Лукас отдал ему пленку.
— Ну тогда за дело.
Через семнадцать минут юноша сказал:
— Проблема в том, что снимок пытались сделать с расстояния в сто пятьдесят или двести футов, ночью, со слабой вспышкой, рассчитанной на то, чтобы осветить лицо на расстоянии в десять футов.
— Проклятье, тут ничего нет! — вскричала Коннел, вне себя от досады.
— Вот именно, — с негодованием ответил юноша, вглядываясь в одну из почти черных фотографий.
Посередине виднелось желтое пятно, возможно уличный фонарь, который частично освещал нечто похожее на крышу грузовичка.
— Так всегда получается, когда делаешь снимки в темноте паршивой мыльницей.
На фотографиях было что-то запечатлено, но они не смогли разобрать что. Лишь какие-то пятна — изображение места, где убили молодую женщину.
— Поверить не могу, — сказала Коннел и без сил опустилась на сиденье автомобиля.
Она явно плохо себя чувствовала.
— Я никогда особенно не рассчитывал на свидетелей и снимки, сделанные на месте преступления, — ответил Лукас.
Они проехали три квартала, когда Меган неожиданно попросила:
— Останови здесь. Прямо сейчас, на углу.
— Что такое? — спросил Лукас, нажимая на тормоз.
Коннел вышла из машины, и ее стошнило. Лукас бросился к ней. Она виновато посмотрела на него и попыталась улыбнуться.
— Мне становится хуже. Нам нужно торопиться, Лукас.
— Наверху мечут громы и молнии, — сказала Рукс.
Она зажгла сразу две сигареты, одна лежала на подоконнике, и дымок медленно поднимался вверх.
— Мы возьмем его, — ответил Лукас. — Мы по-прежнему наблюдаем за квартирой Сары Иенсен. Существует большая вероятность, что он снова там появится.
— На этой неделе, — потребовала Рукс. — Вы должны его взять на этой неделе.
— Очень скоро, — сказал Лукас.
— Ты обещаешь?
— Нет.
Лукас потратил день на изучение привычек Элоизы Миллер, читал документы, звонил полицейским. Тем же самым занимались Коннел и Грив. Начали поступать результаты допросов свидетелей. Убийца был крупным и очень сильным мужчиной — он обращался с женщиной как с тряпичной куклой.
Всего у них нашлось три очевидца. Один сообщил, что убийца был с бородой, двое других утверждали, что бороды они не видели. Двое говорили, что он был в шляпе, третий — что у него черные волосы. Все сошлись на том, что он уехал в грузовичке, впрочем, не смогли сказать, какого он цвета. Что-то с белым. А улица оказалась слишком чистой, и получить отпечатки шин не удалось — не говоря уже о том, что по ним проехали полицейские машины и «скорая».
Были получены результаты вскрытия. Ничего нового. Источника ДНК нет. Никаких отпечатков. Полицейские решили продолжать поиски волос.
В четыре часа Лукас сдался, отправился домой и лег спать. Уэзер вернулась в шесть.
В семь они лежали рядом на простынях, и пот высыхал на их коже. Из приоткрытого на пару дюймов окна доносились далекие голоса и шум машин.
Уэзер приподнялась на локте.
— Я поражаюсь твоей способности отделять себя от того, чем ты занимаешься, — сказала она и нарисовала пальцем круг на его груди. — Если бы я решала подобную задачу, то не могла бы думать ни о чем другом. И у меня бы ничего не получилось в постели.
— Ожидание является частью работы, — пояснил Лукас. — Так было всегда. Нельзя съесть пирог, пока он не испекся.
— Но пока ты ждешь, убивают людей, — сказала Уэзер.
— Люди умирают постоянно, по самым разным причинам, — ответил Лукас. — Когда мы бегали по лесам прошлой зимой, я просил тебя остаться дома. Ты отказалась, и поэтому я жив. Если бы тебя там не было…
Он коснулся шрама на горле.
— Но это не одно и то же, — возразила Уэзер и провела кончиком пальца по шраму. Большую его часть она зашивала сама. — Люди умирают из-за неудачного стечения обстоятельств. Одна машина врезается в другую, и кто-то гибнет. Если бы водитель одной из них задержался на пять секунд на последнем светофоре, все остались бы целы. Такова жизнь. Везение. Но то, что делаешь ты… Кто-то может пострадать из-за того, что тебе не удается отыскать ответ. Или, как прошлой зимой, когда ты нашел разгадку задачи, не имеющей решения, и спас людей.
Он хотел что-то ответить, но она положила ладонь ему на грудь и заставила замолчать.
