От коллектива Лисичанского краеведческого музея с большой просьбой обращается к Вам научный сотрудник музея Блидченко Светлана Олеговна.
Мы были рады узнать о нашей соотечественнице и землячке Анастасии Александровне Манштейн-Ширинской, хотели бы связаться с ней, попросить поделиться воспоминаниями, материалами о человеке, чьим именем названа одна из станций нашего города.
Вы, наверное, знаете, что разъезд Насветевич был открыт 1 февраля 1905 года; в настоящее время это одна из железнодорожных станций нашего города. На месте бывшего дома Насветевичей в 60-х годах построена 4-этажная школа № 5, в которой обучается 753 учащихся.
Просим передать Анастасии Александровне путеводитель по Лисичанску, надеемся, что ей будет интересно узнать о настоящем родного города. Будем рады ответить на вопросы, интересующие Анастасию Александровну, и получить от нее любые материалы, о которых она сочтет возможным нам рассказать.
В ближайшие год-два музей переезжает в новое, специально построенное для него помещение, и надеемся, что введение в экспозицию материалов, связанных с семьей Насветевич, будет интересно для посетителей музея…
Надеемся на Вашу помощь, уважаемая Наталья Борисовна.
С. О. Блидченко».
Интересующие меня вопросы! Мне хотелось все знать! Почему мне пишут о городе? Ведь усадьба — это была деревня: барский дом со службами, парк, река, лес и поля… Может, у семьи был дом в Лисичанске? Но я никогда об этом не слышала.
Я послала в музей длинное письмо, копии документов, обещала восстановить фотографии. Одна из моих новых подруг, милая Наталия Петровна, смогла реставрировать старинные выцветшие портреты. Я сама собиралась отвезти их в Лисичанск.
Я хотела также, чтобы Светлана Олеговна не беспокоилась. Если мы с Таней сможем приехать, мы удовольствуемся самым скромным приютом на один-два дня. Я не собиралась в туристическую поездку! В чем я могла быть «разочарована»?
Я прекрасно понимала, что белый дом с колоннами жил только на столетней фотографии, что цемент фабрик мог засыпать аллеи парка и что белая пена химических заводов, вероятно, замутила блеск Донца.
Но то, что было в прошлом и что для меня еще живо, этого никто не может изменить! Я примирилась даже с тем, что встреч не будет; что кто-то скажет мне: «Никого больше нет». И в то же время жили в душе слова моих внуков, что «может быть еще там, в России». И сама Россия казалась мне доступнее.
Второе письмо Светланы вернуло нас в настоящее. Оказывается, местоположение усадьбы стало частью теперешнего Лисичанска. Город, разрастаясь вдоль Донца, включил в себя то, что оставалось от поместья. Промышленный городок Рубежное невдалеке, но его фабрики не угроза «моему» Рубежному. Еще не все вымерло.
Конечно, на месте белого дома стоит большое здание в несколько этажей, но это школа. Часть старого парка уцелела и превращена в детский сад. Тропа, засаженная деревцами и кустарником, спускается к станции Насветевич.
Страна — это прежде всего люди! Живы еще старожилы, которые многое помнят. Живет еще столетняя учительница, которая преподавала с мамой на фабрике в 1918–1919 годах и которая вспоминает маму с большой теплотой. Светлана взялась за дело очень энергично: я уже знаю, где мы будем приняты, какие самые удобные способы сообщения с Москвой.
Не забывала она и историю края: от нее я узнала, что поместье было основано в 1750 году. Так впервые я познакомилась с предком Рашковичем. За 200 лет сколько поколений? Понемногу я буду узнавать их и видеть, как общими усилиями превращалась голая степь в цветущий край.
Я знала теперь, что есть на свете кусочек земли, где я никогда не буду чужой, что бы не писали мне в паспорте!
А пока надо было ждать. Год кончался, а я не получила еще ответа. Я переживала с моими соотечественниками события в России и чувствовала полную поддержку со стороны ее представителей. Особая симпатия связывала меня с морским атташе Анатолием Емельяновичем Ессиным: я не забуду его искреннюю доброту ко мне.
Несколько раз в бизертский порт заходило учебное судно «Перекоп». Снова была я на борту русского корабля, и курсанты, которые плавали еще под красным флагом, могли услышать мой рассказ о том, как на этом месте в 1924 году спускали бело-синий Андреевский стяг.
Мы знали, что скоро Военно-морской флот России будет праздновать свое 300-летие. Я вспоминала папу в Ревеле, глядя на молодого морского офицера. Оживленные лица курсантов, их желание помочь церкви — все это так напоминало мне кадетов и гардемарин бизертского Морского корпуса 20-х годов.
