ямы, шея тонка, и лохмотья ползут с костлявых плеч. Но голову держала высоко, и спину не гнула, будто не боялась ни своей участи, ни этого места.
— Жизни мне не жаль, — сказала она хрипло. — Давно не жаль. Я отдала бы и то, что имею, но не им. О нет, нет, не им. Они его получат, когда у антилопы рога зацветут! А что сотворил ты, дитя? Ты был работником в Доме Песка и Золота?
— Нет, — угрюмо ответил Поно. — У меня тоже было сокровище, только они отняли, а меня сюда. Сказали, я убил и обокрал торговца!..
— А ты не убивал?
— Убил.
Поно отвернулся, стискивая зубы, и потёр ладони друг о дружку, а затем об одежду, будто их всё ещё пятнала чужая кровь, будто он мог её стереть.
— Что ж, может, и товар забрал? — спросила старуха. В голосе её слышалась улыбка.
— Не веришь? — воскликнул Поно. — Я душил его и бил ножом, вот, вот, этими руками! И он дёргался, пока не издох, а перед смертью обмочился. И я взял его телегу, и быка — не веришь? Что ты смеёшься?
— Неразумное дитя! Если там, наверху, тебя спросили, а ты им ответил то же, так не дивись, что бросили в колодец. За то, что отнял чужую жизнь, ты поплатишься собственной, а за то, что украл, тебе перед смертью отрубят руки.
— Нет, нет, они должны выслушать меня, должны! Хепури продал мою сестру, а братья помогли ему, только я не согласился лгать. За это меня связали и хотели закопать живьём, дальше от дорог, и закопали бы, только нам встретился зверь, порождение песков. Я остался жив, и Хепури тоже, но ему нужен был целитель. Он думал, я помогу — думал, я помогу, ха!
Руки тряслись, и Поно крепко сжал их, чтобы унять дрожь.
Старуха, звякнув цепью, привалилась к стене.
— Порождение песков? — с любопытством спросила она. — Как же ты спасся?
— Он велел мне не двигаться и молчать, и я молчал, пока зверь не ушёл!
— Торговец велел, Хепури?
— Нет, каменный человек. И хоть я забрал его, чтобы продать в Дом Песка и Золота, но он был согласен, а значит, я не вор. Мне только нужно, чтобы меня выслушали!
— О-о, — протянула старуха.
Кивая головой, она принялась растирать худые руки — видно, ныли от сырости, от близости камня.
— Да кто же тебя послушает, дитя! Торговцев уважают, их дело важное, их жизнь ценнее жизни бедняка. Так ты привёз каменного человека и ждал, что тебе заплатят? Неразумное дитя! Кто богат, тот и жаден. Уж они нашли бы способ, как не платить, а ты им ещё и помог. Ты не выйдешь отсюда живым.
Поно упал на колени, на солому, брызнувшую зловонной жижей, уронил руки и опустил голову.
— Где же правда? — спросил он, стискивая пальцы, и голос его дрожал. — Великий Гончар был на моей стороне! Он не стал бы меня беречь от одной смерти, чтобы послать другую.
— Все мы — чьи-то орудия. Может, ты нужен был, чтобы доставить каменного человека сюда, и всё. Каков он с виду — такой, как про них рассказывают, красный и весь в золоте и камнях?
— Совсем нет. Когда молчит, серый, и золота на нём нет, и камней нет, только трещины. Меня уж обвинили, что я сковырял всё ценное, пытали, где спрятал. Думают, я им скажу, но я ничего не брал, ничего! Он уже был испорченный…
Старуха тяжело задышала, царапая грудь ногтями, и закашлялась. Она не смотрела на Поно, а глядела перед собой — может, и не слышала последних слов.
— Бабушка! — воскликнул Поно и затряс её за плечо. — Что с тобой?
— Ничего, дитя, — ответила она со слабой улыбкой. — Ничего, ничего, поживу ещё…
— Обопрись на меня, — предложил он, подвигаясь ближе. — Ты только не умирай!
— Да уж я не умру.
Старуха рассмеялась, утёрла губы и опять закашлялась. Навалившись на плечо Поно, она дышала со свистом и всё проводила рукой по шее и груди, будто хотела нащупать то, что ей мешало.
— Целителя бы позвать тебе, или в храм, — сказал Поно, — чтобы они положили глину. Глина цепляет хворь и вытягивает, а потом обжечь её, чтобы хворь не убежала, да разбить! Мать у нас всё кашляла, но пока целитель ей помогал, ничего, жила. А как братья сказали ей, что Нуру умерла, так и… так и всё…
— Ох, горе, да примет её Великий Гончар, да вылепит он ей достойную жизнь… — пробормотала старуха. — А ты, чем сидеть, иди да камень возьми, ох… о котором я говорила. Под капли поставь… Темнеет уже, скоро ничего не разглядишь.
Поно вскинулся и огляделся в тревоге: так и есть, вечерело! Он думал, ему только кажется, что тьма надвигается, как мушиный рой, клубится вокруг, лезет в глаза. Думал, до ночи ещё долго, но тут, внизу, она наступала раньше.
Там, наверху, угли дотлевали в печи, и отблески косо ложились на город, золотили стены. Оживали птицы, стрекотали жуки-келеле, и люди, утомлённые зноем, теперь выходили во дворы, шли в поля или пускались в дорогу. Здесь же, в гнилом колодце, умирал последний луч. Великий Гончар не глядел сюда, не долетало его дыхание, несущее прохладу. Только вязкий зловонный мрак окружал пленников, прежде душный, а теперь сырой.
Камень отыскался там, где влага собиралась и срывалась с потолка: капля, другая, — в коридоре, за решёткой. Пришлось искать на ощупь, шарить во тьме, возить руками в месиве из воды и раскисших стеблей.
Тьма подобралась неслышно, взяла чёрными пальцами за горло, уставилась в лицо алыми точками крысиных глаз. Зазвенел в ушах её тонкий смех. Поно прижался к решётке лбом, тяжело дыша и слушая, как падают капли: звонко — в воду, глухо — в солому.
— Не бойся, — сказала ему старуха. — Что бояться? У темноты ни зубов, ни когтей. Не она страшна, а то, что может в ней таиться, но здесь только ты да я.
— А мертвец? — возразил Поно. — Великий Гончар протянет руку за глиной и заберёт нас всех!
— Что-то он не торопится, — насмешливо ответила старуха. — Вот уже четвёртая ночь, а мертвец не нужен никому — ни Великому Гончару, ни людям. Прошлый так и гнил, пока не остались одни кости.
— Ох! И давно ты здесь, бабушка?
— Да уж давно, всякого повидала. Камень-то нашёл? Без еды ещё протянешь, а вот без воды совсем худо.
Поно ещё раз повёл рукой, теперь уж не спеша, и сразу нащупал камень с выемкой. Капли
