Но я и слышать ничего не хотела. С моей точки зрения, каждая женщина и каждый ребенок в этой комнате были жертвами. Как могли они сопротивляться? До нас доходили слухи об изнасилованиях. Такие истории были неотъемлемой частью этой темной и гнусной войны. Но я не очень доверяла этим слухам, и уж тем более ни на мгновение не могла представить себе, что взрослые люди способны делать такое с маленькими детьми. И вот теперь я видела все это своими глазами. То, о чем я боялась и помыслить, оказалось правдой.
К вечеру мы с Саидом зашили последнюю из девочек. Макка, имевшая акушерскую подготовку, помогала нам. Медсестра Сумах промывала раны, кладовщик поддерживал работу угольных печей и непрерывно кипятил воду. Одну только милость Господь явил во всех ужасах этого дня: почти все девочки были слишком молоды, чтобы забеременеть от насильников. Но сейчас обезумевшим жертвам было не до того.
В медпункт были доставлены более сорока девочек, но я знала, что жертв больше. Некоторым родителям было так стыдно, что они забрали дочерей домой, чтобы лечить их в четырех стенах народными средствами. Таким образом они надеялись сохранить случившееся в тайне. Вот печальный факт нашей культуры: жертву изнасилования рассматривают как поврежденный товар, и приключившийся с нею ужас навсегда разрушает ее жизнь.
День подошел к концу, и большинство девочек смогли вернуться домой. Восемь наиболее сильно пострадавших — самые хрупкие, самые младшие — остались. Они — в том числе и маленькая Айша, первая моя пациентка, — были в глубоком шоке и не прекращали плакать. Я держала их в кроватях, под капельницей с физраствором, смешанным с глюкозой, — это должно было помочь от кровопотери и шока.
Родителям я велела принести еды: девочкам нужно попытаться поесть. Лучше всего супа: куриного или бараньего бульона, чего-нибудь легко усвояемого. У самой меня не было времени перекусить, да я даже думать о еде не могла: от потрясения меня тошнило.
Как только девочки попытались немного поесть, я дала каждой по половине таблетки снотворного, чтобы они могли забыться блаженным сном.
Каждая отправилась в страну грез, и мне оставалось только надеяться и молиться, чтобы эта страна оставалась свободной от темных и гнусных кошмаров.
Я села за стол, обхватила голову руками, закрыла глаза и легла лицом на гладкую деревянную поверхность. Не считая родителей пациенток, я была одна: Саид, Макка и другие сотрудники пошли домой отдохнуть. Вскоре, почувствовав чье-то присутствие, я подняла голову. Это была Сумия, учительница.
Она кивнула в сторону девочек:
— Я только хотела узнать, как они… — сказала она.
— Спят, и это хорошо. Надеюсь, утром им будет лучше.
— Ты выглядишь совершенно измотанной…
Я пожала плечами:
— Не думаю, что смогу заснуть после сегодняшнего…
— И все-таки хорошо бы тебе хоть вздремнуть…
— Сумия, расскажи мне, что случилось… Я к тому, что если тебе трудно об этом… просто я чувствую, что мне нужно знать…
— Ты правда хочешь услышать?
Я кивнула. Да, по какой-то необъяснимой причине я хотела услышать. Я надеялась, что это поможет мне справиться со жгучим гневом и болью и я приду к осознанию этого всепоглощающего ужаса, сумею свыкнуться с ним…
— Было около девяти часов, — начала Сумия. — Мы только-только приступили к урокам. Внезапно я услышала стук копыт и дикие вопли. Они выломали двери, разбили окна. Мы даже не успели позвать на помощь. Они как-то вдруг очутились внутри…
Сумия помедлила. Опустив голову, она ушла в себя, переживая все заново.
Я ласково коснулась ее руки:
— Не надо, если не можешь. Не продолжай.
Сумия пожала плечами.
