Высота, скорость, курс. Он знал, куда нужно смотреть. И этот знает. Может, он не знает испанского языка, но, если я начну передавать сообщение, он сразу поймет.
— Я понял, командир.
В кабину вошел Альберта, показавший Виктору, чтобы тот вышел отсюда. Виктор, вздохнув, вышел из кабины. Ему порядком надоел испанский язык, на котором говорили пилоты и в котором он понимал всего несколько слов.
В салоне бизнес-класса его ждал Переда.
Самолеты, совершавшие рейсы в Кению, обычно имели два салона: бизнес-класса и экономкласса. В первом салоне традиционно размещались пассажиры бизнес-класса. Переда сидел на последнем сиденье, положив автомат рядом с собой. Виктор подошел к нему, сел в кресло.
— Наша влюбленная парочка удобно устроилась в другом салоне, — усмехнулся Переда, — я, правда, предупредил, чтобы они следили за пассажирами, а не друг за другом. Ну как там наши пилоты?
— Болтают как заведенные.
— Это нервная реакция, — усмехнулся Переда, — я когда в первый раз увидел убитого, весь день плакал. А потом ничего, пришел в себя. И все было нормально.
— Когда мы будем в Либерии?
— По моим расчетам, часа через полтора.
Пока все идет нормально, Виктор. Главное — вовремя сесть. Через полчаса, когда пересечем границу Гвинеи, нужно будет объяснить Барселоне, куда именно мы летим. Они должны знать, что мы захватили самолет.
— Как у наших там, в Москве? — спросил Виктор.
— Не знаю. Мы договорились звонить только точно по времени. И не разговаривать.
Я звоню каждые два часа и спрашиваю какую-нибудь аптеку или библиотеку. Если мне говорят, что я не туда попал, значит, все в порядке.
Если говорят, что я ошибся, значит, конец. Но пока все идет нормально. Твой сотовый телефон работает здорово. Это гениальное изобретение, такие вот телефоны. Можно говорить из самолета, из Африки, из Антарктиды. Просто гениально. Это уже двадцать первый век, Виктор. Мы сегодня приближаем двадцать первый век.
«Какой-то он слишком восторженный, — неприязненно подумал Виктор. — Может, из-за близости завершения всей операции и радости обладания гигантскими суммами он так волнуется?» И словно в ответ на его мысли Переда вдруг сказал:
— У меня ведь было тяжелое детство, Виктор. Нас вывозили под бомбами самолетов Франко, под взрывы наших домов. Мы все официально стали сиротами уже в десять лет. Государство взяло нас под свою опеку. А когда вместо одной мамы у тебя сто разных мам и все тебя ненавидят, ты поневоле начинаешь ненавидеть весь мир. Вот что я тебе скажу, Виктор.
Самые мрачные мои воспоминания — это мое пребывание в детском доме. Я еще тогда почти совсем не знал русского языка. Меня называли немцем и дразнили. А когда я пытался доказать, что это не так, меня били. Знаешь, как могут бить озлобленные войной детдомовцы, потерявшие родителей, зачастую убитых у них на глазах. Мы были обозлены на весь мир. Как меня били! — Он покачал головой. — А потом я научился их бить и стал давать сдачи — Но воспоминания о моих унижениях сохранились на всю жизнь. Это в книгах глупости разные пишут, что, пройдя через страдания и боль, человек становится лучше и чище. Ничего подобного. Чем больше страданий, тем ужаснее человек. Тем более ожесточается его душа.
Бедный сирота никогда не станет лордом. Даже в королевском дворце он будет помнить о своем унижении и мстить всему человечеству — Виктор молчал, ошеломленный речью Переды. — Мне с трудом разрешили поступить в летное училище, — продолжал Переда, — и то только потому, что тогда в газете «Правда» была напечатана статья о моем отце, героически погибшем испанском коммунисте. После статьи мне разрешили стать летчиком, но летал я только на внутренних линиях. Я был советским гражданином, но испанского происхождения. И поэтому меня никуда не пускали. А когда впервые я попал в Испанию десять лет назад, то просто испугался. После пустых прилавков у нас видеть такое изобилие… И тогда я понял, что меня уже ничего не остановит. — Он почесал подбородок, сминая свою короткую бородку, и закончил: — И тогда я понял, что должен сделать все, чтобы вырваться из этого дерьма.
Чтобы вырваться и стать человеком. А человеком в этом мире можно стать, только имея доллары в кармане. Без денег в этом мире ты ноль.
Ноль без палочки. С деньгами ты палочка.
И чем больше у тебя денег, тем выше твоя палочка.
Проходившая мимо симпатичная стюардесса, стараясь не смотреть на них, пронесла поднос с кофе дальше.
— Стой, — приказал вдруг Переда, — вернись обратно.
