— Готов?
Лицо у дяди Вернона было по-прежнему багровым и усатым, и по-прежнему носило выражение плохо скрываемой ярости. Подумать только, какая наглость — на вокзале полно народу, а этот мальчишка стоит тут как ни в чём ни бывало с совой подмышкой! Чуть поодаль виднелись тётя Петуния и Дадли. Казалось, сам вид Гарри наводил на них страх.
— А вы, должно быть, семья Гарри, — сказала миссис Уизли.
— В некотором роде, — буркнул дядя Вернон. — Ну, шевелись — не целый же день тут с тобой стоять.
Он отошёл.
— Значит, э-э-э… Счастливо тебе провести каникулы, — сказала Гермиона, неуверенно глядя вслед дяде Вернону. Похоже, для неё было новостью, что на свете встречаются настолько неприятные люди.
— И не сомневайтесь, — сказал Гарри, и они с удивлением обнаружили, как по его лицу расплывается радостная ухмылка. — Они-то не знают, что мне дома колдовать нельзя. Этим летом мы с Дадли повеселимся на славу…
Послесловие переводчика
Прежде, чем переводчик берётся за перо (или садится к клавиатуре), ему необходимо принять решение весьма принципиального рода, как витязю на распутье. Придорожный камень лежит в том месте, где зарыта извечная проблема любого перевода — ссылки в культурный слой. Налево пойдёшь — встретишь набоковскую Аню в Стране Чудес, декламирующую «Как дыня, вздувается вещий Омар». Направо пойдёшь — наткнёшься на лишнего человека Онегина в суровой английской прозе, обременённого тремя томами комментариев (в которых, как ни странно, тот же самый Набоков восуществил «энциклопедию русской жизни», не доверяя читателю самому разобраться в тексте). Прямо дорога, собственно говоря, не проложена — так, идёт тропка и теряется в словесном буреломе. Мои амбиции как переводчика лежат тем не менее на этой тропке: стремиться по возможности поймать ускользающую грань между вольными аналогиями, полётами ассоциативной фантазии, призванными переносить культурные реалии из одной лингвистической среды в другую, незаметно теряя по пути оригинал — и педантическим копанием в смысловых плоскостях, делающим саму книгу всего лишь оглавлением к обширной демонстрации умения переводчика работать со справочными материалами (или каталогом выставки его персональной эрудиции). Таким образом, там, где во второй главе упоминается «Knickerbocker Glory», вместо пространного эссе (с одной стороны) или замены его на какой-нибудь исконный, посконный сбитень (с другой) читатель получает достаточно компактное объяснение того, что именно Дадли в этом десерте (мороженое, малиновый джем, сверху ещё мороженое) так не понравилось.
На том же перекрёстке я оставляю и попытки передать смысл значимых имён (а у Роулинг они все в той или иной степени значимые). Переделать Гарри в Гришу Горшкова, как того требовал бы ортодоксальный подход, рука у меня не поднялась, а потому и остальным персонажам разрешено (за исключением явных Макгаффинов — авторов колдовских учебников, к примеру) сохранить свои имена. Некоторые лежащие на поверхности факты я привожу в комментариях. Выпал из этой схемы лишь полтергейст, имя которого — Peeves — в буквальной транскрипции уж больно слух режет.
Книга Роулинг даёт переводчику возможность поломать голову ещё над одной задачкой. Речь идёт о фонетическом представлении акцента. С тех пор, как Киплинг в «Captains Courageous» достиг несомненного совершенства в использовании этого приёма (в том месте, где начинают трепаться два солдата — ирландец и кокни — плотность апострофов, обозначающих перебивки в речи, проглоченные окончания и скомканные предлоги превосходит все мыслимые границы), современные авторы на него налегали не особенно. В «Гарри Поттере» британские нацменьшинства представлены широко и со вкусом: Минерва Макгонагелл — потомственная шотландка, Шеймус Финниган — из Ирландии, Ли Джордан — скорее всего, с Карибских островов, и все они, очевидно, разговаривают с соответствующими интонациями, но только великан Хагрид наделён на письме теми самыми апострофами, и в изобилии. Правильного способа передать густой сомерсетский говор в русском языке не существует; вернее, для того, чтобы читатель получил адекватное представление, мне надо было бы заставить беднягу Хагрида обращаться к Гарри «Вах, слюшай, дарагой!», ругаться «Ах, шайтан!», или растяагивать сверхдоолгие на эстонский манер. Поэтому я решил воплотить фонетическое своеобразие через лексическое, снабдив его вместо простонародного акцента простонародным словарём. Поскольку в оригинале Хагрид грамматику перевирает лишь изредка, то и в переводе он говорит по большей части грамотно, хотя и с аффектацией. Желающим также рекомендуется при чтении слегка окать.
