Комитет обратился ко всем русским в изгнании и в особенности к бывшим бизертянам, призывая их помочь построить памятник последним черноморским кораблям.
Строительство началось в 1937 году, закончилось в 1939-м, но храм очень пострадал от бомбардировок 1942 года.
После окончания войны было новое воззвание к русским людям:
Памяти русской эскадры в Бизерте
В далекой Бизерте, в Северной Африке, где нашли себе приют остатки Российского Императорского флота, не только у моряков, но и у всех русских людей дрогнуло сердце, когда в 17 часов 25 минут 29 октября 1924 года раздалась последняя команда: «На флаг и гюйс!» — и спустя одну минуту: «Флаг и гюйс спустить!»
Тихо спускались флаги с изображением креста святого Андрея Первозванного, символа Флота, нет — символа былой, почти 250-летней славы и величия России.
Там, в Бизерте, сооружен скромный храм — памятник последним кораблям Российского Императорского флота; в нем завеса на Царских Вратах — Андреевский стяг, в этом храме-памятнике мраморная доска с названиями кораблей эскадры.
Храм этот будет служить местом поклонения будущих русских поколений.
Бывший начальник штаба русской эскадры в Бизерте контр-адмирал
А. Тихменев.В довоенные годы русская колония в Бизерте была еще достаточно многочисленна, чтобы выписать из Франции и содержать православного священника. Но мы были вынуждены покинуть Бизерту, когда итало-немецкие войска высадились в ноябре 1942 года и начались бомбардировки, разрушившие город на 70 процентов.
В 1956 году страна Тунис обрела независимость, но вопрос Бизертского порта не был сразу решен. Летом 1961 года мы пережили уличные сражения, и только 15 октября 1963 года французский флот покинул навсегда Бизерту.
Большинство русских имели французское гражданство, их перевели на работу во Францию; из русской колонии остались только две семьи в Бизерте и несколько пожилых людей в Тунисе.
Мои родители жили постоянно со мной, но в июне 1961 года они были в Страсбурге у сестры Ольги, муж которой, доктор, наблюдал за их здоровьем. Они сами никогда о своем здоровье не беспокоились, и если теперь они позволяли себя лечить, то это было скорее из желания не делать нам неприятностей. Папа с трудом ходил, быстро задыхался, и я вечно боялась, чтобы он не простудился.
Мама ни на что не жаловалась, но она больше не читала. Она прислушивалась, она ждала…
«Мои лошадки», — говорила она, идя к окну, когда большая повозка останавливалась перед складом на противоположной стороне улицы.
Звонок почтальона… Нет ли для нее писем?
«Пишите Бабуле», — просил нас в письме сын Шуры Коля, который учился в Страсбурге. «Пусть Таня напишет», — прибавлял он, зная, как я занята. Но сказала ли я об этом Танюше?
Мы ждали их возвращения из Франции 26 июня. В воскресенье, за неделю до их отъезда из Страсбурга, Ольга принимала гостей. Мама была очень оживлена, много рассказывала о Бизерте, показывала всем большую фотографию своих внучек Тамары и Тани, которую я ей послала ко дню рождения. Она радовалась путешествию, вероятно, все же опасаясь длинной дороги. Ночью ее полностью изношенное сердце, как мне позже сказал доктор, не выдержало. Мы получили телеграмму в понедельник: «Маме очень плохо».
Вылететь через Марсель можно было только в среду, но во вторник мы уже знали, что все кончено. На панихиде 20 июня 1961 года, отслуженной православным священником в безликой и пустой часовне при клинике, гроб открыли. Но это уже была не она… Она никогда не уйдет навсегда, так ощутима будет в тяжелые минуты ее неусыпная и заботливая любовь.
* * *
Я привезла папу в Бизерту, в его привычную обстановку, на улицу Пьера Кюри. Он передвигался все хуже и хуже, из одной комнаты в другую, от стула до кресла, с книгой в руке, часто в поисках очков. Он мог читать и перечитывать одну и ту же книгу, фантастическую или веселую. Я думаю, что он в ней встречал, как старых знакомых, персонажей, созданных его собственным воображением. А главное, конец должен быть счастливым! Он в этом убеждался, подсматривая окончание перед тем, как начинать читать еще неизвестную ему книгу.
Бесполезно было тревожить то безмятежное спокойствие, которое он поддерживал с окружающим его миром! Даже когда я находила спрятанные им папиросы, он только сконфуженно улыбался. Улыбка, которая останется мне на всю жизнь укором! Но доктор определенно сказал, что не стоит лечить папу от артрита, если он будет курить!
