- Папа его теперь не декан. Он в министерстве чиновником средней руки груши околачивает.
- Ясно. Забыла я совсем про эту статью. Вечером напишу. Отмажь пока.
- Да он уж всучил мне тут перепечатывать с его глубокомысленными исправлениями, — хмыкнула Наталья. — Ну, как обычно — «но» на «а», «беременность» на «гестацию». Сказал — срочно. Чтоб через час на столе лежало для последующей редактуры. Не зря у него мама учительницей русского языка была. И ему бы в филологи податься, чем позориться в акушерстве. И позорить всех, кто при нём. Профессор кесарево делать не умеет, вот ведь! А потом сказал, что через полчаса срочно уезжает. Так что я тут буду целый день торчать в бездельном ожидании. Вечером непременно случится что-то срочное, как всегда. Например, книги на полках в профессорском кабинете переставить, ага. А я буду звонить отчиму, чтобы он Юльку из садика забирал. И мама, естественно, закатит мне телефонный скандал. Как будто это не она сама меня на эту проклятую кафедру засунула. Ладно, иди. Занимайся делом. Не всем же повезло чаи с плюшками с утра до ночи гонять и абзацы в тексте переставлять.
- Я к тебе зайду после обеда.
- Жень, у тебя что-то случилось?
- У меня что-то случилось уже давно. Только я никак не вспомню, что и когда, Наташ. Я живу в состоянии хронического «дежавю», которое не могу поймать за хвост. Мне пора к психиатру.
- А я — в хроническом МДП[85]. Так что обе пойдём.
Жаль, электрошок и лоботомию отменили.
* * *
Что-то случилось уже давно. Может быть, в прошлой Женькиной жизни, когда она была вовсе не Женькой, а сидела у рояля в пышном чопорном платьице и смешных «взрослых» башмачках, а нищий учитель музыки смотрел на неё так, как будто видел Вечность. А может быть, тогда, когда она вышла замуж опять не за того, хотя и в век, лишённый сословных предрассудков. Кстати, зачем? «Наверняка есть женщины, которым категорически противопоказано выходить замуж. Видимо, я из таких. Потому что есть те, кто смиряется, привыкает и не помнит иного. А я помню эту проклятую Вечность и не согласна на меньшее. Не согласна, но… согласилась. Я — неудачница, обречённая оказываться не у того Звёздного Стола. Вот ведь… Вроде и пьют, и весело. Да только опять компания не та, и у меня аппетита нет, и чувство юмора совсем из другой галактики. Я — дешёвка. Разменный пятак, в насмешку наделённый душой юбилейной монеты. Фу! Даже мыслю я как банкир. Банкир, лишённый финансового чутья. Прогоревший бедолага-нытик. Я омерзительна самой себе», — думала Женька спустя всего лишь два года после того, как грузная тётка с бляхой на груди объявила Михаила мужем, а её — Евгению — женой.
«Или это месть кармы за насмешки над музыкантом, таким мудрым, таким красивым, но бедным и не той кастовой принадлежности?» — размышляла она лет пять после того как. В десятилетнюю годовщину она не думала и не чувствовала ничего. Женя равнодушно уставилась на мужа, произносящего пышные речи о любимой и единственной, о красивой и умной, о просто-таки непревзойдённой. «О ком это он?» — промелькнуло у неё. Она выпила ещё стопку водки и отправилась танцевать с каким-то мужиком. Супруг умилённо взирал. Любил ли он Женьку? Наверное. Насколько способен любить будильник с длительным заводом. Монотонное ровное тиканье его любви сводило порывистую, неспокойную Женьку с ума.
— Давайте ещё раз выпьем за самую прекрасную женщину на свете, за мою жену Евгению!
«До чего же он косноязычен! Он говорит не то, двигается не так, и самое ужасное, что я не могу его даже ненавидеть. Я не чувствую к нему ровным счётом ничего! Я скотина. — Мысли хмельной Женьки были верны как никогда. — И что же мы будем с этим делать? То есть я. Он-то не будет делать ровным счётом ничего! Какой же у него бессмысленный слюнявый взгляд. Как будто раздевает. Что он там не видал ещё, за эти бесконечные десять лет. Пора с этим заканчивать».
Действительно, Миша с «этим» ничего делать не собирался. Он был из той замечательной породы, что составляют большую часть биомассы этой планеты. Он чувствовал тепло и холод. Ему бывало больно и приятно. Ещё он ел, пил, смеялся, совокуплялся, работал, лежал на диване перед телевизором, ходил в рестораны, магазины, театры и на выставки, ездил на рыбалку и летал в отпуск, покупал кухонные комбайны и носки. И любил жену. И был уверен, что и она любит его. Она живёт с ним под одной крышей. Спит в одной постели и говорит спасибо за очередную соковыжималку. Он догадывался, что Женька не одной с ним крови, но предпочитал просто не трогать её в моменты задумчивости и немотивированной, как привык считать, меланхолии.
