Вот и я, похоже, не могла больше жить как человек: крохотный мирок притворного обывательского счастья стал мне противен. Но Аполлинеру-то простительно – он же гений, да и детей своих ни на кого не бросал.
Я поплакала втихаря, и мы со Славой занялись устройством Кати в детский сад, а заодно и поиском няни. Времени оставалось катастрофически мало, задача передо мной стояла труднейшая: я должна была отыскать совершенно чужого человека, которому решусь доверить дочь, которому придется заменить Кате маму. От одной этой мысли сердце мое холодело.
За день к нам в дом приходило по очереди несколько женщин – я закрывалась с ними на кухне и подолгу говорила, пытаясь выяснить, что у них на уме. Кого только мне бестолковое агентство не подсылало! Складывалось впечатление, что кандидаток на должность няни отбирают, закрыв глаза и заткнув плотнее уши. Тетки все больше попадались обозленные, старые, неопрятные – только детей пугать, – из тех, кого волею судьбы приласкала обочина жизни. Эту измучил и довел до ручки алкоголик-сын, ту выгнали на старости лет с работы, эта, судя по помятой физиономии и выбитым передним зубам, буйно пьет сама. Таких женщин было не то что с ребенком оставлять – в дом пускать страшно. По вечерам, после всех пережитых ужасов, я садилась у Катиной кроватки и плакала, плакала, плакала. На кого же я оставлю свою кроху? И не с кем было поделиться этим горем. Сама же, идиотка, решила бросить ребенка. Никто не заставлял.
Повезло мне только за неделю до отъезда – из агентства прислали студентку педагогического института. Скромную, забитую девушку из глухой татарской деревни, которая приехала в татарскую столицу учиться. Жила она в общежитии, родители ей не помогали – вот и вынуждена была зарабатывать сама. Я не то чтобы поняла – сердцем почувствовала, что Катеньку мою Альбина не обидит. Да и никого она обидеть не могла. А, судя по тому, как властно моя дочура утащила смеющуюся няню за руку в комнату – играть, – еще вопрос, кто тут кого по подоконникам будет строить. Так что проблема, слава богу, была решена.
Но на душе все равно было так скверно, что не передать. Все мои мысли теперь вертелись только вокруг Катерины. Как же она будет жить без меня?! Как выдержу я разлуку с ней?! По десять раз на дню я меняла намерение уехать на решение остаться и наоборот. Я уговаривала себя успокоиться и утешалась мыслью о том, что это ненадолго. На время. Что, преодолев сложные барьеры и найдя свое место в жизни, я сумею гораздо больше дать своему ребенку и в духовном и в материальном плане, чем если останусь, не использую шанс, превращусь в несчастную домохозяйку и буду укорять всех вокруг за то, что они сделали меня такой. Не дали реализоваться. Не дай бог, конечно, но наверняка это недовольство будет направлено и против Кати.
Во всей этой истории меня утешало только одно – Слава, то ли окончательно одурев от жизненных передряг, то ли потому, что мысленно уже распрощался со мной, совершенно перестал скрываться и начал приводить свою любовницу к нам домой. А я, больная на голову женщина, с радостью познакомилась с его Татьяной. Мне даже казалось, что пусть лучше Катенька привыкнет к ней как к нашей общей знакомой, чем столкнется с этой женщиной потом, когда я уеду, уже в другом качестве. Мы все вместе ужинали на кухне при свечах (это была Танина прихоть), старательно болтали о том о сем и делали вид, что так надо. Потом я уходила укладывать Катю спать, а Слава с Танькой отправлялись в нашу спальню. Пробыв там пару часов, Татьяна уходила к себе домой – благо жила она неподалеку. Слава ее не провожал. А я не переставала удивляться тому, что несколько лет назад подобные вещи у меня и в голове-то не уложились бы, а теперь вот любовница мужа спокойно укладывалась в моей постели. И ничего.
