окна и опять взглянул в сад. Там, у высокой кирпичной ограды, стояли стройные тополя. Ветер ласково теребил их верхушки, и нежный шелест молодой листвы проникал в комнату, напоминая размеренный шум морского прибоя. Над горой еще ярче сверкали звезды. Корнелий пытался найти среди них звезду своего счастья. «В груди твоей горит судьбы твоей звезда», — прошептал он и подумал: «Или сейчас, или никогда». Он подталкивал себя на решительный разговор. Нино помогла ему.
— Ну, а даже если бы я сказала маме, то что из этого? — услышал он за своей спиной.
— Особенного, конечно, ничего…
— А что ж тогда тебя беспокоит? — нерешительно спросила девушка.
Корнелий быстро повернулся и испытующе посмотрел на нее.
— Беспокоит совсем другое…
Он отошел от окна и опустился в кресло.
— Ну и что же? Что?.. — уже не только с нетерпением, но и с каким-то раздражением допытывалась Нино.
— Я пришел к тебе, чтобы перед отъездом на фронт получить окончательный ответ.
— Какой ответ?
— Ох, Нино, неужели ты не можешь ничего прочесть ни на моем лице, ни в моих глазах?
— Что я должна прочесть?
— То, что я люблю тебя!
Беспомощно свесив руки, девушка прислонилась к спинке кресла.
Корнелий с волнением ждал, что она скажет дальше. Сердце его, казалось, вот-вот вырвется из груди. Каждая секунда ожидания была мучительно трудна. Повернув слегка голову, она осторожно взглянула на него, и он прочел в ее взоре немой желанный ответ… Схватив беспомощно повисшие, покорные руки, Корнелий притянул ее к себе, и она как подкошенная упала на его колени. Он обнял ее. Она приникла к его груди и как будто впала в забытье. Он смотрел в ее большие черные глаза, словно пытался проникнуть в какой-то неведомый, волшебный мир, и вдруг припал к ним долгим поцелуем.
В счастливом безмолвии бежали минуты… Вместе с ночной прохладой в открытое окно густой волной вливался сладкий аромат сирени. Совсем близко виднелись знакомые очертания Давидовской горы и над ней весеннее звездное небо.
Корнелию хотелось, чтобы эта ночь длилась вечно. В его душе, наполненной невыразимым восторженным чувством, казалось, раздавались звуки какой-то волшебной музыки…
— Мой… любимый… — прошептала Нино.
— Радость моя! Счастье мое! — вторил ей Корнелий.
Они расстались за полночь. Корнелий на цыпочках прошел в свою комнату, распахнул окно и, дыша полной грудью, стал смотреть на город. Он никогда не был так счастлив.
Спать ему не хотелось. На посветлевшем небе одна за другой быстро гасли звезды. Корнелий остановился взглядом на самой яркой, еще не успевшей потухнуть звезде — он назвал ее звездой своего счастья.
Восток уже алел, когда усталый от бессонной ночи Корнелий прилег наконец на постель. Он зарылся лицом в подушку и оросил ее слезами безмерной радости.
2
Спать Корнелию пришлось совсем мало, нужно было готовиться к отъезду.
Наскоро освежившись после короткого сна, он вышел в столовую. Няня Саломэ уже приготовила чай и завтрак. Через несколько минут появилась Вардо в утреннем халате. Она села за стол против Корнелия и почему-то пристально стала разглядывать его. Корнелий почувствовал себя очень неловко. Он не знал, куда ему девать свои красные от бессонной ночи глаза, рука, в которой он держал стакан с чаем, дрожала.
Вардо тоже почти не спала. Она слышала, как ночью открывалась и закрывалась дверь в комнате Нино, как кто-то украдкой ходил, и потому-то вышла сейчас взволнованная.
— Да вы не торопитесь, — сказала Вардо наконец и придвинула к нему хлеб и масло.
— Боюсь опоздать, — ответил Корнелий, стараясь не встретиться с нею взглядом. «Нино еще спит, — думал он, — как бы с ней попрощаться… Вардо, кажется, догадывается. Что-то уж очень подозрительно поглядывает на меня».
— Ох, ну и время настало! — вздохнула Вардо. — Эстатэ и Джибо уже на фронте, а теперь и вас отправляют. Что же это такое, когда все это кончится?
— Полковник Ревазишвили говорит, что долго воевать мы не будем, — ответил Корнелий.
— Ревазишвили можно поверить, он в курсе дел, — обрадовалась Вардо.
— Скорей бы конец этой проклятой войне! — стала креститься Саломэ.
Корнелий быстро поднялся.
— До свидания! — промолвил он. — Об Эстатэ не беспокойтесь. И он, и Джибо, и я — все, бог даст, вернемся невредимыми.
Он поцеловал руку Вардо, попрощался с Саломэ. Женщины поцеловали его в голову и благословили в путь.
В коридоре Корнелий задержался.
— Няня, — сказал он Саломэ, — передайте привет Нино. Она, должно быть, спит, будить ее не стоит.
От волнения он несколько раз то надевал, то снимал фуражку. Чувствовалось, что хотел что-то еще сказать, но не решался. Заметив, что он волнуется, Вардо сказала ему:
— Я разбужу Нино, попрощайтесь с ней, — и направилась к комнате дочери.
— Нет, не нужно, умоляю вас, не беспокойте ее… До свидания, до свидания! — крикнул Корнелий и быстро спустился по лестнице.
Выйдя на улицу, он в последний раз взглянул на окна квартиры Макашвили. В ту же минуту в окне гостиной показалась Нино.
— Иду! — крикнул ей Корнелий, вернулся обратно, взбежал по лестнице и стал прощаться с Нино, открывшей дверь.
— Не забывай меня… Нас могут увидеть… Ну, еще раз до свидания! — Он прижал ее к себе, поцеловал и снова выбежал на улицу.
Нино беспомощно облокотилась на перила лестницы и тихо зарыдала.
3
— Ну чего ты плачешь? — выйдя на лестницу, стала успокаивать дочь Вардо.
— Жалко Корнелия, он на войну ушел…
— Ну что ж теперь поделаешь… Ничего с ним не станется, вернется он. Ведь и отец твой тоже на фронте…
Вардо обняла дочь и повела ее в комнату. Сели рядом на неприбранной постели. Нино была так бледна, под покрасневшими от слез глазами у нее были такие темные круги, что Вардо забеспокоилась. Она уже не сомневалась, что дочь ее влюблена. А к этому добавилось еще подозрение: «А вдруг этот солдат, поживший в казармах, позволил себе что-нибудь…» И она решила поговорить с дочерью серьезно.
— Нино, ты уже не маленькая, ты учишься уже в высшем учебном заведении, смотри, не сделай опрометчивого шага.
— Мама, зачем ты мне это говоришь? — удивленно спросила Нино.
— Я это говорю потому, что я твоя мать и тебе не следует ничего от меня скрывать.
— А что я от тебя скрываю?
— Скажи, почему и ты и Корнелий вчера так долго не спали?
— Мы разговаривали.
— О чем же вы всю ночь могли говорить? Ты думаешь, я ничего не знаю?
Неискушенная в житейских хитростях девушка растерялась и покраснела.
— Значит, — с возмущением произнесла она, — ты подслушивала? Мама, неужели?..
— Успокойся, успокойся, никогда я себе этого не позволю. Я хочу только тебе сказать, что
