Я никогда еще не зашивала таких серьезных ран. Жестянка пропорола малышу мышцу. Я видела, как в кровавой глубине плоти призрачно белеет бедренная кость. Главным образом меня беспокоила потеря крови. Обезболивающего у нас не было, и я знала, что необходимо действовать быстро, поскольку была уверена, что долгого путешествия в больницу в Хашме мальчик не перенесет.
Саид протянул мне стерильные иглу и нитку. Я попросила отца ребенка подержать его, потому что будет больно. Саид стянул края рваной раны, и я начала шить под отчаянный детский крик. К тому времени, как я закончила, я пропотела насквозь и ослабела от нервного напряжения. Но по крайней мере зияющая рана была плотно стянута. Мы обмыли и перевязали ее. Дело было сделано.
Я обернулась к родителям малыша — к тому времени к нам уже присоединилась мать — и увидела в их сияющих глазах страх и благодарность. Я сказала им, что их сын должен остаться в медпункте, под моим наблюдением. А они пусть возвращаются рано утром, и мы начнем курс антибиотиков, чтобы убить возможную инфекцию.
Перед отъездом отец мальчика счел необходимым представиться. Его звали Осман, а его жену — Муна. Ибрагим, которого я лечила, был младшим из их четверых детей. Они принадлежали к племени берти, черных африканцев, чьи земли граничат с землями загава. Муна, примерно моя ровесница, излучала глубокую сердечность. У меня возникло предчувствие, что она, Осман и я станем добрыми друзьями.
Малыш Ибрагим хорошо спал ночью, а к утру немного окреп. Я запретила ему покидать кровать или выходить играть, и через неделю стало ясно, что самая страшная опасность миновала. Муна и Осман пригласили меня в свой дом поужинать, поболтать и отдохнуть. По деревенским меркам они считались зажиточными, потому что Осман был торговцем с серьезными связями среди областных вождей загава. Я наслаждалась их компанией и дружбой. И как бы я ни возражала, они были убеждены, что я спасла жизнь их сыну.
Кто знает, возможно, и так. В любом случае вскоре им предстояло спасти мою.
18
Доктор-бунтарка
Старшая жена Абахера жила недалеко от медпункта. Дети ее выросли и разлетелись кто куда, и в хижине было много места. Поскольку теперь я стала «дочерью» Абахера, он и слышать не хотел, чтобы я жила где-нибудь еще. Эту его первую жену звали Асия — так же, как мою младшую сестренку. Лет пятидесяти с лишком, по возрасту она была ближе к бабуле Сумах, чем к моей маме. Асия сразу же взяла меня под свое крыло, став мне матерью и лучшей подругой в одном лице. Она обстирывала меня, а по вечерам готовила мои любимые блюда.
Днем Асия приторговывала на деревенском базаре. Она продавала гоу — муку, используемую для приготовления асиды, специи и мусарран — пучки сушеных кишок животных, которые используются для традиционного рагу. Каждую третью ночь Абахер приходил навестить ее. Асия подавала излюбленные им лакомства, болтала с ним, пока он ел, а потом отсылала его к какой-нибудь из младших жен. Я стара и бесплодна, говорила она, ступай и поработай своей штуковиной с одной из молодых.
Абахеру было за шестьдесят, но у него уже имелось четверо детей от младшей жены. Он хотел продолжать плодить детей, пока в состоянии делать это, а может, и до самой смерти. Абахер надеялся, что, когда он умрет, его младшие дети будут расти в большой семье, под присмотром старших братьев и сестер.
Он в любое время мог привести кого-нибудь в дом, чтобы познакомить со своей новой «дочерью». Она — настоящий живой врач, гордо заявлял он. Я не возражала и охотно исцеляла гостя от хворости.
Каждый вечер мы с Асией, поужинав, сидели под звездами. Порой она замечала мою глубоко затаенную печаль. Будущее тревожило меня. Я не забыла тайную полицию в Хашме и их мрачные угрозы. Но больше всего я боялась за свою деревню. Война может дойти до нее в любой момент, а я ничего не узнаю, застряв здесь, в Маджхабаде.
