Розамунда смотрела на Генриха, словно впитывая его взглядом.
– Я не знаю… – прошептала она. – Я не могу. Это нехорошо. Не могу поверить, что мой отец отпустил меня для того, чтобы я стала вашей любовницей, ваше величество. Я не могу опозорить мой дом. Это грех, за который мы оба будем гореть в аду.
– Сказки для детей! – презрительно сказал Генрих. – Но даже если бы ад и существовал, я с удовольствием вечно горел бы в нем всего за одну ночь с тобой.
– Ад существует! – воодушевившись, заверила его Розамунда.
– Они сделали из тебя маленькую монашку, – поддел ее король, теснее прижимая к себе. – Послушай меня, Розамунда, единственный ад – это тот, который мы создаем для себя на земле. Все остальное – выдумки Церкви, которая пытается нас запугать, чтобы мы вели себя хорошо.
Девушка отпрянула, и он отпустил ее.
– Боюсь, что это богохульство, ваше величество, – прошептала Розамунда.
– Да, это один из множества моих пороков, – весело ответил король.
– Я не должна перечить вам, но мне кажется, вы ошибаетесь. – Вид у нее был как у испуганного зайца.
– В тебе говорит несостоявшаяся настоятельница монастыря! – разразился смехом Генрих. – Ну что ж, добродетельная дева, оставляю тебя в твоей целомудренной кровати. Мы поговорим завтра.
На самом деле от смеха желание Генриха ослабело, но он и сам прекрасно понимал, когда настает время уйти. Он взял девушку за руку и галантно поцеловал, потом заглянул в ее невероятные глаза.
– До встречи, прекрасная Розамунда, – сказал Генрих и вышел.
До того дня Розамунда не знала, что это такое – хотеть мужчину. Напротив, она с одиннадцати лет жила в монастыре и была невежественна во всем, что касается отношений между мужчиной и женщиной, она знала лишь, что все это довольно гадко, но ты все равно должна позволять мужу делать эти гадости, не жалуясь и не сопротивляясь. Потом она узнала многое – шепотком ей рассказали об этом другие девочки благородного происхождения, вверенные заботам монастыря Годстоу.
Розамунда выросла в уверенности, что в один прекрасный день ей подыщут подходящего мужа, и всегда представляла себе, что он будет приблизительно того же возраста, хотя с ее стороны это было глупостью, ведь многие ее сверстницы оказывались замужем за людьми гораздо старше их, а нередко и за стариками.
Но тут перед ней был король, который по возрасту годился ей в отцы, громкоголосый, грубый, живой и в некоторых отношениях пугающий человек, но что-то внутри ее странным образом мощно реагировало на него. Генрих не был похож на рыцарей из рассказов, коренастый и крепко сложенный, с копной рыжих волос – дерзкий, но привлекательный на тот чужеземный галльский манер, который подавлял одним своим физическим присутствием. Как и Алиенора четырнадцать лет назад, Розамунда, раз взглянув на него, тут же влюбилась.
Если внезапное томное ощущение в теле называлось желанием, то Розамунде вдруг стало ясно, почему люди совершали столько безумств из-за любви: почему рыцари сражались с драконами, а девы чахли в башнях… или девушки, воспитанные в монастыре, жертвовали своими добродетелями, к чему уже склонялась даже она – да, она.
Розамунда произнесла все правильные слова, какие должна произнести добродетельная девушка чересчур напористому, хищному самцу. Она убедительно изображала девичью скромность. Но под этой маской скрывались насущные желания ее тела, требовавшие уступить, а еще – возбужденная реакция молодого разума, которому льстила любовь короля. Противиться такому сочетанию невозможно. Нет, Розамунда не обманывала себя, понимая, что не испытывает ответного чувства к королю – при всей своей незрелости она подозревала, что король вполне мог использовать слово «любовь» только для того, чтобы соблазнить ее. Она понятия не имела, какова настоящая любовь. Но знала наверняка, что между многими известными ей парами нет и следа этого чувства. Ее учили: долг жены – любить выбранного для нее мужа, но такая любовь вовсе не сводила мужчин с ума, не отправляла их в странствия, не становилась причиной дуэлей.
Мысли ее метались. А если у нее не будет другой возможности узнать, какова настоящая любовь? Так почему не ухватиться за эту любовь обеими руками и не уступить требованиям плоти?
Розамунда уснула, думая о том, чту будет чувствовать в объятиях короля Англии.
