у него пошаливают.
— Зачем же держать в армии психопата?
— Ну, это ты зря… Кто видел его в бою, неплохо о нем отзывается, толковый, говорят, офицер, храбрый.
Сегодня Григорий сидел неподалеку от Бережиани в окопе и налаживал телефонную связь с наблюдательным пунктом. Ему помогали Како Бакрадзе и еще двое солдат. Батарея расположилась перед склоном, поросшим редким лесом и кустарником. Позади орудий рос небольшой кряжистый дуб. Его толстые корни, глубоко ушедшие в землю, причинили Григорию и его товарищам немало хлопот, когда они рыли окоп для помощника командира батареи и телефониста.
Вскоре небо посветлело. На горизонте отчетливо выступили вершины гор, покрытые лесом. Все знали, что бой начнется с рассветом, Григория пробирала нервная дрожь.
— Ребята, эту деревню, Тамалу, местные жители называют Дамала[3], — сказал он. — Здесь сто сорок восемь лет назад царь Ираклий укрыл перед знаменитой Аспиндзской битвой часть войск. Когда турки атаковали Аспиндзу, отряд этот вышел из засады и вместе с русскими казаками, находившимися в войсках Ираклия, обрушился на врага, тесня его к Куре. Удар их решил исход сражения. Так царь Ираклий вырвал у турок победу. Понимаете, на какой земле мы стоим?
— Ну, теперь в этой деревушке уже не сыскать следов былой славы, — заметил Дата Качкачишвили.
В разговор вмешался служивший на батарее разведчиком студент джавахетец Ладо Метревели:
— Во время Аспиндзского боя царь Ираклий укрыл часть своих войск в деревне Идумала, а не в Тамале. Это совсем другая деревня. Она находится в трех-четырех километрах западнее Аспиндзы. А Тамала лежит на востоке от нее. Тамала находится в лесу, а Идумала — на открытом месте. Впрочем, это дела не меняет. Все равно мы стоим на аспиндзской земле.
Еремо Годебанидзе одобрил поправку Метревели и крикнул, обращаясь к солдатам:
— Ребята, мы стоим на том самом месте, где произошла знаменитая Аспиндзская битва. Помните… — хотел еще что-то добавить Еремо, но его речь прервали ружейные выстрелы.
Бум, бум, — раздалось со стороны Аспиндзы: турецкие винтовки системы «Маузер» издавали двойной звук, подобный выстрелу дуплетом из охотничьего ружья.
Беспорядочные выстрелы участились. Бой начался. К звукам ружейных выстрелов присоединился стрекот пулемета.
Мембрана полевого телефона стала издавать прерывистое жужжание, словно в трубке задыхался влетевший туда шмель. Григорий взял трубку, сдавил провод, и гудение прекратилось. Потом он приложил трубку к уху и передал поручику Бережиани приказ капитана Алексидзе:
— Батарея, к бою!
— К бою! — повторил команду поручик.
Младший офицер Цагарели, фейерверкеры и прислуга бросились к орудиям. Наводчики приникли к прицелам-панорамам.
— Гранатой… Угломер — сто двадцать, наводить в дерево, что за батареей… Уровень — ноль один… Прицел — шесть ноль… — громко повторял Григорий команды, переданные с наблюдательного пункта.
Поручик прокричал те же цифры прапорщику Цагарели.
Прапорщик передал команду фейерверкерам, а те — орудийной прислуге. Наводчики быстро вращали рукоятки вертикального и горизонтального подъемных механизмов. Сверкали на солнце медные гильзы снарядов, подносимых прислугой к орудиям, звонко стучали орудийные затворы, досылая их в каналы пушек.
— Огонь! — командовал поручик.
— Огонь! — повторяли фейерверкеры.
Наводчики дергали за шнур, и орудия посылали снаряд за снарядом к аспиндзским высотам.
2
Бой разгорался. Солнце стало припекать. Разгоряченные артиллеристы скинули шинели и работали у орудий в одних гимнастерках.
Вдруг с наблюдательного пункта передали команду.
— Три патрона, беглый огонь! Бейте!.. — восторженно кричал Григорий Цагуришвили.
