Всю дорогу ехали молча. Было как-то странно и неуютно. Морозов не отрываясь смотрел на меня умными грустными глазами. Он держал меня за руку, время от времени сжимая ее, словно сомневался в моей реальности. Я не могла совладать с мыслями и эмоциями. Казалось, что желудок съежился, а на его месте — петарда, которая вот-вот взорвется, стоит лишь резко притормозить у светофора. Я гладила руку Морозова, и, похоже, ему становилось легче. Говорить не было сил. Да и что тут скажешь?
Наконец мы доехали. Сергеич стоял на крыльце приемного покоя. Сам быстро заполнил какие-то бумаги, раздал указания персоналу. Вот уже Шумский со знанием дела осматривал пациента.
— Тут без рентгена видно: на запястье трещина как минимум, в подъеме — растяжение связок.
— Ты меня пугаешь.
— Тебя разве можно чем-то напугать? Вот не думал. Ладно, подождите, скоро все прояснится.
Как ни противился Морозов, Сергеич настоял, чтобы тот остался до утра.
— Езжай домой. Видишь, ничего серьезного. Я не маленький ребенок и не лежачий больной.
— Ты иногда думай, что говоришь. Как я тебя оставлю?
— Тебе же на работу завтра.
— Перебьются. За репортаж с такого происшествия мне все простят.
У Морозова округлились глаза.
— Шучу.
— Ну и шуточки у тебя!
— Ладно, пойду договорюсь с Сергеичем о ночлеге.
— В смысле?
— У тебя же палата одноместная. В крайнем случае притулюсь на диванчике в ординаторской.
Не вышло. Я сидела на краешке кровати. Морозов притянул меня к себе, поглощенные друг другом, мы забыли обо всем. Через какое-то время дежурная медсестра пришла посмотреть, откуда доносятся странные звуки. Она постучала, не дождавшись ответа, открыла дверь и залилась краской от увиденного. Тихо пискнув: «Ой, извините!» — она поспешила ретироваться.
Утром Сергеич, дождавшись коллег и сдав смену, повел их к новому больному. При повторном, более детальном, осмотре выяснилось, что чуть выше запястья не трещина, а перелом.
— В принципе ничего страшного нет. Голова цела. Сотрясения нет. В гипс — и домой.
— Как ты себе это представляешь? Его машина осталась у театра. Поймать машину сейчас проблематично — народ в основном на работу едет.
— Хорошо, я вас довезу. Куда?
— Ко мне, разумеется.
По дороге мы заехали к Морозову, чтобы забрать необходимые вещи. Он сначала хотел остаться, но я объяснила, что жить на два дома мне будет сложно. А в своей квартире я быстрее поставлю его на ноги. Он, подумав, согласился. Так Морозов поселился у меня.
По дороге Сергеич выговаривал нам за ночное происшествие. Морозов молчал, так что отбиваться пришлось мне.
— Медсестры все утро шептались, что Морозов полностью оправдывает свое почетное звание ловеласа — даже на больничной койке его застали с женщиной. Деревня у нас маленькая, все мигом становится известно. Конечно, ни для кого из персонала не было секретом, кого положили в одноместную. А потом и пациенты прознали. Пришлось бдить, чтобы не допустить их вторжения.
— Премного благодарны.
— Но вы тоже хороши, нашли время и место. Это называется нарушением дисциплины, за это без разговоров выписывают.
— Но мы же режим не нарушали.
— Какой режим?
— Постельный.
— Да уж.
Шумский уверенно вел машину. Может, молчание слишком тяготило, а может, на нервной почве, но меня прорвало — говорила не умолкая. Потом сама себе удивлялась. Морозов по-прежнему молчал. Он не привык быть слабым и тем более не хотел быть им в глазах других.
Сергеич припарковался у моего дома, взял из багажника баул Морозова, подождал, пока мы выйдем из машины, и, закрыв дверь, поставил автомобиль на сигнализацию.
Мы поднялись, я привычным движением открыла входную дверь.
— Проходите.
Сергеич разделся, поставил в прихожей баул и пошел на кухню. Я скинула дубленку, помогла Морозову. Он постоянно шикал на меня: «Я сам», но я на его выпады не поддавалась.
Прихрамывая, он пошел на кухню, я за ним. Сергеич листал вчерашнюю газету.
— А вот и мы. Чай, кофе или чего покрепче?
— Не суетись.
— Как же, такие люди в гостях. В кои-то веки.
Я достала вино. Изучив содержимое холодильника, выудила из его недр сыр, мясную нарезку и фрукты. На приготовление овощей и котлет-полуфабрикатов в микроволновке ушло еще десять минут.
— Хлеба, как всегда, нет? — спросил Морозов.
— Всегда про него забываю.
— Ничего, обойдемся, — успокоил Шумский. — За нашу встречу и ваше скорейшее выздоровление.
Подняли бокалы, чокнулись.
— Спасибо. Спасибо вам за все. — Морозов пристально посмотрел на Сергеича.
— Не за что.
Сергеич был в ударе. Количество баек и анекдотов превысило все нормы. Морозов потихоньку оттаял и тоже не отставал.
— Хватит! Иначе Сергеич скоро констатирует: «Умерли со смеху».
Через час Шумский уехал. С Морозовым они расстались друзьями.
Сначала было нелегко. Я моталась, как раненая рысь. В редакции ничего никому не говорила, ссылаясь на то, что свалились проблемы личного плана и их надо срочно решать. Из Агентства я со временем ушла, поскольку тащить еще и этот воз было просто не под силу. Лариса к этому моменту вернулась, и я спокойно сделала всем ручкой.
Правда, без приключений у меня, как всегда, не обошлось. Настал момент, когда я поняла, что если мне не взять двух-трех выходных, то с головой я распрощаюсь навсегда. И моральные, и физические нагрузки были почти за гранью моих возможностей. Я попыталась объяснить это Алине. Она пойти навстречу не захотела. Или мы с ней разминулись. Единственным спасением был больничный. Я уже плохо помнила, когда я последний раз была в поликлинике. Чтобы общаться с нашими врачами, надо иметь железное здоровье, поэтому дорогу в это заведение я давно забыла. Как выглядит больничный, я тем более не помнила. Но теперь мне предстояло все это восстановить в реальной жизни. Единственное, что еще сохранила моя память, — больничный дают сразу, без разговоров, при температуре и неполадках с давлением. Температура у меня практически никогда не поднималась, а что такое давление, я знала очень приблизительно. Пришлось проконсультироваться со знающими людьми, после чего я совершила отчаянный шаг. В «закромах родины» нашла банку с вареньем из черноплодной рябины. Через не могу съела полбанки. И, проигнорировав утренний кофе, пошла в поликлинику, слегка пошатываясь. Было ощущение, что я нахожусь в невесомости. Когда суровая тетка из-за кипы бумаг глянула на меня, вся затея мне показалась обреченной.
— На что жалуетесь?
— На здоровье.
— А конкретнее?
