— Бедный старый Ментор!.. Старость нужно уважать, Вера Дмитриевна.
Верочка не вытерпела, ухмыльнулась.
— Психопатушка, — ловя миг просветления, быстро сказал Рахманинов. — Давайте выпьем нашего вина. Оно, правда, состарилось, но ведь старое вино — самое лучшее.
Сирень была перед ними и протягивала свои пожухшие, с крапинками ржавчины кисти. Но Верочка по-прежнему видела ее в том первом цветении, когда незнакомый и непонятный кузен вдруг обрел столь сильное существование в ее душе.
— Давайте, — сказала она тихо, — мне белого.
Но они не сумели осуществить своего намерения.
Громко зовя Верочку, подбежала Наташа в сопровождении Марины. Рахманинов привычно отступил в тень кустов.
— Что тебе надо? — яростно накинулась на младшую подругу Верочка. — Ты что — шпионишь за мной?
Наташа надула губы.
— Ты забыла?..
— Что я забыла?
— Венки, барышня, надо плесть, — высунулась Марина.
— Какие еще венки? Что за детская глупость?
— Так сегодня же канун Ивана Купалы, — напомнила Наташа.
— Все девушки на женихов гадают, — добавила Марина.
— Ну, вам обеим нечего волноваться, — свысока произнесла Верочка. — Рано еще о женихах думать.
— А мы и не думаем, — заверила Наташа. — Мы за тобой пришли. Туня и Цуккина уже сплели.
— Пошли на луг, — предложила Марина, — венки-то из полевых цветов надо плесть.
— Сегодня ночью, — раздался из кустов замогильный голос, — явится дух Сережи Толбузина!..
Верочка пренебрежительно дернула плечом, Наташа округлила глаза испугом, Марина звонко расхохоталась.
Ночь. Подернутая облачной наволочью луна дает ровно столько света, чтобы поблескивали предметы из стекла и металла и серебристый туман истаивал над кустами белой сирени. Все остальное погружено во мрак.
Девушки: Татуша, Людмила, Верочка и молоденькая гувернантка Миссочка — оставили лампу на террасе и оказались в черном непроглядье. Затем небо отделилось от земли, на нем вырисовались верхушки деревьев, проглянули звезды, и в промоинах туч забрезжил зеленоватый свет. Девушки гуськом пересекли двор и вошли в парк.
Здесь было еще темнее, но глаза привыкли, и девушки довольно уверенно пробирались среди деревьев, затем вошли в яблоневый сад с побеленными, будто светящимися стволами и здесь разбрелись, каждая направилась к своему заветному месту.
Вытянув вперед руку, Верочка подошла к дереву, уронившему отягченную неспелыми плодами ветвь. Она присмотрелась к тронутой световыми бликами тьме, определила просеку и кинула туда веночек. И прошептала наговор.
Хрустнула ветка, колыхнулась тень, снова треск, шорох, чьи-то крадущиеся шаги. Мягко ударили о землю сбитые с дерева еще зеленые мелкие яблоки. Верочка вздрогнула, прижала кулачки к груди, и тут из-за яблонь вышла Наташа Сатина, стряхивая с волос сор, а в темноте осталось дыхание Марины.
— Опять ты? — с гневом, но и с некоторым облегчением воскликнула Верочка.
— Можно я с тобой постою?
— Вдвоем привидения не увидишь, — Верочка пригляделась к темноте, — а тем более втроем.
— Но ведь ты увидишь его во сне, а не сейчас, — жалобно сказала Наташа.
— Если ты будешь торчать здесь, то и во сне не увижу, — отрезала Верочка.
Наташа понуро побрела прочь. Верочка проводила ее нежданно сочувственным взглядом — все-таки жалко малолетку…
По пути домой Марина утешала Наташу:
— Да не расстраивайтесь, барышня! Мы сами гаданье устроим. Будем ярый воск лить. Я умею. И вы своего суженого увидите.
— Нет, Марина, — грустно сказала Наташа, — мне нельзя. Я, правда, еще маленькая.
— Ну, как хотите! На вас не угодишь! — рассердилась Марина. — Пойдемте, я вас уложу. Наши небось тоже гадают. Может, успею.
— Ты иди, Мариша, я сама лягу.
— Нет уж! — по-взрослому сказала девочка. — Я вас досмотрю, иначе мне покоя не будет.
На кухне кипело веселье, когда появилась Марина. Девки давно покончили с гаданьем, и сейчас стоял дым коромыслом: дробь каблуков и мельканье цветных платков. Плясали под балалайку и мандолину, на которых мастерски наяривали два недавних врага: садовник Егорша и скороспелый подросток Иван. Но как только вошла Марина, Иван сунул балалайку кучеру и вышел в круг.
