Сукхрам охотился. Когда охота была удачной, у них было вдоволь мяса. Из-за боязни быть пойманными они не могли давать представления, а в услужение их никто бы не взял. Оставался только один Ахмедабад. Но у них не хватало решимости вот так вдруг подняться и уйти в незнакомые края.
Однажды Сукхрама и Каджри навестил раджа. Оба стоя почтительно приветствовали его, а потом усадили на кровать и ждали, что он скажет. Раджа рассказывал о кражах. Казалось, страх ему вовсе неведом. А от полицейских он просто прятался.
— А ты чем занимаешься? — спросил он Сукхрама!
Сукхрам и Каджри переглянулись, не зная, что ответить.
— Ничем, раджа-джи, — проговорил Сукхрам.
— Значит, только ешь?
— На это тоже нужна божья милость. Пока не чаще раза в день, — вставила Каджри.
Сукхрам в подтверждение кивнул головой.
— Так почему бы тебе не пойти со мной? — спросил раджа.
В это время в шатер вошла рани. Каджри ласково усадила ее на кровать рядом с ее повелителем.
— Куда ты собираешься его вести? — поинтересовалась рани.
— На дело.
— Ну? — спросила Сукхрама Каджри.
— Душа не лежит у меня к этому, — ответил Сукхрам.
— Душа! Какая там душа у бедняка, глупец! Что важнее, жизнь или душа? — напустилась на него рани.
— Жизнь, — согласился Сукхрам.
— Тогда пойдем, — настаивал раджа.
— Каджри, а ты почему молчишь? — спросила рани.
— Устала я твердить, — вздохнула Каджри.
— Значит, боишься? Так на, полюбуйся! — проговорил раджа, показывая Сукхраму спину. — Гляди: это рубцы от ударов плетью. А я все равно не боюсь! С детства меня бил каждый, кто мог. Но я просто не давал спуска, не знал жалости. Не в моих правилах упускать из рук деньги, которые можно взять. Вот, к примеру, бедняк крестьянин: гнет спину, а его лишают земли, пускают с молотка его дом, распродают скот. Так ведь он не бросает своего занятия? И мы могли бы прокормиться, работая на полях. Но у нас нет земли, мы — наты. Нам никто не доверяет, так почему же мы должны быть честнее других?
— Ой, трудно жить настоящему мужчине, Каджри, — проговорила рани, с гордостью поглаживая рубцы на спине раджи. — Какие только мучения не приходится переносить! Их никто не жалеет. Взгляни! Видишь, на его мизинце нет ногтя — его сорвала полиция. Но он — мужчина. Он даже не охнул и, уж само собой, не указал, где спрятан краденый товар. Порой кажется, бог оказал большую милость, сотворив меня женщиной!
Каджри внимательно слушала ее, а потом заплакала.
— С чего ты разревелась? — удивился раджа.
— Нет, не пущу я его, еще убьют, — проговорила она сквозь слезы.
— Э-э, а разве во дворцах люди не умирают?
— То другое дело.
— Как знаешь, — проговорил раджа, вставая. Сукхрам тоже встал. Каджри осталась сидеть — она все еще не могла успокоиться.
— Ну что ты? — успокаивал ее Сукхрам, проводив гостей. — Ты думала, я пойду с ним и полицейские убьют меня?
— Раз догадался, зачем спрашиваешь?
— Каджри, какая ты у меня хорошая!
— Что ты болтаешь? — смутилась Каджри. — Разве кто-нибудь хвалит жену?
Жена! Это слово само собой вырвалось у Каджри. Что же это, она перестала быть просто женщиной, привлекающей мужчин только телом? Она уже перешла ту границу, которая отделяет просто женщину от жены? В этом слове угадывалась и защитница семейного очага, и любящая мать, и нежная преданная подруга, помогающая мужу преодолевать невзгоды.
Это слово вырвалось у нее непроизвольно, потому что в нем заключалась вся ее безграничная любовь, чистота чувств, при которых их близость становилась возвышенным и великим средством созидания жизни, а ответственность за любовь и воспитание детей несли уже наравне мужчина и женщина и где уже не оставалось места ни для ни для низости, ни для пошлости.
— Правда, Каджри, ты очень хорошая, — повторил Сукхрам.
— Ты читаешь чужие мысли.
— Почему?
— Потому что так я думала о тебе.
На улице послышались шаги. Кто-то остановился у входа.
— Кто? — крикнул Сукхрам.
В шалаш вошел Кхадагсинх.
— А, ты! — воскликнул Сукхрам. — Давненько тебя не было видно. Как живешь?
— Начальник тебя зовет, пошли, — сказал Кхадагсинх.
Каджри насторожилась. Сукхрам молча смотрел куда-то в сторону, мимо Каджри.
— Нет, брат, нам ни от кого ничего не надо. Никуда он не пойдет, — вмешалась Каджри.
