Зачем-то и водитель-охранник поперся, но Фокин его не остановил, а Батулина это дело не касалось. Шли они довольно долго, люди встречались все реже, вскоре вообще аллея опустела. Для посетителей, в основном женщин пожилых, уже наступил вечер.
— Дерево видишь? — указал Фокин на развесистое дерево неизвестной Батулину породы. — Ориентир. За ним шагов пять.
Он подошел к скромной могилке с жестяным крестом и скромной дощечкой, на которой довольно коряво было написано имя и фамилия какого-то Якова Ямщикова. Фокин оглянулся, опустился на колени, перекрестился, копнул заготовленной палкой землю, сказал:
— Взгляни.
Батулин присел рядом, тоже перекрестился. Выстрела, который походил на хлопок, он не услышал, пуля вошла ему в затылок. Батулин завалился на бок, вторая пуля пронзила висок, она была уже ненужной, но в каждом деле существует определенный порядок.
Фокин поднялся, на своего ближайшего помощника даже не взглянул, оглянулся, отряхнул брюки.
Охранник-убийца тщательно протер пистолет, сунул его под труп. Инсценировать самоубийство никто и не собирался.
Возвращались другой дорогой, говорили о постороннем. Только усаживаясь в «Москвич», Фокин сказал:
— Твоя баба все еще спит?
— Уверен, — ответил убийца, — она после трех стаканов отключается часа на четыре.
— Выпей, ложись рядом, пусть она поднимется первой, позовет тебя опохмелиться. Это она хорошо запомнит. Хотя я не думаю, чтобы тебя беспокоили, но на всякий случай.
Вернувшись в Москву, Фокин вновь переоделся в смокинг и отправился в ресторан, затем в казино, где его прекрасно знали, и с десяток людей могли искренне подтвердить любые его показания.
Гуров твердо решил: его задача не уйти от киллера, не убить его, а захватить живым. Он почти наверняка ничего не знает, заказ поступил от третьего посредника. Однако сыщик был убежден: захват киллера — сильный психологический удар. Фокин уверен, человек ничего не знает, но в любой уверенности существует трещинка. А вдруг? Не должен знать и не может. А вдруг?
И тут у сыщика появилась шальная, глупая идея: а что, если инсценировать его, полковника Гурова, убийство? Старо, как колесо телеги, ни один профессионал, пока достоверно не убедится, не поверит. Не ложиться же Гурову в гроб и не устраивать похороны? Это издевательство над десятками приятелей и сотнями сослуживцев, этого ему никогда не простят. Оперативная комбинация — одно, а святыня — понятие иное. Однако колесо телеги как ни старо, крутится до сегодняшнего дня, возит картошку, капусту и арбузы с дынями. Нахальный, грубый ход — тоже ход и требует ответа.
Гуров решил, что да, как инсценировать, про это будем думать, а киллера необходимо выявить и захватить. Во время захвата и «погибнет» легендарный сыщик. Смахивает на театр, но в театр ходят тысячи людей, где по-настоящему смеются и плачут. Умные знают, что кинжал деревянный, а человека все равно жалко, известно, занавес опустится, парень грим вазелином сотрет, пойдет чай пить, а может, и водку трескать. Но ведь так натурально, просто сил никаких нет.
Надо такой натуральный спектакль поставить, чтобы Фокин зарыдал в голос. Подсознательно знает, что пистолет палит холостыми, а сердце разрывается от боли. Тем более так хочется, чтобы этого сыскаря скорее пришили.
Известно, каждый театр начинается с вешалки. Прежде чем начать спектакль, требовалось изловить главного исполнителя, то есть киллера.
Машины могли подойти к вилле только по шоссе. Даже если жертва выйдет через боковую дверь, миновать открытое пространство метров в пять-десять невозможно. Для хорошего снайпера выстрел в человека с расстояния семьдесят-восемьдесят метров — все равно что хорошему футболисту пробить одиннадцатиметровый в ворота, в которые забыли поставить вратаря.
Гуров устроил себе у окна удобное лежбище, раздвинул портьеры, на подоконник поставил цветок и устроился здесь с биноклем. Сыщик твердо знал, что снайпер в одном из кирпичных гробов, стоявших через дорогу. Когда-нибудь эти монстры станут домами, а возможно, их разрушат и растащат по кирпичику, все зависит от исхода выборов шестнадцатого июня: вернутся к власти коммунисты, и тогда… Гуров потряс головой, словно прогоняя дурной сон. Сыщик уже все просчитал, и точно, что с ним лично будет тогда. Он уволится на пенсию, уедет к родителям и начнет строить сарай или коровник, как батя скажет. Он женится на молодой местной дивчине, родит, как минимум, двух ребят и будет вспоминать сегодняшний день, когда он, сидя в кресле, осматривал недостроенные дворцы нуворишей и мог в любой момент схватить пулю, как кадры старого кино.
