Спать долго не пришлось – резкий порыв ветра снёс мой бивуак. Мне и ещё двоим, пришлось до утра ходить, чтобы не замёрзнуть. С рассветом мы продолжили путь, оставив позади семерых: троих умерших и четверых, потерявших сознание.
Около восьми часов утра мы вышли на большую дорогу, и после бесчисленных трудностей в три часа дня пришли в Молодечно. Там собрались остатки всех подразделений, больше всего было людей из Итальянской армии. Здесь был и Император. Мы пытались найти убежище на ночь в каком-нибудь сарае или конюшне, но обнаружили, что пришли слишком поздно. Мы поселились в сильно пострадавшем от пожара доме без крыши. Вдобавок, на три четверти он уже были занят солдатами из других полков. Но мы считали, что нам повезло, поскольку за то время, что мы шли к Вильно, мороз постоянно усиливался.
Позже я узнал, что именно здесь Император обнародовал свой 29-й бюллетень, объявлявший о гибели нашей армии – это сообщении потрясло всю Францию. Днём 5-го декабря мы пошли дальше. Мы машинально брели за десятью тысячами человек, ошеломлённые, не имея представления, куда они идут. Мы пересекли несколько болот, где мы, вероятно, утонули бы и погибли, если бы не сильный мороз. Отставшие не опасались сбиться с дороги – она была отмечена сотнями мертвецов. На следующий день мы пришли в Бренице.[74] Император переночевал там и, а когда мы пришли туда, он уже уехал. В этот день мы были более удачливы. Я смог купить немного муки, и мы наскоро приготовили пудинг, но не удалось найти дом, и ночевать пришлось на улице. Было так холодно, что мы до утра глаз не сомкнули. На следующее утро мы отправились в Сморгонь. Дорога была переполнена офицерами из разных корпусов и остатками «Священного Эскадрона» и «Священного Батальона», закутанных в изорванные меха и обгоревшую одежду. Некоторые из них, без сомнения, отдали часть своей одежды друзьям, у которых и этого не было. Многие шли, опираясь на палки, их бороды и волосы покрывал лёд. Те, кто уже не мог идти, в отчаянии смотрели на них, стараясь высмотреть хоть кого-нибудь из своего полка, надеясь на помощь и поддержку. Боюсь, все они погибли.
Дороги выглядели, как побоища, так много было мёртвых. Но все время шёл снег, и он немного смягчал этот ужас. Мы потеряли чувство жалости, мы стали равнодушны даже к собственным страданиям, не говоря уже о страданиях других. Тех, кто падал и умолял о помощи, никто не слушал. 6-го декабря мы прибыли в Сморгонь. При въезде в город, мы узнали, что Император уехал во Францию накануне вечером, в десять часов, назначив командующим армией короля Мюрата. Многие из иностранцев воспользовались этим событием, чтобы обвинить Императора, но этот его поступок был совершенно естественным, так как, заговор Мале стал причиной не только его возвращения во Францию для наведения порядка, но и для формирования новой армии. Среди множества постоянно прибывающих больных и тех, кто находился при смерти, попадались и другие, хорошо одетые и бодрые, по-видимому, иностранцы. Все они громко критиковали Императора. Я думаю, что эти люди были английскими шпионами, присланными для разрушения порядка в армии.
В толпе я потерял одного из своих спутников, но не имел времени искать его, так как очень хотел найти дом для ночёвки. Увидев офицера из Бадена, служившего в городском гарнизоне, вместе со вторым своим спутником я пошёл за ним. Баденец зашёл в дом еврея, где он квартировал, но, увидев нас, не возражал против нашего присутствия. Мы сели возле тёплой печки. Только прошедший через такие же невзгоды и лишения может понять наш восторг от самого пребывания в теплом доме и возможности хорошо выспаться.
В той же комнате на диване лежал страдавший от лихорадки молодой штабной офицер. Он рассказал мне, что болеет от самой Орши, а поскольку не может идти дальше, тут ему и конец наступит, ведь, несомненно, он попадёт в плен к русским. «Один Бог знает, – сказал он, – что будет дальше, и что скажет моя бедная мать, когда она узнает!»
