и юность. Вышивала лица и одежды, палаты и мрачные пещеры, знала ненависть, от которой лопалось сердце, и страх, сводящий с ума. Видела жен, танцующих в золоте покрывал, и невест, искавших выход в бесконечных лабиринтах.
Все уже сделано, все уже соткано. Осталось лишь рассказать.
Хиллсиэ Ино дотронулась до рыжей косы Сармата. Затем – потрепала ему волосы на макушке, будто ребенку, и едва ощутимо похлопала по щеке. Сармат не оттолкнул.
– Твой брат убьет тебя, Хозяин Горы. – Вёльха печально улыбнулась. – Вот и конец.
По его лицу пробежала судорога, но он сдержался. Лишь глаза полыхнули: животным, кровавым, страшным.
– Который? – хрипнул.
Хиллсиэ Ино зацокала языком и шутливо погрозила ему пальцем. Хозяин Горы привык играть словами и знал, что у многих пророчеств было второе дно. Прозорливый, хитрый, внимательный Хозяин Горы! Но сейчас он не угадал.
– Самый старший, – ответила вёльха. – Тот, что пришел с севера.
Сармат взвился на ноги и, будто был оглушен или пьян, сделал пару нетвердых шагов назад, хотя голос зазвучал трезво и ясно:
– Нет.
Хиллсиэ Ино вздохнула и смежила веки – черный глаз не закрывался до конца и продолжал глядеть сквозь единичные ресницы.
– Не-ет, ведьма. – В его тоне пробуждался бархатный смех-перекат. – Ты ошибаешься.
Он качнул головой, тряхнул косами со звенящими зажимами. Снова присел перед Хиллсиэ Ино и поддел ее подбородок, вынудив посмотреть ему в лицо.
– Увы, – повторил мягко. – Хьялма меня не убьет. В этот раз я не поверю тебе, бабушка. Я буду сильнее твоего пророчества. – Примирительно развел ладони. – Если ты не против.
А когда поднялся, обрушил удар на один из стоящих здесь сундучков. Смел подсвечники, отшвырнул крохотный столик и блюдо, на котором марлы подавали Хиллсиэ Ино еду.
– Лгут твои боги, ведьма, – яростно зашипел Сармат. – А мне лгать не стоит.
Он переворачивал корзины с расшитыми полотнами и нехитрым скарбом. Под его ногой ломались разбросанные свечи и рвалась ткань. Об пол стучали иглы, гребни, веретена… Хиллиэ Ино знала: Хозяин Горы был взбешен ее пророчеством, а его гнев – разрушительная сила, безжалостная.
Хиллсиэ Ино всегда знала достаточно. Поэтому ее волосы были распущены, как у незамужней покойницы, а белая рубаха напоминала саван.
– Не бывать тому, что ты напророчила, ведьма. Слышишь?
Когда Хозяин Горы шагнул к ее прялке, Хиллсиэ Ино кивнула той на прощание, как старой подруге. Вскинула подбородок, встречая надвигающуюся бурю, и зажмурилась, чтобы не видеть, как деревянный остов ломался под сапогом.
– А что тебе твои боги напророчили? – свистнул Сармат надсадно, язвительно. – Что-нибудь славное, а? Что-нибудь хорошее?
Он выхватил саблю из ножен. Примерившись, рубанул от плеча и довершил все со вторым ударом.
Голова Хиллсиэ Ино покатилась ему под ноги.
Желтый глаз был закрыт, а черный проглядывал через складчатое веко – укоризненно, насмешливо.
* * *
– Кровью пахнет, – заметила Рацлава. Бесчувственно, но все же с легкой щепотью недовольства.
Сармат хмыкнул, разглядывая свои руки, – пятен на них не было.
– Извини.