Все пассажиры первого салона начали оборачиваться.
— Всем смотреть прямо, — закричал Переда, — никому не оборачиваться!
Девушка подошла к нему.
— Мы тоже хотим кофе, — громко сказал Переда. Девушка наклонилась, протягивая чашечку кофе. Переда смотрел ей в глаза. Она сама открыла его столик и поставила туда одну чашку, затем вторую. У нее на подносе осталась третья.
— Еще, — сказал Переда, глядя ей в глаза.
Она поставила и третью чашечку. Выпрямилась, чтобы уйти.
— Стой, — приказал Переда, не отрывая от нее глаз. Он взял пистолет и поднес его совсем близко к лицу девушки. Та стояла, замерев, только капельки пота на верхней губе выдавали ее волнение. Переда медленно провел пистолетом по ее телу, чуть надавил на ее выступающую грудь, провел оружие дальше. Виктор с интересом следил. Переда спускал пистолет ниже, по бедру, по ноге. Дошел до края юбки, заканчивающейся чуть выше колен. Он попрежнему смотрел в глаза девушки. Чуть-чуть приподнял край юбки. — В следующий раз, — неприятно улыбаясь, сказал Переда, — кофе в первую очередь будешь носить нам.
Девушка поправила юбку. В ее глазах горела теперь ненависть. Переда убрал пистолет, и она отошла от них.
— Вот так, — сказал Переда своему напарнику, — в этом мире нужно иметь деньги, как эти толстозадые впереди нас. Или пистолет, как я. И только тогда ты настоящий человек, Виктор.
— Интересная у тебя философия, — усмехнулся Виктор.
— Который час? — спросил вдруг Переда, глядя на свои часы. — Черт возьми, кажется, мои остановились!
— Около четырех, — сказал Виктор, — в Москве сейчас уже шесть вечера.
— Чуть не опоздали. — Переда поднял телефон и набрал номер сотового телефона Аркадия Александровича. Почти сразу ему ответил незнакомый голос:
— Да?
— Это гомеопатическая аптека? — спросил Переда, подмигивая Виктору.
— Какая, к черту, аптека! — сказал все тот же незнакомый голос. — Идиот, вы не туда попали!
Переда медленно закрыл телефон и посмотрел на Виктора.
— Кажется, у нас начинаются проблемы, — сказал он, — отвечал вместо Аркадия Александровича кто-то другой.
— Может, еще раз перезвонить? — предложил Виктор. Переда задумался.
— Нет, — наконец сказал он, — нельзя. Будем действовать по плану. Кажется, самое время обрадовать наших коллег. Пусть передают в Барселону, что мы требуем самостоятельности басков. Это их как-то подбодрит. — И он поднялся, чтобы пройти в кабину пилотов. Но настроение у него было испорчено окончательно.
Москва. 17 часов 50 минут
Вертолеты прибыли с десятиминутным опозданием. С балкона депутатской комнаты было видно, как ящики грузят в самолет. Абуладзе стоял рядом с Аркадием Александровичем, глядя на летное поле. Самолет находился совсем рядом с депутатским залом, на ближайшей к зданию стоянке. Отсюда все было видно достаточно четко. Аркадий Александрович взглянул на часы.
— Все правильно, — спокойно сказал он, — хотя вы и немного задержались. Мы передадим вам капсулу через тридцать минут. Здесь будет кто-нибудь, кто мог бы определить, что мы вас не обманули?
— Будет, — угрюмо сказал Абуладзе, — я сейчас пойду и поговорю с руководством.
— Никаких активных действий, генацвале, — усмехнулся Аркадий Александрович, — не забывайте о третьей капсуле. Если с нами что-нибудь случится, третья капсула будет разбита.
И пусть обеспечат самолет едой и водой, но без всяких там наркотиков. Мы проверим.
— Не нужно меня пугать, — мрачно проговорил Абуладзе, уходя с балкона. На Седого он больше не смотрел. Неторопливо переваливаясь, он спустился по лестнице, открыл замок на двери, вышел, закрыл дверь. В вестибюле, перед депутатской комнатой, уже стояли несколько человек, в том числе и Маркин.
— Ну как? — спросил он.
— Пока все нормально, — вздохнул Абуладзе. — Где генерал Дмитриев?
— В соседнем здании, — показал Маркин. — Идемте туда.
Они вышли из здания, проходя к другому помещению. Сотрудники милиции и ФСБ очень незаметно убирали людей с их дороги. Абуладзе в сопровождении своего спутника поднялся в оперативный штаб, развернутый прямо в здании аэропорта.
— Они уже собрались? — спросил Дмитриев, когда он вошел в комнату. Здесь было человек десять неизвестных ему людей. Абуладзе сел на стул.