Уже по тому как он тряхнул льняными кудрями, притопнул каблуком, вертанул носком сношенного сапога, стало ясно, что площадку занял выдающийся плясун. Не спуская с Марины темных глаз, их ночь подчеркивалась просяной светлотой волос. Ваня пошел по кругу, все убыстряя и усложняя шаг вихревой «русской».
Лицо Марины горело. Она росла возле барышень, большую часть жизни проводила в господских покоях, усвоила господские манеры и привычки, могла ввернуть иностранное словцо, но душой она оставалась здесь, в не больно благоуханном, с дымком и угарцем мире, здесь раскрывалась она до конца.
Марина не долго оставалась безучастной свидетельницей Ванькиного театра. Топнув ножкой, вынеслась на круг, осадила танцора и сама повела его за собой. Нелегок был их путь-спор-битва, и ни один не уступил, сдался третий — Егорша.
— Не могу, братцы, замотали. Дайте кваску освежиться.
И пока музыкант освежался кваском и бражкой, Ваня хмуро бросил Марине:
— Чего так поздно?
— Тебя не спросилась! — пренебрежительно отмахнулась красавица.
— Смотри, Марья! — пригрозил Иван.
— Ох ты, испужал до смерти!.. Гарсон макабр! — добавила в нос.
— Ты не выражайся! — вскипел Ванька. — Не то вожжами попотчую!..
Очнувшаяся музыка не дала им доругаться. Забыв распри, оба кинулись на круг и тут стали равны.
Верочка спала в своей постели, и месяц, поравнявшийся с ее окном, заглянул в комнату, озарив мятую подушку, скомканное в ногах одеяло, разметавшиеся светлые волосы, полуоткрытый рот.
Верочка застонала, ощутив тайной душой этот печальный свет, но не проснулась. Ей же казалось, что она встала, оделась и сейчас шла по Красной аллее Старого парка. Было утро, дымные лучи насквозь рассекли березняк и упирались в одичавший малинник вдоль тропы, исторгая из него голубоватый кур. И что-то страшное творилось за зримым обликом этого солнечного, дымного и блистающего утра, и все в Верочке мучительно съежилось, когда смутно чаемая угроза обернулась мужской фигурой, медленно идущей навстречу из глубины аллеи. Верочка могла бы убежать, скрыться в малиннике, хотя бы просто остановиться — нет, как обреченная, продолжала идти навстречу опасности. Незнакомец странно увеличивался по мере приближения, вытягиваясь в рост с деревьями, подымаясь еще выше; в реющем тумане и клубящемся солнечном свете он был лишен четких контуров, громоздился, роился, тек, переливался в самом себе. Верочка покорно шла, вернее, скользила к нему, все умаляясь, по мере того как он вырастал. И вдруг громадная тень простерлась над ней, поглотила, и с острой болью пришло счастье, потому что гигант этот оказался Рахманиновым…
Верочка проснулась в испарине. Немощный синеватый свет зари проникал в окна. Несколько мгновений она лежала недвижно, с широко раскрытыми глазами, затем вскочила в длинной, полудетской рубашке, подбежала к секретеру, достала оттуда свое тайное тайных — дневник в сафьяновом переплете, и на чистой странице написала крупным почерком: «Конечно! Больше нет никаких сомнений, я влю-бле-на! Как это случилось — не знаю. Знаю только одно — я люблю его. Это случилось внезапно, против моей воли. Что будет дальше? Не знаю. Рада ли этому? Не знаю. Любит ли он меня? Вот самый страшный вопрос, который я себе задаю. И пусть Сережа Толбузин и господь бог простят меня».
За чаем всех разбирало любопытство: что приснилось гадавшим девушкам. Но Людмиле, как всегда, приснилась «божественная, несравненная Цукки», а Татуше… лягушка.
— Несчастный Ментор! — ужаснулся Рахманинов. — Почему же лягушка?
— Наверное, я лучшего не заслуживаю, — смиренно отозвалась Татуша. — Бурая лесная пучеглазая лягушка. А что приснилось Брикуше?
— Сережа! — бесстрашно ответила та.
— А кто же еще мог присниться Психопатушке! — подхватил Рахманинов. — Какой счастливчик этот Сережа Толбузин. Сидит себе за тридевять земель, а образ его смущает далеких обожательниц.
— Замолчите! — крикнула Верочка и даже топнула ногой.
Этот взрыв не остался незамеченным старшей сестрой.
— Лошади поданы! — доложил вошедший кучер.
— Кто на прогулку, — объявила госпожа Сатина, — собирайтесь живо!
На дрожках Верочка пристроилась рядом с Рахманиновым, но с другого бока примостилась Татуша, нарядная, как карусель, словно они ехали на бал, а не на гумно.
Едва тронулись, Татуша принялась смеяться, закидывая назад голову. Верочка тщетно пыталась понять, чем так веселит старшую сестру Рахманинов, но из-за скрипа колес, грохота подпрыгивающих на ухабах дрожек, звона сбруи и поддужного колокольчика ничего не могла разобрать.
