— Ну, нет. Ты его не получишь. Он не твой. У тебя нет никакого права здесь находиться.
И тогда Дорис произнесла медленно, почти нараспев:
— Хм. Разве не ты рассказала об американке? Что один человек истолковал все неправильно. Это была я. Что она, во всяком случае, осталась жива.
Рита застыла.
А потом начала, как можно спокойнее:
— Ну, может, это и не совсем так. Хотя с другой стороны, Дорис… есть вещи, о которых ты не знаешь. Есть вещи, которые… во всяком случае… мы поговорим об этом позже.
— Да уж, — сказала Дорис Флинкенберг на сверкающей сцене. — Поговорим обязательно. Так могу я взять пистолет? Ненадолго, одолжить?
— Ладно, возьми, — прошипела Рита. — Но верни без задержки.
— Пока. Да, и никому ни слова.
— Я же сказала, убирайся.
— Шшш…
— Убирайся.
Мир, заключенный в четырехугольник, 7. Когда лето отталкивает вас. Они мчатся с Лиз Мааламаа на скорости 160 км в час по шоссе в спортивном автомобиле, взятом напрокат на один день. Это открытый автомобиль, девочки на заднем сиденье, Лиз Мааламаа время от времени оборачивается, смотрит на них и смеется, подбадривающим смехом: вот теперь мы повеселимся. Рядом с Лиз Мааламаа собачка, она тоже улыбается, она свернулась калачиком на первом сиденье, ей, кажется, нравится ехать в автомобиле, похоже, она привыкла к скорости.
Лиз Мааламаа в спортивных перчатках, время от времени почесывает собачку за ушком, не сбавляя скорости.
Девочки, они ничего не говорят, но полны радостных ожиданий. Поездка с Лиз Мааламаа, это супер, пусть пока еще ничего не случилось.
Они направляются в «Орлиное гнездо» — ресторан на окраине города.
— Я так проголодалась, девочки, — сказала Лиз Мааламаа, стоя посреди осколков в подвальном этаже в доме на болоте, — и песик мой хочет пить. Да, его зовут Джек. Можете его погладить.
И девочки, все еще в нерешительности, погладили его. Но теперь, если Лиз Мааламаа принимала решение, она уже не отступала.
— Так вы любите танцевать? — спросила Лиз Мааламаа, потому что видела девочек и слышала музыку, внизу в бассейне. — А не убить ли нам сразу двух зайцев? — И Лиз Мааламаа хлопнула в ладоши. — Я голодна, собака моя хочет пить, а вы — похоже, вам стоит немного прогуляться, уж больно вы бледненькие. Выходите и посмотрите на мир. И станцуйте с президентами. Вам это нужно, короче говоря, — сказала Лиз Мааламаа, — выбраться потанцевать.
И они приехали в «Орлиное гнездо», ресторан был расположен в башне, и вид был замечательный; круглый ресторан с круглой танцплощадкой посередине. Они заняли столик у окна, песик Джек на столе, лакал воду из кружки на подносе. А Лиз Мааламаа ела бифштекс, и девочки тоже проголодались.
Потом музыка заиграла громче, и вошли президенты. И правители. Договор о мире был подписан, и настало время БИФШТЕКСОВ и ТАНЦЕВ. И они танцевали. Сандра в блестящих одеждах и Дорис, такая, какая была, но она и так красивая — просто загляденье, ее, во всяком случае, приглашали, почти все время. Они танцевали с американским президентом, с толстым Леонидом Брежневым из Советского Союза, с Кекконеном и очень многими из Бернадоттов… но вдруг посреди танца Дорис опустилась на пол.
Лиз Маалармаа кричала откуда-то:
— Должна сказать вам, девочки, что милость столь велика, столь велика. Малютка Дорис, ты споткнулась, с тобой что-то не так? — Но нет, с Дорис все в порядке. Она просто услышала другую песню…
«Пусть кровью и золотом еще пылают волны,
Но скоро ночь потребует свой долг».
Она раздавалась где-то совсем рядом. Доносилась с чьего-то магнитофона, с чьей-то кассеты. И ей вдруг захотелось быть там.
— Домой, — говорит Дорис. — Я хочу домой.
И добавляет: «Я пойду, не провожайте меня».
И Лиз Мааламаа, собака, Сандра и президенты стоят и смотрят ей вслед.
— Я пойду одна. Сейчас.
Дорис покидает «Орлиное гнездо» и уходит.
Домой. Долгая дорога домой.
Так случается, когда лето отталкивает кого-нибудь.
Так бывает, когда кто-то надоедает лету, и тогда ему приходится убираться восвояси.
Розовая, как поросенок, почти обгоревшая, Дорис Флинкенберг вернулась в дом кузин.
Домой.
Дома.
Что делать?
Запереться?
Запереться в кухне мамы кузин с кроссвордами и газетами? «Еженедельным обозрением», «Аллерс» и другими. «Преступления и жизнь». Словари. Учиться писать новые слова. Например, «апофеоз», «аномалия» и «аналогия».
Стоило ли этим заниматься? Было ли это возможно?
