страстью.
– Вот это славная мысль! – восхитился Ульф, – и чрезвычайно глубокая! Сразу видно, мой друг, что ты – человек образованный, тонкий, светлый! Не мне чета, грубому вояке. Мне бы и в голову не смогло такое прийти.
– И жалко, что в Киеве сейчас нету Вольги Всеславьевича, – продолжил патрикий, – по слухам, он на заре по приказу князя ускакал в Любеч.
– Вольга? Тебе жаль, что он ускакал?
– Конечно! Он сразу вызволил бы Евпраксию. Даже с князем не посчитался бы после двух ковшей пенной браги! Как-то мой дядюшка на обед его пригласил, потом пожалел об этом.
– Неужто здесь разгром учинил Вольга?
– Превеликий.
Вскоре пришли Ахмед и Рахман. Они получили приказ найти на Подолии золотых дел мастера, взявшего у Евпраксии пуговицы с гербом для переработки.
Глава
пятнадцатая
Ян вскоре после завтрака ускакал во дворец, где он ежедневно нёс службу. Благодаря ему, Филиппу, Прокуде и княжне Насте новость о том, что старшая дочь Путяты была наказана розгами и посажена под замок своей босоногой сестрой, за час облетела Киев. Её превесело обсуждали и в теремах, и в храмах, и в кабаках, и на площадях. Давно никакая новость не поднимала так настроение стольким жителям Киева в одночасье. Хоть мало кто не любил Забаву Путятишну, почти все сходились на том, что её давно следовало высечь. Один лишь медник Улеб встревожился. И никто не знал, почему.
После заточения греховодницы княжна Настя слово своё исполнила, но не точно. Она Меланью за её лживый язык ложкой по башке колотить не стала, а вместо этого надавала ей оплеух. Как дочь Мономаха, Настя имела право творить подобные безобразия, хоть была на целых два года младше Меланьи. Потом княжна с Филиппом ушли, оставив Меланью в слезах и в бешенстве. Впрочем, несколько глотков мёда помогли праведнице остыть. Свою старшую сестру она с помощью княжны заперла в тесной комнатушке на первом этаже терема и велела открыть ворота, дабы любой желающий мог приблизиться к зарешёченному оконцу и пообщаться с наказанной.
И с полудня к Евпраксии потянулись её знакомые, коих было у неё сотни по всему Киеву и окрестностям. Но боярыня никого не желала видеть. Она была смущена, разгневана и подавлена. Сразу же после порки Меланья к ней допустила Ульку, чтоб она смазала высеченный зад своей госпожи конопляным маслом, взяв его из мампады. Увидев ззад, Улька заявила, что нет на нём следов розги. Тогда Евпраксия и Меланья пообещали Ульке, что если та продолжит гнуть свою линию, следы розги появятся на её заду. Улька испугалась и сразу сделала то, что ей было велено.
Лёжа масляной жопой кверху на пышной, мягкой перине, Евпраксия очень громко грызла орехи, заплёвывая всю комнату скорлупой, и листала книгу Плутарха. Зелга, стоявшая под оконцем, всех отгоняла с помощью волкодава, держа его за ошейник. Но вот когда она сообщила своей боярыне, что идут дочери Микулы, та соскочила с кровати и подбежала к оконцу. Оно ей было по грудь.
– Дочери Микулы? Да где они, Зелга? Где?
– А вон, у ворот! Болтают с сынами и дочерью Вельямина, которых я прогнала. Уже не так много народу идёт, Евпраксия! Видно, передают друг другу, что ты – не в духе.
– Да как будто сразу было неясно, что я не пляшу от радости! Что за глупый народ эти киевляне? Их бы так выпороть, как меня!
Когда две красавицы подошли, пёс не зарычал, а весело заскулил. Зелга отпустила его, и он начал к ним ласкаться. Премудрая Василиса Микулишна, на плече у которой висел тугой половецкий лук и колчан со стрелами, на лохматого пса уселась верхом, поскольку он был огромен, а она была ростом невелика. Очень ей хотелось попробовать пострелять из лука, скача галопом. Одному Богу известно, чем бы всё это кончилось, но неглупый пёс её сбросил и стал вылизывать ей лицо. Евпраксия же, держась за прутья решётки, стала в сестёр плевать. Они уворачивались.
– Ты что? – вскричала Настасья, – с ума сошла? Мы в чём виноваты?
– Вы были сейчас у князя? – спросила узница, перестав безобразничать, – у вас мысль хотя бы возникла пойти к нему и просить вернуть мне свободу? Нет, ни хрена подобного! Вы поржать пришли надо мной!
– Не до смеху нам, – ответила Василиса, пытаясь побороть лютого волкодава, – пришли мы тебя убить!
Евпраксия изумилась так, что даже привстала на пальцы ног.
– За что меня убивать? Ты где взяла лук?
Сёстры объяснили, что их отец, услышав о том, как легко Меланья Евпраксию разложила на лавке, решил с Меланьей договориться, чтобы она занялась его дочерьми, которые распоясались дальше некуда, вообще никого не слушают.
– А чему он так удивился? – не поняла Евпраксия, – Мономах и госпожа Янка дали моей сестре надо мною власть! И Настеньку подтянули, чтоб я Меланье по морде не надавала!
– А между прочим, настенька всем рассказывает сейчас, что сама Меланья вчера дала тебе в лоб за то, что ты усомнилась в её христианской кротости, – заявила младшая дочь Микулы, а Василиса прибавила:
– Ей, конечно, было обидно такое слышать! Позавчера, когда ты пропала, она несколько часов за тебя молилась перед святой Софией, стоя посреди площади на коленях. Князья с княгинями, проезжая мимо, очень хвалили её за праведность, а княгини Елизавета, Агния и Елена даже хотели ей подарить башмачки. Но твоя сестрица сказала им, чтобы они ехали дальше.
– Ещё бы! Разве у них хватило бы денег на башмачки сродни тем, коими забит весь её чулан? – хмыкнула Евпраксия и признала, что накануне драка с сестрой у неё была. Однако, на этом её правдивость иссякла, и она стала рассказывать, как Меланья изошла пеной, а княжна Настенька умоляла её, Евпраксию, уступить и громко орать под розгами, чтобы дитятко успокоилось.
– Было слышно, как я орала? – осведомилась она, – недаром я драла глотку?
– Да, на Соборной площади было слышно, – ответила Василиса, – все так и поняли, что Меланья исходит пеной, а Настенька на коленях ползает.
– Ну, вот видишь! А вы – трусихи. Не бойтесь, дуры! Меланья с вами не свяжется. Лучше думайте, как меня отсюдова вызволить! А ты где взяла такой лук?
– Да никак не вызволить, – проронила мудрая Василиса, отстав от бедной собаки, – Даниил мог бы с Меланьей договориться, но он – в Чернигове.
– Он в Чернигове?
– Да, Олег Святославич его позвал погостить недельку – другую. Ставер на это князя подговорил, уж очень ему понравилось с Даниилом вместе играть!
– Какая беда, – вздохнула Евпраксия, и её лицо действительно отразило такую скорбь, что сёстры переглянулись, а волкодав заскулил.
– Не беда, вернётся, – сказала Зелга, – а где Алёшка Попович?
– Пьёт в кабаке, – дала ей ответ Настасья, – и он с Меланьей связываться не станет.
– Да почему? Он ведь и хитёр,