И наконец, два слова о комментариях. «Гарри Поттер» потому, в частности, вихрем пронёсся по всему англо-говорящему миру, что и дети, и взрослые находят в нём то, что ищут обычно в хорошей книге, хотя ищут они разное. Во-первых, те немногочисленные сноски, которые (поверьте мне, через моё сопротивление) всё же проникли в текст, предназначены исключительно для взрослых. Дети ничего существенного для себя там не обнаружат. Чтобы объяснить во-вторых, я начну немного издалека.
У Гессе, помимо известных величественных трудов, есть ещё маленькое — буквально на пару страниц — и не очень заметное (я не видел нигде больше у него развития этой идеи) эссе, которое называется «О чтении книг». Существуют, согласно изложенному в нём методу, всего три категории таковых. Одна в процессе чтения просто (хотя, быть может, и внимательно) следит за развитием сюжета и сопутствующих персонажей; другая, напротив, за этим развитием пытается разглядеть очертания самого писателя (в отличие от маски «лирического героя») и его соответственный характер, поместив его самого в контекст произведения как явления ноосферного порядка; третья же рассматривает читаемый текст как всего лишь отправную точку в плетении собственного ассоциативного ряда. Естественно, ни один человек не остаётся, как правило, в пределах одного типа, даже в процессе чтения одной и той же книги. Всё это я притащил сюда к тому, что хороший перевод должен не только излагать аккуратным образом содержание, но и по возможности подпитывать воображение читателей второго (а почему бы и не третьего?) рода, сохраняя для этого необходимый баланс между смысловыми уровнями. Поскольку ясно, что задача эта, строго говоря, заведомо невыполнима в пределах собственно текста, то комментарии я привожу отчасти для себя самого — как костыль в тех местах, где оригинал несёт информацию, не влезающую в перевод.
Взрослому также будет нелишне ощутить, что книга эта возникла ни в коем случае не на пустом месте: в дополнение к мелким фактам, приведённым в комментариях, многочисленные источники и предшественники просматриваются в некоторых местах настолько явно, что наводят на мысль о сознательном их использовании, а влияние некоторых из них Роулинг открыто признаёт. Лёгкий налёт мистики (за который ей досталось на орехи от ревнителей-консерваторов, обвинивших её в насаждении ведьмовщины) можно отследить к К.С. Льюису (хотя у того мистицизм открыто христианский). Мотив ребёнка, который живёт с чудовищно бесчувственными взрослыми и находит убежище в волшебном мире, является излюбленным в повестях Роальда Даля («Джеймс и огромный персик», «Матильда»). Я возьмусь утверждать, что по глубине разработанности этого «вторичного мира» (это термин Толкиена; в наше время обычно говорят «виртуальная реальность»), живущего по своим, необычным, но от этого ничуть не менее строгим законам, книга Роулинг напоминает «Хоббита» (мне уже не раз доводилось встречать ссылки на «Хоббита» как «Гарри Поттера своего времени» — но, впрочем, и наоборот: «Гарри Поттер» как второй «Хоббит»). Общий формат — учебный год в частной школе, с подробными описаниями уроков и спортивных состязаний — встречается, в частности, в «Школьных годах Тома Брауна» и книге Вудхауза «Майк в Рикине». Живые шахматы — прямая цитата из Кэрролла (как и родовое имя Почти Безголового Ника: Мюмзи — мюмзик — mimsy взято из стихотворения, которое объясняет Алисе Шалтай-Болтай). В «Песни о Нибелунгах» страж сокровищ пользуется tarnkappe — плащом, который делает его невидимым, и который потом достаётся Зигфриду (а звать стража, кстати, Альберих). Более мелкие ссылки — на Милна, тех же Даля (сравните хотя бы «Мармеладки Берти Боттс» с жевательной резинкой из «Чарли на шоколадной фабрике», которая меняет вкус по мере того, как её жуют, насыщая жующего целым обедом), Кэрролла (адрес на конверте — «Леди Алисиной Правой Ноге, Коврик у Камина») и Толкиена (Боромир на совете Элронда называет Саурона точно так же, как мистер Оливандер — Вольдеморта), да даже и Шекспира (ну, это уж производственная тематика: экзотические имена Гермиона и Миранда пришли из «Зимней сказки» и «Бури», соответственно) — лежат просто россыпью.