Глава 29
Анжер, 1165 год
Алиенора лежала в своих покоях с новорожденной дочерью Иоанной на руках, когда пришло письмо из Шампани. Дрожащими пальцами она распечатала его, прижимая девочку к груди, и прочла аккуратный витиеватый почерк какого-то неизвестного чиновника. Дочь Мария слала ей вежливый привет и справлялась о здоровье. Сама она была здорова и счастлива и сообщала мадам королеве, что часто вспоминает ее в своих молитвах.
И это было все… Пусть и мало, но все же лучше, чем ничего. И больше, чем Алиенора получила от Алисы, которая, конечно же, не могла ее помнить. Мало, но хоть что-то…
Глава 30
Вудсток, 1165–1166 годы
Осада длилась недолго. Когда последние редуты обороны пали, Генрих явился к Розамунде в ее шелковые покои. Девушка встретила его с распростертыми объятиями. Королю пришлось приложить некоторое усилие, чтобы войти в нее, она чуть охнула от боли, лишившись девственности, но затем так обвилась вокруг него, словно не собиралась больше отпускать. Потом Генрих лежал, положив голову ей на грудь, гладя ее упругий плоский живот и думая о том, что давно уже не получал такого наслаждения с женщиной. Да, наслаждения, но еще и нахлынувшего на него прилива радости и умиротворения. Прежде Генрих испытывал подобное с Алиенорой, и что-то от этого чувства еще сохранялось, когда они оставались вдвоем. Но стоило ему ненадолго уехать от нее, как он чувствовал отстраненность и даже враждебность.
Нет, Генрих не хотел думать об Алиеноре сейчас, когда прекрасная Розамунда лежала под ним, готовая отдаться снова. Розамунда, чьи светлые волосы лежали, спутанные, повсюду, щекотали ему щеку, чье юное тело с жемчужной кожей вытянулось рядом с ним в ожидании. Пальцы Генриха нашли расщелинку между ее ног, раздвинули и ринулись вглубь. Глаза Розамунды расширились от удивления, а потом она принялась стонать от неожиданного наслаждения. Боже, как она прекрасна, подумал он, приподнимаясь на мощном локте и обшаривая взглядом ее тело. Пальцы его тем временем становились все настойчивее. Розамунда была красива на иной манер, чем Алиенора, обладая хрупкостью и врожденной изысканностью. И имя у нее подходящее: кожа, нежная, как лепестки, розовые щечки. Генрих понял, что никогда не сможет расстаться с ней.
Генрих не мог оставить Розамунду одну. Он продолжал хотеть ее во всякий час дня и ночи и наслаждался судорогами страсти, которыми она отвечала на его старания. Но его возлюбленная была юной и неопытной, и хотя все время приобретала новые постельные навыки, каждое очередное их свидание казалось первым, будто он снова и снова лишал ее невинности. Король сходил по Розамунде с ума.
Генрих провел в Вудстоке всю осень, задержался на Рождество, а потом придумал предлог остаться до весны. Он вызвал каменщиков и строителей, чтобы воздвигнуть новую башню для дамы его сердца, садовников, чтобы для ее удовольствия разбить сад с лабиринтом, посадить по замысловатому плану живую изгородь из тиса и шиповника. Король знал, что настанет время, когда ему придется покинуть Розамунду: она останется в одиночестве и ей нечем будет себя занять, а с приходом лета лабиринт станет забавой для нее и дам, которых он назначил прислуживать ей. Ему и в голову не приходило, что в один прекрасный день этот лабиринт станет источником множества слухов и легенд.
Когда Генрих не нежился в постели с Розамундой, он работал над задуманной им законодательной реформой и в разгар зимы отправился на встречу со своим Большим советом в Кларендон, где его новые Конституции – так он их называл – стали законом[52]. Один пункт доставил королю особое удовольствие. Он гласил, что совершившие преступления клирики Бекета теперь лишаются права на Церковный суд. Генрих выиграл это долгое, трудное сражение, но не был уверен, что выиграл войну.
Раны, нанесенные ему Томасом, все еще болели. Лежа по ночам без сна, Генрих мучил себя воспоминаниями о головокружительных днях их дружбы или же вступал в ожесточенные споры с отсутствующим архиепископом, приводя все те убедительные аргументы, которые прежде не пришли ему в голову. Иногда, если рядом с ним спала Розамунда, он ронял слезу, спрашивая себя, освободится ли когда-нибудь его душа от этой муки. Он ведь любил Томаса, так почему же Томас предал и бросил его? В такие минуты король тянулся к милой девушке, лежащей рядом с ним, и старался утонуть в ней, чтобы забыть эту боль и гнев. Генрих никогда не говорил с Розамундой о Бекете, не хотел пятнать ее чистоту своими заботами. Девушка была его убежищем, его миром, его радостью – ничего другого ему от нее не требовалось.