А пока он внимательно изучал окна-бойницы и знал: все зависит от терпения. Любой человек в конце концов теряет чувство опасности и бдительность.
Сыщик прикидывал, где бы он сам залег в аналогичной ситуации.
— Лев Иванович, к вам пришли, — раздался с порога негромкий голос Олега.
Гуров отложил бинокль, поднялся с кресла и вышел из гостиной. У черного хода на пороге в поношенной спецовке и резиновых сапогах стоял один из бригадиров, которые обедали здесь два дня назад.
— Здорово, начальник, — с заметным акцентом сказал бригадир. — Меня Степаном зовут, мы давеча калякали…
— Здравствуй, Степан, я тебя помню, проходи, садись, хочешь стаканчик?
— Благодарствую, мне рассиживаться некогда, а в рабочее время я не употребляю. Я тут поутру, часиков в пять, одного человека видел. Он вроде бы рыбачить приехал… Может, вам неинтересно?
— Присядь, Степан. — Гуров силой завел бригадира в комнату, усадил в кресло.
— Да замараю все…
— Глина не кровь, отстираю. Так мне все очень интересно. Значит, около пяти появился рыбак, как я понимаю, человек вам незнакомый.
— Ясное дело. — Почувствовав, что его слушают внимательно, бригадир заговорил увереннее: — Мужик ладный, одет справно, только, думаю, откуда он идет? Автобус еще не ходит, до него верст шесть шагать, такой мужик должен на машине приехать. Так чего он к воде не скатился, машину далеко оставил, пехом прет? Не складывается. Ну, коли вашего бы разговора не было, я бы досыпать пошел, — он смутился, — я по нужде во двор вышел. Смотрю, мужик ходко идет, не скажешь, что дачник поутру гуляет, а башку воротит все вправо, на эти кирпичи смотрит, однако не останавливается, открытого интереса не проявляет. И еще, рыбалка у нас удочками несерьезная, а у него брезентовый чехол, удилище торчит, а в низу мешка явно тяжелое, он даже рукой придерживает. Ну, он по дороге пошел, за деревьями скрылся.
— Степан, а если к заливу сходить, взглянуть, рыбачит он или нет? — сказал Гуров.
— А то, — ухмыльнулся бригадир, — я обулся и к воде спустился, нету его, он на залив не выходил, там место открытое, укрыться негде.
— Спасибо, Степан, с меня ящик водки, работай и выбрось из головы, остальное моя забота.
— Обижаешь, командир. — Бригадир подкрутил рыжий ус. — Ежели я не зря всполошился и тот «рыбак» по твою душу заявился, я полагаю, он строительство должен обогнуть, между домов вернуться к шоссе. Вон в том и том доме, — бригадир указал здания, — на втором этаже настилы шаткие, скрипят. Самый подходящий третий справа, к нему опять же от линии провод перекинут, считай, электричество имеется. Ну, лампочку он зажигать не станет, а чайник подогреть сможет. Все.
— Огромное спасибо, Степан, ты настоящий оперативник.
— Был оперативник, — усмехнулся Степан. — Брать стрелка надобно через вход из сада, там пока двора нема. — Он кивнул и ушел.
В три ночи Олег подменил полковника, и Гуров отправился спать, но заснуть не мог. Совершенно не к месту сыщик вспомнил, что обещал Горсткову доложить о рождении Юлии свои соображения. Возникшую у сыщика версию проверял Нестеренко, связи с оперативником не было. На этой мысли Гуров и заснул. Через три часа он поднялся, сменил охранника.
Сутки, как и обычно, когда сидишь в засаде, растягивались в бесконечность, на часы, чтобы не расстраиваться, лучше было не смотреть. Но в семь утра, когда уже давно рассвело, в окне дома, на который указал бригадир, мелькнул огонек, значит, все в цвет. Остался какой-то «пустяк»: взять вооруженного преступника. Снайперская винтовка, возможно, однозарядная, и, если киллер выстрелит, чтобы дослать патрон, нужно время. Но что однозарядная — не факт, к тому же у него вполне может иметься и пистолет. Конечно, киллера легче подстрелить, но, по замыслу сыщика, человека лучше взять целехоньким.
Гуров пригласил охранников на совещание. Виталий, здоровенный амбал лет под тридцать, решительно заявил:
— Я вас уважаю, Лев Иванович, но по договору с хозяином мне положено дом от воров и хулиганов охранять. У вас, как я понимаю, дела серьезные, у меня сын недавно родился.
— Поздравляю, — спокойно сказал Гуров. — Сын — это прекрасно, я тебя понимаю. — Странно, однако подобным заявлением Гуров остался доволен.
