного фронта.
В разбитых варварской бомбардировкой Лисках, пока железнодорожники формировали товарный эшелон, Мажирин зашел на почту.
«Жди меня, и я вернусь, только очень жди…» — Эти стихи по «солдатскому телеграфу» — из уст в уста уже облетели позиции и фронтовые дороги. Он вспомнил, что в кармане лежала совершенно поблекшая от болотной воды, покрытая коричневыми пятнами пятидесятирублевка. Рука дрожала, и телеграмму жене пришлось переписать дважды.
«Вышел из окружения. Подробности письмом. Крепко целую тебя и дочурку. Федор».
Он старательно вывел последнее слово и подал телеграфистке пять червонцев.
Из окошка выглянула удивленная девушка:
— Товарищ военный, где вы взяли эти деньги?
— Где взял?.. Милая девушка, я в болоте с отрядом по горло в воде сидел. Нас окружили немцы…
Она поднесла к глазам билет Государственного банка и глянула на свет.
— Вот это водяные знаки! Возьмите деньги назад.
— А других у меня нет…
Девушка вышла из-за перегородки, держа на ладони пятидесятирублевку.
— Сохраните ее на память. С этой вам расставаться нельзя. А телеграмму я отправлю. Не беспокойтесь, «Молния» немедленно будет в Саратове.
— Спасибо, родная.
Морозным утром Мажирин прибыл в Воронеж и в штабе пограничных войск встретился с комиссаром Коноваловым. Они обнялись.
— Так ты, Федор, ледяной Трубеж переплыл?
— С трудом форсировал…
— Мне повезло. Я тогда взял с бойцами немного правей и случайно на мост попал. Танки бросились нас преследовать, но мы ушли. Ночь спасла. Укрылся с бойцами в большом стоге сена. А чуть свет погоня нагрянула. Выследили нас каратели. Вижу: в черном плаще офицер на коне гарцует. Подает он команды, а эсэсовцы стог — наше убежище — окружают. Немецкого офицера я автоматной очередью срезал. В ответ зашикали зажигательные пули, запылало сено. Выскочили мы из горящего стога и забросали серо-зеленые цепи последними гранатами. Не ждали такого отпора фашисты, дрогнули они. Я летел в атаку и даже не почувствовал, что за моей спиной полыхает пламя. И только когда в лесу припекло шею, я оглянулся и ахнул… Ты знаешь, Федор, добрая половина плащ-палатки уже сгорела.
