фигуры, и вернулся ко мне.
— Почему ты заговорил с ним, а не со мной? — спросил он. — Светлоликий Фарух не сознался, что слышал, а значит, твои слова ему не понравились. Ты отказал ему в помощи, прогнал его? О Старший Брат, лучше бы ты доверился мне, ведь у нас одна цель. Прежде чем твой народ впал в немилость, вы бродили по этим землям, стремясь принести добро. Того же хочу и я.
Он задумался, хмурясь едва заметно, и продолжил:
— Много жизней люди пытались найти ваш источник, но не нашёл никто. И к лучшему! Горе, если безрассудный получит вечность. Вечности недостоин и тот, кто несмел и слаб. Я знаю Светлоликого с рождения: я наставник его, я друг, я покорный слуга. И, зная его так долго и хорошо, я вижу, что страхи его не рассеются, и боль его не утолит вода из дивного источника. Он и дальше станет бояться за собственную жизнь и ждать предательства. Тому, кто думает о себе так много, некогда думать о других. Я тревожусь, что страх приведёт его к безумию, а что хуже, чем безумец во главе земель? Только вечный безумец, которого даже Великий Гончар не возьмёт…
Бахари обернулся, прислушиваясь к шорохам, и быстрым шагом дошёл до выхода. Осмотревшись, он ничего не заметил и вернулся ко мне.
— Я сказал много, о Старший Брат, я сказал довольно, чтобы лишиться жизни. Но я не предатель и не ищу корысти. Много времён твой народ заботился об этих землях; вы устали. Может, настал час передать эту ношу тому, кому она по силам? Тому, в чьём сердце довольно мудрости, тому, кто доказал не словами, но делом, что жаждет блага для этих земель и людей, в них живущих?
Должно быть, он говорил о себе. Никто так не думает о себе, как те, что твердят об общем благе. Но источник, из которого мы испили однажды, дарован был нам, и воля Великого Гончара была мне ясна. Я едва не нарушил её, чтобы вынести урок, забыть который не хотел и не мог.
— Я знаю, у вашего народа что-то было отнято, но не знаю, что, — продолжил Бахари. — Укажи мне, что искать, и я отыщу пропажу. Укрыватель — всё равно что вор — в моих руках, но он молчит. Если бы я знал, что искать, нашёл бы и без него!
Бахари ошибся. Вся эта земля была нашей, даже когда младшие дети называли её своей — и всё, что под землёй и на земле, принадлежало нам. Никто ничего не мог отнять. Мы владели всем — и ничем, позволяя сущему оставаться там, где должно, меняться и уходить. Вору, даже самому ловкому, нечего было у нас похищать, и что бы ни взял, он спрятал это на нашей земле. Оно оставалось нашим.
— Я дам тебе время, — сказал Бахари. — Не пытать тебя я хочу и не требовать, но говорить как с равным. Я ищу твоей помощи, это верно, но и мне есть что тебе дать. Я хотел бы заключить такой союз, чтобы каждый остался доволен, о Старший Брат.
И он, поклонившись низко, ушёл и унёс лампу с собой.
Небо уже золотилось меж белых колонн, и я слышал, как весело перекликаются птицы. Одна или две сели на край стены за моей спиной, чтобы почистить перья и, встряхнувшись, направиться дальше.
Так же, как птица, я мог подняться и уйти. Кто удержал бы меня? Но куда мне идти, не имея цели, с разбитым телом, мне, познавшему страх смерти — куда идти, не зная, сколько дней впереди? Нет, пусть тут, в этом доме, возведённом однажды моим народом, и кончится мой путь. Должно быть, из всего, созданного нами, осталось лишь это место — а из всех остался только я.
На белых стенах я видел затёртые пятна. Что-то отмывали и скоблили, оставив царапины, и чем дольше я смотрел, чем сильнее хотел разглядеть, тем отчётливее становился рисунок.
Это были мы, Дахабу и Яспи, Зумар и Таймана, Лулу и Джива — и я, ушедший, но не забытый ими, стоял рядом, плечо к плечу, во всём величии. Золотые узоры текли по моим рукам, по лбу и груди, и синие камни горели. Братья и сёстры не знали, что я пал и лишился всего. Они не забыли меня, хоть я и не помогал возводить Дом Песка и Золота. Узнав о моей слабости, не отреклись. Сквозь время они подали мне знак: пока они были здесь, я оставался одним из них.
Всё затуманилось и поблекло. Люди встали у стен, закрывая дорогие мне картины. Впереди стоял человек с золотым обручем на тёмных волосах, таким же, как у Светлоликого Фаруха, и в накидке из алых перьев рауру. Он виделся мне так ясно, что я не мог понять, он и вправду здесь, или это лишь видение, тень далёкого прошлого, осколок того, что свершалось в этом зале в такой же золотой рассветный час, безмятежный и тихий.
Двое вошли — Джива, мой друг, мой брат, и с ним Таймана, сестра моя. Не люди склонились перед ними, а они преклонили колени и опустили головы, они, поставленные Великим Гончаром выше прочих. Человек в алой накидке, вскинув голову, заговорил — я не слышал ни слова, но видел, как он сурово глядит. Никто в зале не улыбался. О, если бы мне понять, что за речи велись!
Брат мой и сестра моя слушали, не возражая, обвинённые и признавшие вину, а после встали и вышли, и люди ушли за ними. Мне больно было видеть их униженными и покорными. Я не верил, что они заслуживали этого — они, много жизней отдавшие служению младшим детям, совершившие столько добра!
Как Великий Гончар допустил такое? Я спросил бы его, если бы мог. Но он, однажды давший нам поручение и пустивший в этот мир, никогда больше нам не являлся. Он не сомневался, что мы справляемся, и никогда не спрашивал, этой ли жизни мы хотим. Не сомневались и мы.
Погрузившись в горькие мысли, я не заметил, как вернулся Бахари, величественный и суровый. Что-то разгневало его и встревожило. Он глядел из-под бровей, а люди, идущие следом, ловили каждый взгляд. Они походили на псов, уже получивших пинка, но готовых, скуля и визжа, лизать руки хозяина, если он протянет их в знак примирения. Поджимая хвосты, они скалили друг на друга зубы и смотрели виновато, и каждый надеялся, что гнев падёт