Но восторг его вскоре сменился испугом. Добровольцы, занимавшие левый фланг, дрогнули и побежали к Тамале. Стрельба слышалась все ближе и ближе. Пули свистели уже над головами артиллеристов.
Бойцы капитана Болквадзе стойко выдерживали на правом фланге натиск противника, но левый фланг оказался обнаженным.
Турки атаковали Тамальскую возвышенность. На головы артиллеристов сыпались с деревьев листья и ветки, сбитые пулями. Все, кроме поручика Бережиани, взводного Коста Гварамадзе и наводчика Гига Хуцишвили, приникли к земле. Снаряды к орудиям подавали ползком.
Несколько человек из орудийной прислуги были уже ранены. Пули ударялись в щиты и рикошетом отскакивали в сторону.
Турки подошли совсем близко к батарее. Снаряды рвались в какой-нибудь тысяче шагов от орудий.
Фейерверкер Коста Гварамадзе поднял руку, но не успел повторить команду — пуля пробила ему плечо. Его заменил прапорщик Цагарели, но скоро и он выбыл из строя.
Был ранен и поручик Бережиани.
— Ранили, сукины сыны! — выругался поручик, зажав рану ладонью: пуля пронзила ему бедро, не задев кости.
Артиллеристы работали с ожесточением, изредка оглядываясь на раненого поручика: не свалился ли он?
Хромая, Бережиани подошел к дубу, прислонился к нему и продолжал подавать команды.
С этой минуты он стал любимцем солдат.
— Пусть ругает сколько хочет. Пусть ругает, я на него больше не обижусь, — говорил Григорий, обращаясь к Како Бакрадзе. Потом передал товарищу телефонную трубку и подбежал к Бережиани: — Господин поручик, вам нужна перевязка!
— Отстань! Не до перевязки сейчас! — крикнул Бережиани.
Но Григорий, видя, как по штанине поручика расползается большое темное пятно, настаивал на немедленной перевязке.
— Господин поручик, кровь…
— Не разговаривать! Ступай на свое место! — заорал Бережиани так, что Григорий не прыгнул, а кубарем скатился в окоп.
Снова загудел телефон. Цагуришвили передал поручику новую команду, но исполнить ее не пришлось: в кустах, в семистах шагах от батареи, показались фигуры аскеров. Они бежали, стреляя и крича пронзительно:
— Алла! Алла!..
— На картечь! — раздался яростный, хриплый крик Бережиани.
Наводчики опустили дула орудий и навели их на кустарник.
— Беглый огонь! — крикнул поручик и вынул наган из кобуры.
Впереди все заволокло белым дымом и пылью.
— Огонь! Огонь! — кричал Бережиани, и наводчики, быстро поворачивая дула орудий, встречали врага перекрестным и веерообразным огнем.
Турки, атаковавшие батарею, отхлынули. Но вскоре они возобновили бешеную стрельбу; все больше и больше скапливалось их в овраге перед батареей…
3
К этому времени из Варевани и Тамалы подоспели Корнелий и его друзья. Перед их двуколкой в качестве проводника шагал крепко сложенный, чернобородый армянский священник, перепоясанный несколькими патронташами. Полы его рясы были заткнуты за пояс. Он размахивал винтовкой и заклинал добровольцев, дрогнувших под натиском турок, вернуться на поле боя.
Беглецы стали понемногу возвращаться и примыкать к небольшому отряду, впереди которого шел храбрый священник. Перепрыгнув через садовую изгородь, они побежали по склону горы. Плечом к плечу с хизабаврцами сражался и молодой священник грузин.
На улицах, около домов, Корнелий увидел фургоны, двуколки и зарядные ящики. Возле них суетились вооруженные солдаты. Здесь же на сене лежал раненный в плечо фейерверкер Коста Гварамадзе. Пересилив боль, он улыбнулся товарищам. К санитарному пункту подносили раненых. С горы спускался рослый крестьянин из Хизабавра, раненный в голову. Он шел так спокойно, так неторопливо, словно возвращался с работы домой. Пропитанная кровью
