— Ну, а пани Эльзоновская? А этот ваш любимый дедушка, которым ты так восхищаешься? Как его зовут, вечно забываю?
— Пан Мачей.
— Ну да! Пан Мачей Михоровский… Говоришь, он тебя любит?
— Он самый лучший! Да и все они не такие, как о том часто думают.
— Потому что это — подлинные аристократы.
— О да! Настоящие магнаты! — воодушевленно воскликнула Стефа.
Пан Рудецкий, чуть отодвинувшись, окинул дочку взглядом:
— Смотрите, как они тебя завоевали! Волшебники какие-то. Но это им Бог дал счастье тебя узнать. Ты прекрасно выглядишь, похорошела… Я тобой любовался на скачках.
— Папа, вы там были?!
— Был. Я приехал вчера утром, были срочные дела, и никак не удавалось с тобой увидеться раньше, да и не хотелось мне идти в ту ложу, где ты сидела. Я тебя видел издалека, а ты меня, понятно, в толпе не разглядела.
— А где вы сидели?
— Я просто проходил по площади, не было времени сидеть и смотреть. Увидел тебя и остановился. Но ты была всецело поглощена зрелищем. — Стефа порозовела. — Я попал к самому интересному: скакали кони майората. Отличные, должно быть, у него конюшни! А на этом прекрасном арабе, наверное, ехал сам майорат?
— Да, пан Вальдемар был на Аполлоне.
— О! Отличный конь, но и седок ему под стать. Он часто бывает в Слодковцах?
— Довольно-таки.
Пан Рудецкий задумался. Стефа опустила голову, обеспокоенная, оробевшая вдруг. Украдкой поглядывая на нее, отец сказал:
— Детка, расскажи, как все получилось с Эдмундом Пронтницким? Ты очень скупо об этом писала.
— Папа, это было так мерзко! К чему вспоминать?
— Но как же все-таки было?
Стефа вкратце рассказала, помимо воли распаляясь. Пан Рудецкий не спускал с нее глаз:
— Значит, в том, что тебя избавили от этого болвана, заслуга главным образом майората?
— Да, он не отвечал требованиям майората.
Пан Рудецкий усмехнулся: такой аргумент его не убедил. Он задавал себе вопрос: а может, и подошел бы Пронтницкий магнату, не будь тут замешана Стефа? В нем родились смутные подозрения…
Прогуливаясь по комнате и разговаривая с дочкой о будничных делах, он не спускал с нее внимательного взгляда. Это смущало Стефу. Меж ними словно встало вдруг нечто неприятное. Наконец пан Рудецкий, усевшись рядом с дочерью, взял ее за руку и не спеша заговорил:
— Стефа, знаешь, что поручила мне мама? Забрать тебя домой. Мы скучаем без тебя, детка…
Стефа покраснела, потом побледнела вдруг. Губы ее приоткрылись, словно она хотела кричать. Почти в испуге она посмотрела на отца:
— Домой? Меня? Папочка!
— Я приехал за тобой, — сказал пан Рудецкий. Девушка повесила голову. На ее бледные щеки упали тени длинных ресниц.
— Это невозможно! — воскликнула она.
— Почему?
— Потому что договор… с пани Эльзоновской… на год. Я дала слово…
— Но и мы не можем больше без тебя. Стефа порывисто прильнула к отцу:
— Я знаю, папочка, но это невозможно! Что они подумают? Нет, так нельзя! Папа! Я вас с мамой очень люблю… но домой! Прямо сейчас? Нельзя!
Она умоляюще смотрела на отца. Пан Рудецкий ласково привлек ее к себе, но на лице его отразилось беспокойство — подозрения его крепли…
— Бедная мама очень огорчится, она так тебя любит, — сказал он.
Стефа вскочила. Лицо ее пылало, глаза горели, подернутые слезами. Она сделала движение, словно хотела схватиться за голову обеими руками, нервно сжав губы. Пан Рудецкий удивленно смотрел на нее:
— Девочка моя, что с тобой?
— Ничего, папа! Я только хотела сказать, что вернусь к вам, если это обязательно, но…
— Стефа! — Рудецкий схватил ее в объятия. — Девочка моя дорогая! Я пошутил. Конечно, ты останешься, конечно, нельзя нарушать договор, коли уж мы дали слово… Я только хотел узнать… узнать… любишь ли ты нас по-прежнему.
— Папа! Ты еще сомневаешься? — воскликнула она с полными слез глазами.
Но в ее восклицании звучали уже и победные нотки.
Она обняла отца и жарко целовала его в лицо, в глаза, не в силах скрыть горячей благодарности. Боясь, что обидела его отказом, хотела загладить горячей сердечностью неприятную минуту.
Но пан Рудецкий, о многом догадываясь, притворялся, будто ничего не замечает.
После долгих ласк Стефа обрела прежнее веселое настроение. Рассказала несколько забавных историй из ее нынешней жизни, о поездке в Глембовичи, о потешном Трестке, смеялась, шутила, так что в конце концов и пан Рудецкий повеселел. Но глядя на нее, когда она с жаром рассказывала о блестящих аристократах, беспокойно думал: «Она очарована ими, этот мир манит ее… Странные люди — так умеют очаровать… Люди? Или один человек?»
XXIX
Два дня Стефа почти не разлучалась с отцом. Они вместе гуляли, вместе обедали. Вечером Стефа возвращалась в отель и попадала в объятия Люции, печально жаловавшейся, как ей скучно:
— Я без тебя не могу, мне так тоскливо! Люция уже называла Стефу по имени. Узы дружбы между учительницей и ученицей очень окрепли в последнее время.
В один прекрасный день пан Рудецкий нанес визиты пани Эльзоновской и пану Мачею. Он им очень понравился, умел держаться крайне вежливо, но с достоинством и своего рода почтением. Он был элегантно одет, умел держать себя в высшем обществе и произвел впечатление человека, обладающего хорошим вкусом. Пани Идалия нашла его «еще лучше», нежели при их первой встрече в Варшаве и принимала весьма радушно. Пан Мачей нашел в нем много симпатичных черт, трезвомыслие и веселость. Пан Рудецкий постоянно высматривал украдкой кое-кого еще, но во время его визита Вальдемара не было. Однако пан Мачей, словно отгадав мысли своего гостя, пригласил его назавтра на обед. К этим приглашениям присоединилась и пани Эльзоновская.
— Соберется несколько ближайших друзей, будет и мой внук, — сказал пан Мачей. — Хочу, чтобы вы познакомились.
На обед приехали Вальдемар, княгиня, панна Рита с братом и неотлучный Трестка.
Пан Рудецкий, подвергнутый испытанию, выдержал его с честью. За столом пани Эльзоновская наблюдала за ним, но пан Рудецкий держался превосходно. С Вальдемаром он поздоровался вежливо, оба не скрывали интереса друг к другу и были взаимно обходительны. Только пани Идалия укоризненно глянула на Вальдемара, когда он кланялся пану Рудецкому: так уважительно Вальдемар не приветствовал даже старых аристократов своего круга. Все остальные тепло приняли пана Рудецкого, даже Трестка отбросил свое обычное фанфаронство.
Избранное общество и учтивые беседы способствовали тому, что пан Рудецкий стал лучше понимать дочку, открыл, что круг этих людей и в самом деле притягивает.
С майоратом пан Рудецкий много разговаривал о конях, скачках. Коснувшись мимоходом университетов Бонна и Галле, они перешли к только что закончившейся выставке. Майорат умел направлять разговор, сдабривая его то хорошего тона шуткой, то долей необходимой иронии.