Обычно марлы обряжали его жен в цвета, которые тем подходили, но сегодня просчитались. Рацлаве следовало носить летящие холодные шелка, а не тяжелый винный бархат, как нынче. Ей шли перламутровые жемчужины, рыбий глаз и аметисты, а не кусочки вишневого турмалина, вточенные в золото с черной финифтью. И лучше бы марлы заплели ее волосы в косы, чем собрали в прическу-корзинку, пропустив между прядями сверкающие гранатовые бусины.
Сармат решил, что его служанки те еще насмешницы. Стоило в Матерь-горе пролиться крови, как она тут же брызнула на наряд его жены.
Должно быть, Рацлава почувствовала, что внутри у Сармата все кипело. Он не сказал ей ничего грубого, не сделал ничего обидного, но воздух вокруг него бурлил от гнева и невысказанной угрозы. Сармат сел на стул подле жены, обведя взглядом маленький чертог, сплошь занавешенный темными полотнами, – не понять, из чего вытесаны стены. Сармату было душно. От пророчества вёльхи и от вина, ударившего в голову, от винных же оттенков, расползшихся от его одежд до платья Рацлавы, от потолка до пола. Было душно из-за того, что шею Рацлавы стягивал глухой бархатный ворот. Что ее руки, неуместно белые и – выше запястий – холеные, выглядывали из рукава-колокола, закатившегося до локтей.
Сармат сорвался с места. Перехватил ее руки, небрежно оттянул ее ворот, – так, что едва не лопнуло ожерелье, – и прижался губами к уху Рацлавы. В его движениях – ни игры, ни нежности, только голод и ярость, которую было не на кого обрушить, кроме нее.
– Сыграй, – выдохнул почти угрожающе, почти просяще – и, словно заметив это, мягко добавил: – Чувствуешь же, какой я сегодня.
Сармат отодвинулся. Сейчас его лицо находилось чуть ниже ее лица.
– Я могу убить тебя прямо сейчас, – предупредил серьезно. – Сыграй, чтобы я успокоился.
Рацлава, которую он впервые встретил зимой, никогда бы не сделала то, что сделала нынешняя – сверкнула призрачной учтивостью за маской равнодушия и страха.
– О, Сармат-змей. – Она покачала головой. – Я не хочу умереть этой ночью.
Пожалуй, Сармат пугал ее, а его прикосновения были ей противны.
Пожалуй, больше всего ей хотелось вернуть себе свое рыхлое бесчувственное лицо, а не придавать чертам краски.
Но время, проведенное в Матерь-горе, научило ее говорить то, что нужно, и вести себя правильно. Рацлава хотела выжить и не хотела ходить по краю, поэтому осторожно выбирала слова и тон. Да, его жена не была искусна в притворстве, но в апрельское полнолуние она сделала все, что он жаждал от нее получить, – Сармату хватило.
Она играла ему и играла, плела песню за песней – одна другой искуснее, легче, живее. В чертоге веяло прохладой южных вечеров и запахами лаванды и клевера, затем мотив сменялся, и Сармат чувствовал ветер с моря и соленые брызги на языке. Он слушал ее, прикрыв глаза, прислонившись спиной к ее ногам. Музыка Рацлавы вытесняла из его головы все мысли, оставляя лишь шелест листвы и шорох песка.
Ни войны. Ни огня. Ни смерти.
Рацлава была его пленницей, а Сармат собирался убить ее к летнему солнцевороту, но сейчас не существовало ни ее страха, ни его намерений. Ничего: ни орды Ярхо, ни Хьялмы, идущего за местью, ни князей, впутавшихся в дела их семьи. Только тишь и покой. Красота мира, впаянная в перезвон невидимых струн.
И свирель, поющая дракону.
Но когда музыка закончилась, а Сармат открыл глаза, он вспомнил обо всем, что ждало его снаружи. Про войну, огонь и смерть – в груди резво кольнуло. Но это раньше Сармат позволял себе быть испуганным и сбитым с толку, сейчас – о нет. Что бы ни предсказала ведьма, он еще поборется.
Сармат гибко поднялся с