Все и в самом деле слишком сильно за последние годы изменилось. Теперь у меня были иные взгляды. Теперь и я была не без греха. А кроме прочего, раз и навсегда я усвоила главный принцип человеческого общежития – не судите и не судимы будете. Только так и можно: всех стараться понять. После Татьяниного ухода я шла в спальню и, не раз-деваясь, ложилась на свое место рядом с уже сопевшим во сне Вячеславом. Я только не понимала, почему он так безразлично относится к Татьяне – видимо, все-таки она была не столько возлюбленной, сколько лекарством. Мне было искренне ее жаль.
Постепенно Татьяна становилась все смелее – когда ни Катеньки, ни Славы не было рядом, донимала меня расспросами о том, зачем я еду в Москву, сколько планирую там пробыть и какие у меня все-таки планы относительно семейной жизни. Я отвечала ей честно, как на духу. Что в Москву еду сама не знаю насколько, что давно люблю другого человека и абсолютно точно со Славой разведусь. Но, поскольку у нас с ним есть ребенок, а это на всю жизнь, – сделаю все, чтобы расставание прошло максимально тихо и без истерик. Пусть у ребенка лучше будет две хороших семьи (если бог даст), чем обломки одной. Таня удовлетворенно кивала в ответ и про себя, похоже, строила какие-то далеко идущие планы. Она даже расслабилась и начала понукать и распоряжаться Славой. «Вот это ты зря», – подумала я про себя, но вмешиваться не стала. Мне бы с собой разобраться. Не хватало еще, вооружившись собственным опальным опытом, теперь других людей жизни учить.
До отъезда осталось всего несколько дней. Билет был куплен, все срочные дела завершены. Мне совсем не хотелось с кем бы то ни было прощаться и по сто раз рассказывать о том, что я забыла в этой Москве. К тому же все равно придется врать. Но, тем не менее, мы с Катей съездили в гости к моей Ирке, которая в тот момент была страстно увлечена очередным «мужчиной всей своей жизни». Подруга, в силу добродушного характера, никогда никого не осуждала. Она, единственная из всех, искренне порадовалась за меня, пожелала удачи и, проводив нас с Катей до маршрутки, побежала по своим амурным делам. К Ирине Александровне я тоже поехала вместе с Катей – просто не могла в последнее время расстаться с ней ни на минуту. Научный руководитель, в отличие от Ирки, восприняла мои дурные намерения то ли с обидой, то ли с сожалением. Сказала, что, конечно же, прекрасно понимает, как молодым сейчас тяжело – и семью содержать, и детей растить: на все деньги нужны, а в науке их давно уже нет. Но все равно жалко расставаться с делом своей жизни – в этом у нее сомнений нет – и бросать все на полпути. Я, сама уже ни во что не веря, обещала, что, как только решу насущные бытовые проблемы, сразу же вернусь в университет. То ли мне показалось, то ли Ирина Александровна действительно отвела взгляд. Но ответа не последовало.
Кариму я просто позвонила. Оказывается, он тоже паковал чемоданы и собирался уехать чуть ли не в один со мной день. Отбывал он вместе с женой – ребенка пока оставляли бабушке, что меня несколько примирило с реальностью. Значит, не одна я такая на белом свете. И других детей не всегда воспитывают родители – разные бывают обстоятельства. А накануне отъезда мой приятель затевал большой прощальный вечер для клиентов и друзей. Меня он тоже, не особенно, правда, настаивая, пригласил. Только мне веселиться нисколько не хотелось Это Карима уже ждут выставки, новые знакомства и безусловный успех. А я могу и на обочине жизни оказаться. Но, конечно, сам факт того, что на крайний случай мне будет к кому прийти за помощью, немного утешал. Да и сам Карим, радуясь за себя, никогда не пренебрегал возможностью приободрить других. «Правильно делаешь, – сказал он со знанием дела, – все у тебя будет хорошо! У меня интуиция. Верь!» На этой оптимистично-горькой ноте мы и распрощались.