— Лучше поговорить… Мне необходимо… Они набросились на нас, как стая диких зверей, стали силой валить на пол. Они насиловали всех девочек подряд, не глядя на возраст… Джанджавиды… у них были ружья, ножи, тяжелые палки, которыми они погоняют своих лошадей. Если какая-нибудь девочка пыталась сопротивляться, они били ее этой палкой…
Сумия посмотрела на меня:
— Они вопили, они орали на нас. Ты знаешь, что они кричали? «Мы пришли сюда, чтобы убить вас! Чтобы прикончить вас всех! Вы черные рабы! Вы хуже собак! Либо мы убьем вас, либо наделаем вам арабских детей. И не будет больше черных рабов в этой стране». Но знаешь, что было хуже всего? Хуже всего было то, что они хохотали и визжали от радости, делая эти ужасные вещи. Взрослые мужчины наслаждались, передавая по кругу маленьких девочек…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Несмотря на растерянность, одной-двум девочкам удалось спастись. Они побежали домой и подняли тревогу. Но бросившиеся в школу родители увидели, что ее оцепил кордон правительственных солдат; никого не пропускали. Если кто-то подходил ближе, солдаты стреляли. Родители слышали крики дочерей и ничем не могли помочь.
— Два часа они держали школу в осаде. Они насиловали девочек на глазах подруг, заставляя их смотреть. Девочек, которые пытались сопротивляться, били по голове палками или прикладами. Прежде чем уйти, они оплевали нас и помочились на нас, — прошептала Сумия. — Они сказали: «Мы позволим вам жить, чтобы вы могли рассказать своим матерям, отцам и братьям, что мы сделали с вами. Передайте им: если вы останетесь, то же самое, а то и кое-что похуже, будет со всеми вами. В следующий раз мы не пощадим. Уходите с этой земли. Судан для арабов, а не для черных собак и рабов».
Я оставалась в медпункте до поздней ночи. Мой разум превратился в водоворот изнуряющих мыслей. Я продолжала повторять про себя слова Сумии. Судан для арабов, а не для черных собак и рабов. Откуда такая слепая, безрассудная ненависть? Кто, кроме злодеев и безумцев, способен на такое изуверство по отношению к невинным детям? Это бесчеловечно. И чем это когда-нибудь закончится? Чем это закончится?
Моего присутствия в медпункте пока не требовалось. Девочки крепко спали, и даже их родители задремали. Я не уходила только по одной причине: я очень, очень боялась оставаться одна. Но все же я заставила себя подняться на ноги и сказала родителям: если что-то случится — что угодно, — они должны прийти за мной. Живу я совсем рядом и вряд ли буду спать.
Идя домой через темную деревню, я пыталась посмотреть в лицо своему страху. Пугала меня и сама ночь, но все же я держалась в тени, чтобы не быть на виду. Я боялась, что снова налетят джанджавиды. Дома меня ждала Асия. Утром она торговала на базаре и видела толпу. Когда я подробно рассказала о происшедшем, ей сделалось дурно.
— Даже детей? Даже детей? Даже этих маленьких девочек?
— Даже детей, — подтвердила я. — Они выбрали школу сознательно, чтобы уничтожить самые наши души.
— Мы должны бороться с ними, — заявила Асия. — Мы должны убить их всех. Они как темное зло, расползающееся по всей этой земле… Мы должны убить их всех.
Я молчала. Асия посмотрела на меня и при свете огня заметила, что я плачу. Она потянулась ко мне и обняла, укачивая. С детьми я старалась быть сильной. С ними я пыталась скрыть эмоции, не показать слез. Сейчас я могла позволить себе не сдерживаться.
Когда мы разошлись по хижинам, я взяла с собой палку и спрятала ее под кроватью. Всю ночь я напрягала слух в темноте. Если бы я услышала, что они пришли, я бы попробовала спастись бегством. Но если бы меня схватили — взяла бы палку и стала драться. Ужасные картины крутились у меня в голове: утренние сцены в школе, образы боли и попранной невинности в медпункте.
Пока я ворочалась, эти картины изменились. Теперь я видела, как нападают на мою деревню, как мои родные убегают от улюлюкающих джанджавидов. Как далеко растечется это злое безумие? Может быть, налетам подверглись уже все школы? Может быть, это зло и тьма уже повсюду на нашей земле — а я так далеко от дома, так далеко от моей семьи и моего народа…
Едва рассвело, я поспешила в медпункт посмотреть, как там девочки. Большинство всё еще крепко спали. Те, кто не спал, мучились от невыносимой боли, страшась даже сходить в туалет. Я приготовила горячую воду, чтобы они помылись. Это успокоило бы их и помогло облегчиться. Мать и отец Айши были в медпункте. Они снова принялись благодарить меня.