- Может, сходим куда-нибудь?
- Нет. Не сегодня.
- Ты уже полчаса сидишь в темноте. У тебя что-то случилось?
- Нет. Я просто хочу побыть одна.
- В темноте?
- В темноте.
- Но ты же боишься темноты.
- Не сегодня. Сегодня она рассказывает мне удивительные вещи.
В такие моменты он просто тихо уходил. От разговора, из помещения, от того непонятного, что было внутри Женькиного тела. Он точно знал, что внутри любого тела есть кости, суставно-мышечный аппарат, внутренние органы, эндокринные железы, кровеносная, лимфатическая и нервная системы. Миша был достаточно неплохим хирургом. Но внутри Женькиного тела было что-то ещё. Что-то, чего он не знал и знать не хотел. Как любой рациональный механизм, оберегая себя от песчинки, что может застопорить ход шестерёнок. Пока её физическое здоровье было в норме, а психическое — на его взгляд — в относительной, он не хотел задумываться, что именно представляет собой это «что-то ещё». Не мог. В те редкие случаи, когда Миша глушил неясное спиртным, он устраивал простые и незамысловатые разборки.
- Чего тебе не хватает?
- Мне всего хватает, спасибо.
- Ты меня не любишь!
- Я и себя-то не очень. — Абсолютно спокойный голос жены выводил его из себя.
- Не кури на кухне! — визгливо голосил он, не зная, к чему ещё прицепиться. — Завтра к нам приедет моя мама!
- Во сколько?
- Нет! Ты не удерёшь на этот раз! Ты будешь пить с нами чай!
- И вести «светские» беседы о том, что у твоей драгоценной маменьки болит сегодня и болело вчера, в каком месте и как именно пучит живот, какого рода кровянистые выделения у неё из престарелого причинного места и как неразумно тратят деньги её подруги и, разумеется, я. Не то что она — пятнадцатую пару дешёвых сапог прикупила на рынке, а не одну-единственную за триста пятьдесят долларов, ужас-ужас! Уволь. И, прости, в своём доме я буду курить, где хочу.
- Это мой дом! — заходился он в пьяном оре.
Ах да. Как я могла забыть. Ты купил эту квартиру до брака. Она абсолютно и полностью твоя. А я была малолетней дурой, не «просекшей фишку». — Женька была спокойна. Впрочем, как всегда. — Я пойду покурю куда-нибудь туда. Туда, где можно и где я могу купить квадратный метр столика в собственность. Пусть и на короткое время.
И она уходила. Чтобы вернуться через сутки или двое. После этого они неделю вели молчаливое сосуществование. Дольше у него не выдерживали нервы, и он «делал шаги к примирению». Так он это называл.
- Ты никогда не делаешь шагов к примирению! — умильно-укоризненно говорил Миша жене.
- Я не умею.
- Но это же так просто!
- Как? Топ-топ-топ? — Она смеялась тем самым смехом, который сводил с ума не только его. Что, в свою очередь, сводило его с ума остатков. Но не «до степени», как говорится. Благо он имел крепкую психику, являющуюся продуктом безукоризненного функционирования любого тела, внутри которого есть кости, суставно-мышечный аппарат, внутренние органы, эндокринные железы, кровеносная, лимфатическая и нервная системы. И нет загадочного «чего-то ещё».
- Как тебя угораздило выйти за меня замуж? — изредка спрашивал Мишка непонятную ему жену.
- Кажется, это случилось где-то между Станиславом и Сашкой. Я как раз тогда была влюблена в Вадима.
— Ну ты и тварь!
- А ты меня выгони.
- Не дождёшься.
- Хочешь, я сама уйду?
- Нет. Не хочу. Мне кажется, что ты — моя жизнь.
- Когда кажется, это не жизнь.
- Я просто не умею так изящно выражаться, как ты.
- Я не выражаюсь. Я чувствую. А ты — нет. У нас с тобой межвидовой барьер, понимаешь? Не может кролик жить с собакой. Они могут существовать на одной территории, но никогда не проникнут друг в друга.
— Но мы-то проникаем.
- Я не имею в виду физиологию. К тому же ты знаешь…
- Знаю. Я и в этом тебе надоел. Последний раз был больше месяца назад. Ты не можешь жить без новых ощущений, а мне лишь позволено подбирать крохи с барского стола. Я не в обиде. Только делай так, чтобы я не знал. Поверь, мне бывает больно, как это ни странно.
- Бывает? Мне не перестает. Я проститутка. И что обидно, всего лишь за крышу над головой. И за кухонный комбайн.