Баденский офицер, который знал французский, пытался утешить его, сказав, что тот получит его сани с лошадью, если он сам погибнет. Он обещал нам суп и мясо, а сам покинул город ночью с остатками гарнизона. Бедному офицеру стало хуже, он бредил всю ночь, а мы не дождались ни супа, ни мяса. У нас было только несколько луковиц и орехов, купленных у еврея за большую цену, но жилье стоило ещё дороже.
Мы вышли рано утром 7-го декабря, очень тихо, чтобы не услышал молодой офицер, ведь мы ничем не могли помочь ему. На дороге было малолюдно, через некоторое время мы остановились отдохнуть возле разрушенного сарая. Через полчаса появилась колонна Императорской Гвардии, мы увидели наш полк, он шёл, изо всех сил стараясь держать строй. Я присоединился к своей роте. На привале товарищи поинтересовались, нашёл ли я какую-нибудь пищу за четыре дня своего отсутствия. Когда я ответил, что совершенно ничего найти не удалось, они разошлись, ругаясь и ударяя прикладами ружей о землю.
Мы продолжили наш марш, и пришли в Жупраны поздно вечером – почти все дома здесь были сожжены, а остальные просто разорены, без крыш и дверей. Мы худо-бедно устроились, а поскольку конины было много, я заготовил мяса ещё и на следующий день.
8-го декабря была уже середина дня, когда мы собрались уходить, но прошлой ночью было так холодно, что многие солдаты разводили костры внутри, чтобы согреться, и это привело к пожарам. Больные и совершенно обессилевшие солдаты имелись в каждом доме, и те из них, кто не мог позаботиться о себе – все они сгорели.
В середине дня мы добрались до маленького городка, название которого я забыл.[75] Нам сказали, что здесь будет раздача пайков, но вскоре выяснилось, что склады разграблены, а люди, ведавшие раздачей, сбежали, также сбежали и интенданты. Поэтому мы продолжили наш путь, перешагивая через мёртвых и умирающих. На привале возле дерева, один из солдат нашей роты увидел лошадь. Мы собрались вокруг, чтобы убить её и разделить мясо поровну. Но, ни ножей, ни топоров, у нас не было – мы убили её ради крови, которую собрали в кастрюлю, взятую у немки – маркитантки. Нашли брошенный костёр и начали её варить. В кровь добавили немного пороха в качестве приправы, но в самый разгар приготовления появился большой отряд казаков. Времени хватило только на то, чтобы съесть это блюдо в том виде, каким оно было, а поскольку мы делали это руками, наши лица и одежда покрылись кровью. На нас было страшно смотреть.
Положение осложнилось ещё и мощным артиллерийским огнём, а если учесть, что здесь собралось более тридцати тысяч человек всех национальностей, разыгравшуюся сцену описать просто невозможно. Мы продолжали путь, и пришли в большую деревню, за три или четыре лье до Вильно. Я узнал в этой деревне ту самую, что мы оставили нетронутой месяц назад, при переходе от Вильно до Москвы. Здесь я потерял свои трофеи, то есть, небольшую коробочку с кольцами, ожерельями, прядями волос и портретами любовниц из всех стран, в которых я побывал. Я был очень расстроен потерей этой своей коллекции. 9-го декабря мы вошли в Вильно, при температуре 28 градусов мороза.[76] Из двух дивизий, составлявших более десяти тысяч, до Вильно дошли едва ли две. Здесь к нам присоединились французы и неаполитанцы, прибывшие за два дня до нас. Впоследствии, во время этого ужасного путешествия, многие из них погибли. Новоприбывшие были прекрасно экипированы и не нуждались ни в чем, кроме еды. Они оставили свои удобные квартиры в Литве и Померании лишь несколько дней назад. Первое время они испытывали жалость и сострадание к нам, но через пару дней стали хуже нас. Сначала они старались помогать друг другу, но когда выяснилось, что это означало делиться своим добром, стали вести себя так же, как и другие солдаты и офицеры.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