Между преподаванием в лицее и частными уроками у меня оставалось совсем мало свободного времени. Как много утеряно из его рассказов! Он все чаще говорил о Рубежном, вспоминал события, о которых я раньше никогда не слышала, давно забытые картины восстанавливались в его памяти, с множеством деталей и всей силой пережитого. Я не всегда внимательно слушала…
Почему маленький мальчик, которым он тогда был, бежал сломя голову к бабе Муне, которая спускалась по ступенькам ему навстречу? Бежал так быстро, что упал без памяти у ее ног?
Было ли это в день, когда лошадь несла его к конюшне, о косяк двери которой он обязательно бы разбился, если бы не успел вовремя спрыгнуть?
Я четко видела ясное украинское утро, широкую, пыльную дорогу, суматоху на большом дворе, но сама ни о чем не расспросила: тяжелое настоящее начала 60-х годов не оставляло места для прошлого.
К счастью, папа не отказался от планов на будущее. Конечно, он не собирался больше строить миниатюрный самолет, как в 30-е годы, или катамаран для путешествия вокруг света, но его живой ум искал постоянной деятельности в пределах возможностей.
В 1964 году его здоровье ухудшилось. Какие бы ни были условия ухода за больным, всегда приходит момент, когда те, кто несут ответственность за принятые решения, спрашивают себя: все ли сделано, что должно?
В Бизерте 60-х годов эти условия были особенно трудными. Массовый отъезд большой части населения нарушил порядок жизни города. Невозможно было оставить больного дома. Я беспокоилась, когда папу привезли в клинику Анаби, в светлую и хорошо отапливаемую комнату, с кроватью для меня около него. Он сразу повеселел. Доктор Анаби и его жена были старыми друзьями; Иловайские и мадам Деляноэ пришли навестить его под вечер. Он им переводил, смеясь, выдержки из сборника сатирических поэм, как мне кажется, Алексея Толстого, сокрушаясь, что забыл дома «Утро Волшебников» Луи Пауельса и Жака Бержиэ. Таня побежала домой за книгой.
После их ухода папа спокойно принял лекарства, и, целуя его на ночь, я мимолетно встретила его доверчивый и улыбающийся взгляд. Он заснул очень быстро; я полудремала. Все вокруг, казалось, спало. В этой полной тишине я сразу заметила, что ему стало труднее дышать. Несколько секунд… его хриплое дыхание ускорилось и внезапно остановилось. Мои руки были вокруг его плеч, когда его сердце перестало биться. В ночь со 2 на 3 февраля 1964 года греческий священник приехал из Туниса; русского священника у нас больше не было.
В последний раз в нашей маленькой церкви стоял гроб, покрытый старым Андреевским флагом, — все, что осталось от последней стоянки.
Годы шли. Опустела церковь. Люди ушли, и стерлись их имена на разбитых могильных плитах.
Когда в 1985 году скончался Ваня Иловайский и его жена Евгения Сергеевна уехала к дочери во Францию, я принесла домой картонку с церковными бумагами, которые они мне оставили. Эта небольшая картонка была все, что осталось от нашего прошлого, и это прошлое было поручено мне. Из нескольких тысяч русских людей, лишившихся Родины и прибывших в 1920 году в Бизерту, оставалась теперь в Тунисе я одна — последний свидетель!
Глава XVIII
Бизерта моих внуков
После ликвидации военных баз Бизерта стала другим городом. Для меня эта перемена была менее заметной, чем для других старых бизертян, так как моя жизнь продолжалась в том же окружении. Я преподавала математику в мужском лицее, где сама когда-то училась и который кончили мои дети. Мои плотно заполненные дни протекали среди моих многочисленных учеников. Мои тунисские друзья никуда не уехали, и я приобрела новых между иностранцами, приехавшими сюда работать.
В верности старых друзей я никогда не сомневалась. Ина писала из Мюнхена, Валя из Женевы, а Жан Деляборд из разных концов света, куда забрасывала его профессия или его любовь к путешествиям. Роджера уже давно не было в живых.
Когда политический кризис прошел, некоторые бывшие бизертяне стали время от времени наведываться на каникулы.
Самые постоянные гости, конечно, мои внуки, Жорж и Стефан, Танины сыновья. Они регулярно проводят каникулы в Тунисе, считая, что ничего лучше Бизерты летом не существует. Они умеют заполнять пейзаж образами прошлого. Еще совсем маленькими, они никогда не рисовали старый порт без финикийских фелюг под пурпурными парусами. С наших прогулок на Белый мыс, в гроты или на Уэд-Дамус они возвращались с богатым сбором предполагаемо-доисторических черепков. Как и я, они любят побережье от Бизерты до Гар-эль-Мельх, бывшей Порто-Фарина.
