Лишь в письмах Клаусу и Эрике она давала выход своим истинным чувствам к этой импозантной, занимающей столь высокое положение женщине, рядом с которой она болезненно ощущала себя неуклюжей в своих более чем скромных туалетах, с уже не идеальной фигурой — постоянная жалоба с еще мюнхенских времен — и «толстыми ногами», которыми она до неприличия громко топала при ходьбе. «Мне нечего надеть, так что в Вашингтоне произведу печальное впечатление, но я ничего не могу купить, потому что стала старой, толстой и уродливой. Не могу же я расфуфыриться».
Нет, поединка на равных между Катей Манн и Агнес Мейер никогда не было, чего не позволял их столь различный статус. «У Кати, видимо, тяжелый характер, но без нее невозможно обойтись». Эти строки из второй — незавершенной — автобиографии великосветской дамы «Life as Chance and Destiny»[113] говорят сами за себя. С позиции Агнес Мейер, то были «the days of unbroken intimacy»[114] между «Томми» и «Агнес», для Кати же это время превращалось в пытку, она ощущала себя «драконом перед воротами дома», ибо в ее задачу входило оберегать от малейших помех покой гения, предающегося размышлениям о Гёте и Вагнере, и при этом, что было не менее важно, не дай ей Бог сунуться в рабочий кабинет, когда Тамар желала побыть наедине с Иаковом:
«It is important to mention that Katia […] was never present when Mann and I wished to visit together. Some of his men friends complained that conversation with Thomas Mann were impossible, because they never were allowed to see him without his wife. This was never a problem for me».[115]
Будь Кате в то время известны эти строки, она согласилась бы с ними, но с большой оговоркой. Разумеется, она вмешивалась в разговор, если замечала, что он тяготил «Томми» или же уводил от сути обсуждаемой проблемы, однако у нее и в мыслях не было мешать беседе, если она вызывала у него деловой и чисто личный интерес. Комментарии Кати по поводу встреч ее мужа с Агнес Мейер доказывают, что она почти не испытывала чувства ревности. «Быть может, я уже писала тебе о портрете, который Агнес Мейер подготовила для книги „Month Club“[116], […] в которой отец представлен как настоящий анахорет, один-одинешенек, без жены и детей. Ах, ну что за ревнивая дурочка!» Когда речь заходила об интересах «отца», госпожа Томас Манн всегда до тонкостей знала, что надлежит делать. Ей приходилось принимать как данность переменчивые отношения, существовавшие между ее мужем и Агнес Мейер, поскольку слава, материальная выгода и, главное, полная гарантия неразглашения этого эпизода из жизни знаменитого поэта, которому была оказана весьма сомнительная честь стать преемником его превосходительства французского посла в Вашингтоне Поля Клоделя, зависели от этой женщины.
Катю одолевали более важные заботы, нежели чрезвычайно сложные отношения с «богатыми». Еще до подписания в Принстоне договора о найме дома, ей пришлось отправиться с мужем, пока еще плохо ориентировавшимся в чужом языковом пространстве, в длительное турне с лекциями по совершенно не знакомым ей пятнадцати городам, разбросанным по всему континенту. Слава Богу, вместе с ними поехала Эрика, и — благодаря превосходному знанию английского — уверенно провела отца через все подводные камни и рифы во время «Question-periods»[117]. Эрика имела огромный успех у публики, когда, приглушив голос, наполовину Пифия, наполовину Порция, помогала отцу отвечать на вопросы из зала. Уже очень скоро из них получилась отлично сыгранная команда, которая успешно функционировала вплоть до последнего десятилетия жизни Волшебника, а потому нередко Катя была задействована только на вторых ролях.
Однако в Принстоне, где они поселились 28 сентября 1938 года на Стоктон-стрит, первую скрипку играла Катя. Она с самого начала почувствовала себя легко в тамошнем академическом окружении, которое хорошо отнеслось к ней и Томасу Манну. Тем более что жена принстонского физика Молли Шенстоун проявила к ней такое участие, что миссис Манн с облегчением и радостью сразу же согласилась принять ее помощь в работе над нескончаемым потоком писем.
В этом действительно была безотлагательная необходимость, ибо просьбы о денежной поддержке несостоятельных эмигрантов, а позднее крики о помощи интернированных во Францию друзей, находившихся под угрозой выдворения в Германию, требовали англоязычных прошений и ходатайств, с чем Катя не справилась бы одна. Надо было найти поручителей для аффидевитов[118] и меценатов, гарантирующих затраты на переезд, или умолять Государственный департамент дать указание консульствам в Марселе или Лиссабоне выдать чрезвычайные визы для лиц, поименно названных в прилагаемом списке. «Вы даже представить себе не можете, — сообщала Катя в письме Эриху Калеру, — какой поток телеграмм и писем ежедневно обрушивается на нас, и всегда с лаконичной и недвусмысленной просьбой: Томми должен незамедлительно организовать для них визу в Соединенные Штаты. Создается впечатление, что вся эмиграция почитает его своим правительственным послом с неограниченными полномочиями. Естественно, несмотря на крайне незначительные шансы, мы непрерывно предпринимаем какие-то шаги. […] В конце концов вопреки господствующей повсюду твердолобости чиновников все-таки визы как-то удается раздобыть, но вот выехать из Европы почти невозможно. Из Англии вообще больше никто не может уехать из-за нехватки места в трюмах, а запрет на выезд с территории гитлеровского континента день ото дня становится все ощутимее. Не только Италия, но уже Испания и Португалия отказывают в транзитной визе евреям».
День за днем, не теряя надежды, Катя неустанно пишет обращения во всевозможные полицейские службы, в паспортные бюро и в высшие инстанции, чтобы — часто вместе с другом и писателем Германом Кестеном — продвинуться в чьем-нибудь деле вперед хотя бы на маленький шажок. «Дорогой господин Кестен, если Вы случайно наткнетесь на дату рождения Ландсхофа, внесите ее, пожалуйста, в аффидевит». И далее: «Я чувствую полную беспомощность. Хоть что-нибудь сделано для Хардекопфа?» Разыскивая в разных источниках недостающие мельчайшие детали, составляя из них целое для необходимых документов, она никогда не отступала перед трудностями. В этой работе проявилось одно из ее главных достоинств: настойчиво и упорно идти до конца. «Вчера получила от доктора Розин срочное письмо. Несмотря на категорические инструкции из Вашингтона, консул в Цюрихе отказался выдать визу д-ру Эрвину Розенталю и потребовал „персональных подробностей“, что является чистой воды саботажем. […] Кажется, консулы могут действовать по собственному усмотрению, но об этом цюрихском идет дурная слава».
Список нуждающихся в помощи был длинным, он содержал массу имен. Решилось ли наконец дело Аннете Кольб? Фрау Кольб немного далека от жизни. У нее
