Я бы, впрочем, и без его предупреждения не сунулся. Больно надо. Чего мне сейчас хотелось – так это оказаться подальше от этого бардака. В других обстоятельствах я бы пошел на кухню и поискал там кофе, чай или, на худой конец, просто стакан воды. Но оставаться под одной крышей с безумной красавицей и ее сердитым четвероногим другом мне не хотелось. Во-первых, им не до меня, во-вторых, мне не до них. К тому же воспоминания о минувшем вечере, нашем, прости господи, «магическом путешествии» и последовавших за ним бредовых откровениях вызывали у меня жгучий стыд: это надо же было принять все за чистую монету. Я осознавал, что стыд – чрезвычайно неконструктивная реакция на какие бы то ни было события, но он от этого только усиливался – совершенно невыносимо! Поэтому я на цыпочках отступил в коридор, нашарил на вешалке свою куртку, покрутил на ощупь замок, неожиданно легко открыл дверь да и был таков.
Ну ее к черту, сердито думал я, спускаясь по лестнице. Обоих к черту. И картинки к черту, и стишки. Стишки – в первую очередь. Сновидения эти дурацкие с телепортацией – к черту. Злых пражских колдунов – к черту. И оборотней заодно. Отличная там, у черта, соберется компания. Надеюсь, они без меня обойдутся, не станут искать. А если станут, не найдут. Вот сейчас доберусь до отеля, выпью кофе, приму душ – и на вокзал. И нах Дойчланд. Не будет прямого поезда, поеду с пересадками. А там – только сосиски и пиво. Пиво и сосиски. Сумрачная тевтонская диета. Буду жрать, пока не отупею окончательно. Хватит с меня всей этой трепетной мистической чухни. Хватит.
Я, конечно, по-прежнему не знал, в какой стороне улица Нерудова. В этом смысле со вчерашней ночи ничего не изменилось. Но, выйдя из подъезда и покрутив головой, я увидел вереницу такси на углу и устремился туда, ежась от холода. Только усаживаясь в автомобиль, сообразил, почему так замерз. Вместо теплого Карлова свитера на мне была чужая рубашка. Темно-синяя, несимметрично исчерченная полосками цвета поджаренного хлеба, чертовски элегантная, надо думать, вещь, но тонкая, зараза, хоть плачь. Свитера было жалко, но возвращаться не хотелось. Ладно, подумал я, не пропаду, в рюкзаке лежит запасной свитер, а потом куплю еще что-нибудь. Разберусь, короче.
Таксист чуть было не проехал мимо моего отеля, ну и сам я хорош, конечно, так увяз в своем душевном раздрае, что только в последний момент узнал родную дверь, встрепенулся и завопил: «Ой! Здесь! Here! Cia! Тут! Hier! Aqui!» Но чешский вариант так и не вспомнил. А скорее всего, просто не знал никогда.
Ошеломленный лингвистическим пиршеством, бедняга со всей дури нажал на тормоз, счастье, что по Нерудовой даже ранним утром не ездят, а ползают, так что мы с таксистом отделались легким испугом, и не мы одни – всем, кто ехал следом, поневоле пришлось сдавать внеочередной тест на скорость реакции и знание табуированной лексики. Но ничего, справились, обошлось без аварий, хотя следовавший за нами «порш»-внедорожник остановился буквально в миллиметре от нашего бампера. Из опущенного водительского окна на мостовую изливался мощный поток вариаций на тему «шайзе», отборная немецкая брань, оценить богатство которой мне не позволял словарный запас, так что я просто наслаждался превосходным контральто исполнительницы.
Впрочем, как только я вышел из машины, оставив в утешение таксисту щедрые чаевые, урок разговорного немецкого оборвался на полуслове, и разгневанное прежде контральто захлебнулось восторгом:
– Welche Ьberraschung! Wunderbar![21]
– Вот уж действительно сюрприз так сюрприз. – Теперь поползло вниз стекло пассажирского окна.