— Я не критикую тебя, только делюсь своими наблюдениями. Твоя работа — настоящее волшебство. Это похоже на магию или предсказание будущего по линиям на ладони, но не на науку. А я как раз занимаюсь наукой. И все, с кем я как-то связана. Для нас это обычное дело. Твоя работа… завораживает.
Лукас захихикал. Звук получился неожиданно пронзительным и высоким и не имел ничего общего с фырканьем или обычным смехом. Уэзер ни разу не слышала подобного. Да, Лукас самым настоящим образом хихикал. Она внимательно посмотрела на него.
— Проклятье, я рад, что ты переехала ко мне, Каркиннен, — сказал он. — Такие разговоры позволят мне не спать в течение нескольких недель. Ты лучше амфетамина.
— Извини…
— Нет-нет. — Он приподнялся на локте, чтобы ему было лучше ее видно. — Я в этом нуждаюсь. Никто прежде не заглядывал в меня. Мне кажется, человек может стать старым и заржаветь, если никто не будет смотреть ему в душу.
Когда Уэзер ушла в ванную комнату, Лукас встал и принялся нагишом разгуливать по комнатам. Он и сам не знал, что ищет. Перед глазами у него стояла мертвая Элоиза Миллер, женщина, которая шла покормить собаку подруги, уехавшей из города. Впервые в жизни она проделала этот путь поздно вечером. На один раз больше, чем следовало.
Лукас слышал, как льется вода в ванне, и с оттенком вины вспоминал о симпатичной Джен Рид. Потом он вздохнул и выбросил журналистку из головы. Сейчас следовало думать совсем о другом.
Они много знали об убийце — как он выглядит и ведет себя, его рост и силу, машины, которые он водит, если, конечно, он и в самом деле ездит на седане «таурус» и на грузовичке. Андерсон проверял всех, кто владел двумя такими автомобилями — зеленым «таурусом» и пикапом.
Впрочем, большинство сведений носило противоречивый характер и могло привести к катастрофическим результатам на суде.
В зависимости от того, чьи показания принимать на веру, выходило, что убийца белый, невысокий или высокий, сотрудник полиции или бывший заключенный. Не исключено, что он кокаинист. Ездит либо в сине-белом или красно-белом пикапе, либо в зеленом седане «таурус». То ли носит бороду, то ли сбрил ее. Или все не так.
Потрясающе.
И даже если в этом удастся разобраться, нет ни одной серьезной улики. Может быть, что-нибудь полезное сообщат из лаборатории. Возможно, удастся получить ДНК из сигареты, и они отыщут в базе данных нужного им человека. Такое случалось прежде. Может быть, свиньи будут летать.
Лукас вернулся в столовую и принялся нажимать на клавиши пианино. Некоторое время назад Уэзер предложила научить его играть — на старших курсах в колледже она преподавала игру на фортепиано, — но Лукас ответил, что он слишком стар для подобных вещей.
— Ты никогда не будешь слишком старым, — сказала Уэзер. — Давай выпьем еще вина.
— Я слишком старый и больше не могу научиться ничему новому. Мозг не воспринимает, — возразил Лукас и взял бокал с вином. — Но я могу петь.
— Ты? — Уэзер была поражена. — И что же?
— Я пел «Я люблю Париж» на выпускном вечере в школе, — сказал он с некоторой опаской.
— И я должна тебе поверить? — спросила она.
— Ну, я пел.
Лукас сделал глоток вина. Уэзер последовала его примеру, потом поставила бокал на стол и принялась шарить в ящике, где лежали ноты.
— Ага, сейчас я выведу тебя на чистую воду. У меня есть ноты к «Я люблю Париж».
Уэзер заиграла на пианино, и Лукас начал петь. Она сказала, что у него получается очень неплохо.
— У тебя чудесный баритон.
— Я знаю. По словам моего учителя музыки, у меня превосходный, полный жизни инструмент.
— Ах вот как. Она была привлекательной?
— Это был он, — уточнил Лукас. — Вот, выпей еще вина.
Лукас пропел еще несколько нот и направился обратно в спальню, размышляя о свидетелях, коих набралось уже больше дюжины. Некоторые находились слишком далеко, чтобы разглядеть подробности; двое были так напуганы, что все путали. Двое видели лицо убийцы во время нападения на Эвана Харта. Один сказал, что он белый, второй утверждал, что это скорее мулат.
Остальные видели убийцу слишком давно и ничего о нем не помнили…
Обнаженная Уэзер наклонилась над раковиной и вылила на волосы шампунь.
— Если ты прикоснешься к моей попке, я подожду, когда ты заснешь, и изуродую тебя.
— Иными словами: палец оттяпать, чтоб руке навредить?
— Я не палец имела в виду, — сказала Уэзер, энергично взбивая пену на волосах.