Сукхрам и Каджри вместе вышли из табора. Поднявшись на гору, они увидели прямо перед собой знакомую старую крепость. Сукхраму казалось, что теперь крепость отдалилась от него, отошла куда-то на задний план, стала настолько чужой, что временами он совсем забывал о ней.
— На нее загляделся? — пытаясь проникнуть в его мысли, спросила Каджри.
— Я не смогу стать ее хозяином.
— И не надо! Что пользы, если б даже и стал?
— Каджри, а тебе разве ничего не надо?
— Нет. У меня все есть. Своего не отдам, а чужого мне не надо.
Слова Каджри запали в душу Сукхрама. Тогда он впервые почувствовал, что для него Каджри дороже крепости. Почему он так страстно хотел завладеть этой грудой камней? У него же есть Каджри, она — все для него. Что бы он делал, если б в самом деле получил недостроенную крепость? Он ведь даже читать не умеет, а знатные люди все как один грамотные. Кто он? Жалкий карнат, все еще цепляющийся за мысль, что он тхакур! Потому-то он и прозябал здесь, как вор, скрываясь от людей.
Сукхрам и Каджри долго стояли на горе, думая каждый о своем.
«Если б только пристроиться в жизни! Ну нет, лучше уж сидеть без работы, чем лишиться свободы!» — думала Каджри.
— Каджри, мне не нужна крепость!
— А кто тебе ее даст?
— Я ее не возьму, если б и дали.
— Ой, Сукхрам! — воскликнула Каджри. — Наконец-то у тебя прояснилось в голове!
— Каджри, мы уйдем отсюда, — уверенно сказал Сукхрам.
— Куда?
— В Ахмедабад.
Каджри просияла. Ей показалось, что все страшное уже позади.
— Когда же? — спросила она.
— Завтра. У тебя остались деньги?
— Да, пятнадцать рупий.
— На дорогу хватит. А там уж мы наверняка найдем работу.
— Пора домой, уже темнеет, — проговорила Каджри.
— Постой, в последний раз погляжу на крепость и уйду. Пусть темнота совсем скроет ее. Тогда я смогу вырвать ее из своего сердца.
— Я боюсь, Сукхрам! Идем! — звала Каджри.
Крепость растворилась в темноте.
И неожиданно они оба вздрогнули от крика, разорвавшего ночь. Крик повторился. На этот раз ближе и громче.
Сукхрам обнял Каджри за талию и крепко прижал к себе.
— Где-то здесь, рядом, — наконец проговорил он.
И тогда послышались шаги.
Сукхрам и Каджри сбежали вниз и укрылись за большим камнем. На них двигалась фигура с горящим факелом. Пламя полыхало по ветру, разбрасывая по сторонам пятна желтого света.
— Смотри, — шепнул Сукхрам, схватив Каджри за руку.
Она выглянула из-за камня и тихо вскрикнула.
— Это ведь твой дружок Кхадагсинх.
— И главарь с ним! — проговорил Сукхрам. — С ними какая-то женщина.
— Она нарядная и совсем белая, — удивилась Каджри.
— Мне кажется, это англичанка.
— О, боже, и впрямь англичанка. Безумцы, ведь завтра в Данг нагрянет полиция!
Каджри вздрогнула.
— Что же теперь делать?
— Ее надо спасти!
— А если они не отдадут ее?
— Им придется согласиться, — твердо сказал Сукхрам. — Иначе мы все погибнем.
Но Каджри уже взбежала на тропинку и стала на пути бандитов.
— Эй, вы! — крикнула Каджри. — Головой в петлю лезете? А ты где там застрял? — позвала она Сукхрама.
Сукхрам вышел из укрытия.
— А, это ты? — удивился главарь. — Еще кто-нибудь с тобой есть?
— Нет.
— Тогда прочь с дороги!
— Уйти-то я уйду, — смиренно отвечал Сукхрам, — но ты подумал, что делаешь? Она же англичанка!
— Это точно, взгляни, какая у нее мягкая и нежная кожа! — проговорил главарь, поглаживая руку женщины. Женщина рванулась и закричала.
— Кричишь, подлая! — рассмеялся главарь.
— Завтра в Данг прибудут солдаты и начнут всех поливать свинцом. Глупец, пойми же, они ведь раджи раджей.
— Стоит ли дразнить льва? — поддержала Сукхрама Каджри. — Зачем сам на себя накликаешь смерть?
Лицо англичанки от страха покрылось испариной, белокурые локоны рассыпались по плечам.
— Спасите! Спасите меня, — взмолилась она и упала в ноги Каджри.
Главарь насторожился и угрожающе двинулся на них.
— Не бойся, мэм са’б[72], не бойся, никто тебя не обидит, — проговорила Каджри, помогая ей подняться.
— А ну, отойди! — прикрикнул на Каджри главарь.
— Вот еще! — фыркнула Каджри. — И не подумаю! Что она, жена твоего отца? Думаешь, я позволю тебе бесчестить женщину? Да я лучше умру, но ты ее пальцем тронуть не посмеешь!