Художник из Морской академии Сережа Пен прислал мне позже акварели с изображением «Георгия» и «Жаркого», а также фотографию своей большой картины «Наваринская битва», где Андреевский стяг развевается над каравеллами.
Последняя стоянка
В декабре 1989 года я не была уверена, что смогу поехать в Россию, но я все же знала, что встречусь с миллионами русских людей совсем неожиданным для меня самой образом.
2 декабря журналист Фарид Сейфуль-Мулюков со своим оператором брал у меня интервью для московского телевидения. Мне сказали, что передача «До и после полуночи», куда готовился сюжет, пользуется большим успехом.
Его приезд был полной неожиданностью. У нас в квартире шел ремонт, и, узнав накануне о намечаемом интервью, мы с моими молодыми друзьями едва успели поставить мебель на место. Помню, с каким усердием Аркадий и обе Танечки старались придать жилой вид столовой. Все должно быть на месте: икона Спасителя с «Жаркого», портрет Государя, книги и фотографии кораблей.
Я была абсолютно не подготовлена к интервью, но сразу же почувствовала, с каким умением Сейфуль-Мулюков дает мне возможность высказаться. Он задавал вопросы, и мои ответы выливались в единое связное целое: наше русское детство, крымская эвакуация, жизнь в Бизерте…
Начало 1990 года было полно надежд. Каждый день приносил что-нибудь новое; для меня все менялось к лучшему. Безусловно, очень важен был визит советского консула: я могла полностью рассчитывать на его помощь.
Женевский комитет по делам беженцев обсуждал вопрос моей поездки с тунисскими властями. Его представитель в Тунисе дал мне знать, что я могу ехать с беженским паспортом: тунисская полиция аэропорта получит инструкции пропустить меня; комиссар полиции и представители Женевского комитета будут присутствовать при моем отъезде и возвращении в Тунис.
Россия становилась все ближе и ближе. Семья, друзья нас ждали. Мне казалось даже, что я смогу узнать уголки Петербурга. Дом № 44 на Большом проспекте…
Я смогу постучать в дверь квартиры № 13 и сказать: «Я вернулась». В коридоре налево я смогу показать ванную комнату с цилиндрическим медным водогреем, а направо — большую столовую с дверью в спальню со звонком над кроватью. Кто помнит еще сиреневые с золотом обои? Как встретят меня новые жильцы?
13 марта 1990 года по московскому телевидению передавали интервью, взятое у меня в Бизерте три месяца тому назад. Передача называлась «Последняя стоянка». Из Культурного центра за нами с сыном Сережей прислали автомобиль, чтобы мы могли присутствовать на показе.
Передо мной вставали образы прошлого и скорбные картины настоящего. Благодаря выбору архивных фильмов и музыки, благодаря живому взгляду оператора, слова воплощались на экране: парад крейсеров в кильватерном строю, Государь Николай Александрович в белой морской форме, окруженный офицерами; блестящий прием, где призрачные силуэты уносились в вихре вальса…
Я говорила об основании Морского корпуса, и портреты Петра появлялись на экране; я говорила о тяжелом положении, в котором находилась наша церковь, и камера скользила по строгим ликам святых и пострадавшим от сырости фрескам, по мраморной доске с названиями кораблей, по разбитым могильным плитам заброшенного кладбища.
В этот день в Бизерте шел дождь. Капли воды, как слезы, струились по стеклу автомобиля, который медленно пробирался по немощеной дороге между незаконченными постройками к нашей маленькой церкви, голубые купола которой неожиданно ярким пятном озарили этот безотрадный пейзаж, — все, что осталось от наших отцов, их веры и верности.
В конце картины, несмотря на бесконечную грусть, которой веяло от передачи, мне был уготован сюрприз: занесенный снегом пейзаж Донца и в зимнем небе, как знак надежды и жизни, стая перелетных птиц.
В начале передачи я была неприятно поражена, увидев себя со стороны, в какой-то застывший момент старости. Но постепенно это впечатление сглаживалось. Память восстанавливала жизнь в ее целом: здесь и пятилетний ребенок, и двадцатилетняя девушка, и вся полнота прожитого. Все остальное было уже не важно.
Вероятно, и зрителям в России необходимо было найти за «пеленой времен» то, что было так долго скрыто. Позвонив из Москвы в Культурный центр по окончании передачи, С. В. Жданов меня успокоил: «Вы покорили сердца тысяч и тысяч россиян».