Сидевший там невнятный очкастый хмырь улыбнулся и превратился в моего вчерашнего знакомца Илью. Рыжая Лени поставила машину на ручник и, не обращая внимания на истерические вопли многочисленных клаксонов, выскочила на мостовую и без лишних церемоний повисла у меня на шее.
– Du mein Erlцser! Widersprich nicht, bitte.[22] Ты меня спа-сет? Молчай, я знает! Du wirst mich retten![23]
– Ээээ… – промычал я. – Нннну… А как?
– Вы сказали, что подумаете до утра. Но мы постеснялись так рано вам звонить, – объяснил Илья. – Решили, ладно, поедем сами, доберемся как-нибудь. Хотя Лени заранее была в ужасе, что придется рулить всю дорогу. И вдруг, едва от дома отъехали, – такая встреча. Вы как хотите, но это судьба.
– Пожалуй, – вздохнул я.
Я был не просто растерян, но буквально сокрушен их напором. Если бы я успел выпить кофе и принять душ, можно было бы как-то противостоять нападению. А так моя участь была предрешена.
– Сдаюсь, – сказал я, поднимая руки вверх. – Еду с вами. Но только если вы готовы немножко подождать. Мне нужно выпить кофе и собраться.
– Отлично, – кивнул Илья. – А мы пока поищем парковку. И позавтракаем, если после поисков останется время, в чем лично я сомневаюсь.
– Не так все страшно, – улыбнулся я. – Вон, на той стороне есть отличная дырка. И вроде бы пока ни одного претендента.
Лени возбужденно подпрыгнула, поспешно вернулась за руль, включила аварийку и начала разворачиваться. Прочие участники движения при виде ее маневров застыли в мистическом ужасе, и это спасло ситуацию.
– Только не завтракайте в «Золотом льве», – крикнул я им вслед. – Там все ужасно!
Они вняли моему предупреждению. Когда я вышел из отеля, омытый душем, до краев заполненный крепким кофе и отягощенный рюкзаком, эти двое сидели на краю тротуара и за обе щеки уписывали гигантские бутерброды. На алой лакированной туфле Лени живописно повис лист салата, обрамленный брызгами бледного соуса, у Ильи образовались неаппетитные томатные усы от уха до уха, зато оба совершенно счастливы – ни дать ни взять дорвавшиеся до фаст-фуда школьники. Духоподъемное, словом, зрелище.
– Мне надо еще пару часов, чтобы окончательно проснуться, – сказал я, развалившись на заднем сиденье. – Утро – не лучшее мое время. Зато потом могу ехать хоть до самого Дюссельдорфа.
– Ja, ja, ja![24] – поспешно согласилась Лени.
А Илья включил радио. Не знаю, что это была за станция, но звучала там сейчас старая песенка из какого-то хичкоковского фильма. «Que sera sera, – заливалась певица. – Whatever Will Be, Will Be».[25] Если подумать, она была совершенно права. Если не думать – тем более.
Я вспомнил, что фильм – тот, из которого песенка, – называется «Человек, который слишком много знал». И подумал, что если бы кому-то пришло в голову снять кино про меня, самым подходящим названием было бы «Человек, который знал слишком мало». Невольно улыбнулся и вдруг понял, что мне это скорее нравится, чем нет, – быть человеком, который с каждым днем знает и понимает все меньше. Я, кажется, уже почти готов отказаться от сомнительного удовольствия иметь мнение по какому бы то ни было вопросу. Еще не сейчас, но, возможно, очень скоро я буду вспоминать вчерашнюю ночь, ощущая себя умеренно храбрым участником необъяснимых событий, а не лоховатой жертвой постыдного розыгрыша. Неважно, как все обстоит на самом деле, что будет, то будет, а что было, то было, и какая, к чертям собачьим, разница, как это выглядело со стороны. Только мои личные ощущения и впечатления имеют какой-то смысл, они – опыт, а опыт – единственное имущество, которое можно забрать с собой если не в могилу, то, по крайней мере, на ее край. Глядишь – пригодится. Ну мало ли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