— Дорис, я погорячилась, — сказала мама кузин, когда Дорис вернулась домой. — Я хочу попросить у тебя прощения. Можно?
— Проси о чем хочешь, — ответила Дорис Флинкенберг.
У мамы кузин ком подступил к горлу, но она кивнула.
— Вот, возьми эту мазь и смажь кожу. Деточка, ты так обгорела.
— Спасибо.
— Прими еще снотворное. Ляг и отдохни. Поспи.
— Но мы должны пойти в дом на болоте… должны убраться.
— Ш-шш, Дорис. Успеется. Поспи.
И мама кузин опустила темные гардины. Свишш. Когда мама кузин ушла, Дорис снова их подняла. Спать. Нет, сон не поможет.
Посмотри в окно. И кто это там, на дворе, словно по заказу? Как водится.
Бенку, Мике Фриберг и Магнус фон Б.
С ящиками с пивом. Выйди к ним, к сараю, к парням, выпей с ними пива. Хоть будет чем заняться. Чем-то нормальным.
«…Сделаем», — сказал Магнус фон Б. в сарае. И пересчитал все ингредиенты, которые необходимы для изготовления динамита. Их было на самом деле не так уж и много, и их можно было, со знанием дела объяснил Магнус фон Б., раздобыть где угодно. Бенку кивнул. И открыл новую бутылку. Магнус фон Б. продолжил.
Все происходило в сарае Бенку. Как обычно.
Но Дорис не смотрела на них. Она посмотрела на карту, но лишь мельком, а потом опустила взгляд. Под карту. Там, на кровати Бенку, сидел Мике Фриберг. И бренчал на гитаре.
Dazed and Confused. От начала до конца и с конца до начала. Взад и вперед. Он здорово играл на гитаре. И он тоже поднял глаза.
И тогда вдруг заметил Дорис в дверном проеме, против света.
— Чего уставился? — спросила она тягучим неподражаемым голосом.
— Ну, я пропал, — сказал сам себе Мике Фриберг и повторял это потом тысячу раз — всю осень, до самой гибели Дорис, Дорис Флинкенберг.
— Никто не умеет любить так, как мы, — прошептал вскоре Мике Фриберг на ухо Дорис Флинкенберг.
И Дорис просияла. Она была так красива. И это было решением. На время.
— Где же ты пропадала? — прошептал Мике Фриберг ей на ухо через несколько часов, когда впервые ее обнял.
— Что ты имеешь в виду? — прошептала Дорис в ответ, нежно и проникновенно.
А потом, они были вдвоем.
На следующий день после того, как Дорис и Мике Фриберг остались вдвоем, она с мамой кузин делала уборку в доме на болоте. После лета.
Сандра гостила на Аланде. Где, черт побери, она теперь была? В Нью-Йорке?
Меня это не колышет. С комком, подступившим к горлу, думала Дорис.
Она удивлялась этому комку. Что это еще такое? Голос крови? Ах, проклятие!
А в доме были заметны следы и отсутствие следов. Но все, что она могла вымести, она вымела.
И вот что удивительно: то стекло в двери, которое разбила Лиз Мааламаа, когда вошла, оказалось целехонько. Словно никогда и не разбивалось. То же самое грязное стекло, как всегда.
Ей надо было отыскать кучу вещей, пока Сандры не было. Доказательства. Но Дорис этого не сделала. Она ничего не сделала.
Она на все наплевала и пошла к Мике Фрибергу.
Но пистолет она нашла и прихватила с собой.
— Не нравится мне, когда ты такая, — сказал Мике. — Ругаешься и ведешь себя как подросток. Ты ведь совсем не такая. В тебе есть стиль.
— К тому же у тебя хороший голос.
— Давай будем петь вместе, — объявил Мике Фриберг. — Создадим ансамбль. Фольклорный ансамбль Мике.
Пистолет. Лиз Мааламаа. Любовь, которая умерла. Красный дождевик на Лорелей Линдберг и на американке.
И номер телефона, которого на самом деле не существовало.
Сандра, что произошло?
Сандра. Где на самом деле Лорелей Линдберг?
И рисунок на карте Бенку. Женщина в бассейне. Она старалась о нем забыть. Специально.
От этого такая тяжесть на душе, что не хочется в этом копаться.
— Ты правда так считаешь, Мике?
— Ты о чем, Дорис?
— Что я могу петь?
— Конечно.
— Ну что, споем тогда?
Они были Крысами. Ходили от дома к дому, от виллы к вилле, по пустынному Второму мысу. Это было поздней осенью чаще всего в середине недели, до того, как выпал снег; и все принадлежало им. Крысы, они забирались в дома; иногда это получалось легко, без усилий (открытое окно, дверь, которую не заперли как следует), а иногда сложнее (приходилось разбивать окно, или еще что-то), но им всегда все удавалось. Пробравшись в дом, они ходили из комнаты в комнату, с этажа на этаж — от подвала до чердака: открывали шкафы и ящики, рылись в содержимом. В кухнях ели чужие кексы и бутерброды, роняя крошки на пол, совали пальцы в банки со старым мармеладом и мазали им бутерброды, друг дружку, а иногда и мебель. Швырялись крупой, макаронами и рисом.