Как ни стала мне близка Асия, я не могла поделиться с ней своими проблемами. Я носила их в себе, мне вообще не хотелось посвящать в них никого из здешних. Я боялась, что, если я все расскажу Асии, она решит, что здесь для меня слишком опасно. Я боялась, что она будет настаивать, чтобы я прекратила работу, не навлекала на себя неприятности, и велит возвращаться в деревню. Этого я не хотела. Я по-прежнему считала, что моя работа важна. Я по-прежнему чувствовала, что, помогая моему народу, я участвую в его борьбе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Думая об отце, я не сомневалась, что он посоветовал бы мне использовать свои знания и умения для помощи общему делу. В любом случае мне казалось, что в Хашме я перешла некую черту и была теперь частью этой войны. Асия, разумеется, объясняла эту печаль моим образом жизни. Какая может быть у женщины надежда на счастье, вопрошала Асия, если она одинока и бездетна?
Асия умела мягко подавать такие вещи.
— Ты почему не замужем, дочка? Ты должна рожать детей, а не путешествовать и жить в одиночестве.
— Да куда уж мне, — отвечала я. — И вообще, хватит уже всех этих вопросов! Дай пожить спокойно.
Но Асия лишь тихонько посмеивалась над моими отговорками.
— У тебя уже должно быть трое-четверо детей, как у младшей жены Абахера. И что только выйдет из этой твоей чудной жизни, как ты думаешь?
— Все критикуешь, — насмешничала я. — А ведь ко мне подобает относиться с почтением. Разве ты не знаешь, что я врач?
— Заморочили тебе голову ученостью всякой. Я тебе мужа подыщу. В этой деревне наверняка сыщется какой-нибудь неженатый мужчина…
* * *
Однажды вечером, примерно через месяц после моего прибытия в Маджхабад, Абахер привел ко мне посетителя. Я уже привыкла к гостям, но молодой человек выглядел очень странно: голова почти полностью обмотана шарфом, видны были только глаза. Обменявшись с ним несколькими словами, я спросила, не болен ли он. Он сказал, что он — нет, но вот его друг ранен, ему нужны перевязочные материалы, бинты, антисептическая мазь и антибиотики. Пусть приходит в медпункт, сказала я. У меня нет возможности раздавать лекарства направо и налево.
Я заметила, как молодой человек взглянул на Абахера. Тот кивнул:
— Ты бы показал ей. Она мне как дочь. Ей можно доверять.
Молодой человек приподнял на себе одежду — под ней была грязная окровавленная повязка. Мгновение он изучающе смотрел на меня, затем указал на рану.
— Так это ты ранен! — воскликнула я. — Но почему же ты сразу…
Я не стала договаривать. Я уже сообразила, почему он не решался открыться. Мне лучше было бы ничего не знать. Тогда я, по крайней мере, могла бы сослаться на неведение, если бы помощь ему навлекла на меня беду.
— Можно? — спросила я, наклоняясь, чтобы осмотреть его поврежденную ногу. Он вздрогнул и снова взглянул на Абахера. — Я должна осмотреть. Я врач. Я тебе помогу.
При свете масляного фонаря я развернула грязную повязку. Ему повезло. Пуля прошла сквозь икроножную мышцу, не задев кость. Но рана была все еще скверной и могла воспалиться.
— Когда это произошло? — спросила я.
— Три дня назад, — ответил он. — Я слышал, что тут есть доктор загава — наша сестра, на нее можно положиться.
Я повернулась к Абахеру:
— Нужно отвезти его в медпункт: рану необходимо промыть и перевязать, а здесь я этого сделать не могу.
Абахер улыбнулся:
— Как скажешь, дочь моя доктор.
В медпункте я устроила молодого человека на одной из кроватей, велела Абахеру вскипятить воду и простерилизовать инструменты. Молодому человеку я велела внимательно следить за моими действиями, чтобы научиться делать это самому, потому что догадывалась: в обозримом будущем он не вернется. Я сняла повязку, промокнула рану, удалила омертвевшую кожу и нанесла антисептический крем. Потом наложила на рану чистую марлю и снова перевязала.
— Можешь остаться на день-другой? — спросила я. — Я хочу понаблюдать за раной, мало ли, вдруг какая-нибудь инфекция.
Он покачал головой:
