Особенно же меня тронуло интервью режиссера Юрия Норштейна. Чудесно, когда человек настолько равен себе. Среди самых важных слов Норштейн называет пространство, мироздание, мироощущение, возвышение. Он говорит:
– Я люблю слово милый, употребляю его по разным поводам, причем даже в снисходительной форме. Слово деточка произношу. <…> Я люблю слова – небо, дерево, сумрак, чудный, волглый, лицо, лик, товарищ (не люблю господин), порядочность, путь, дорога, купол, свод, воодушевление, собака, очень мне нравится слово листобой.
Современный человек сходит с ума по части своего благополучия и комфорта. Для него не существует таких понятий, как дорога <…> нагретая трава, запах осенней прели. Есть только практическая целесообразность жизни <…>.
– То есть для вас слова благополучие и комфорт являются, по сути, антисловами?
– Да, они мне омерзительны. <…>
– Какие слова вы бы изъяли из русского языка?
– Не люблю слова офис, формат, цена вопроса, однозначно, имидж, ваши проблемы, заколебал, прикольно, ладненько. Важнее всего для меня соединение слов с общим контекстом (http://mn.ru/society_edu/20120601/319446719.html).
Замечательное интервью, над которым можно долго размышлять. Вот, к примеру, слово порядочность. Многие люди замечают, что в последние годы оно стало как-то мало употребляться. Видимо, потому, что оно предполагает непосредственную очевидность нравственной оценки поступков человека. А она-то, эта непосредственная очевидность, из нашего релятивистского существования слегка уходит. Меня еще поразило, как точно Норштейн в своем неприятии современности ухватил многие самые важные именно для этой самой современности слова. Как раз благополучие и комфорт – старые слова, которые за последнее время из невзрачных и прикладных разрослись до масштаба ключевых слов, обозначающих фундаментальные ценности бытия. Особенно это видно на прилагательных благополучный и комфортный. Недаром в XXI веке политики заговорили о том, что Россия должна стать «благополучной страной» для «комфортной жизни». Да и слово формат Норштейн острым глазом художника приметил. А ведь за модой на это слово и вправду стоит совсем новое представление о соотношении формы и содержания (я уже об этом писала, как и о комфорте с благополучием). Да и со словом проблема тоже понятно… Проблема вместо неприятность или беда – это торжество практицизма: нечего переживать, надо действовать. Решать вопросы, как теперь говорят. Цена вопроса тоже у Норштейна, понятное дело, в черном списке.
Да, а листобой, кстати, это осенний холодный ветер такой.
Жеманство, больше ничего
А вот еще одна из героинь «Слова и анти слова» (www.mn.society_edu/20130308/339289799.html), «автор песен и музыкант Наталья О’Шей (Хелависа)», отрекомендовавшаяся среди прочего лингвистом, говорит, что ненавидит «откровенно неграмотные слова плана „волнительный“». Интересно, думаю, что такого откровенно неграмотного в слове волнительный? В нем просто некая ненужная экзальтация, а с грамотностью ничего такого. Но далее она поясняет: «Я терпеть не могу неверные ударения и новообразования восьмидесятых годов – уже упоминала ужасное словечко „волнительный“. Что это за слово? Кто такой „волнитель“?» Ну, она же говорит, что лингвист. При чем тут волнитель? Что, если есть слово упоительный – должен быть упоитель? Или оно тоже неграмотное? А восхитительный – восхититель? Зубодробительный – зубодробитель? Наконец, если офигительный – то и офигитель?
Впрочем, замечательная лингвистка С. М. Толстая обратила мое внимание на то, что в слове волнительный все-таки есть легкая словообразовательная аномалия – хотя, конечно, связанная вовсе не с тем, существует или нет слово волнитель. Просто прилагательные на -ительный свободнее всего образуются от глаголов на -ить – ит: унизить – унизительный, усилить – усилительный и т. п. А от какого-нибудь карать наиболее естественное прилагательное будет карательный. И вот, например, нестандартное производное пользительный (от пользовать), говорит Светлана Михайловна, тоже какое-то вульгарное и неприятное. Однако просмотр Грамматического словаря Зализняка показывает, что есть еще несколько аналогичных образований: чувствительный, действительный, именительный, неукоснительный, увольнительный, некоторые, как и волнительный, – от глаголов на -овать. Но к чувствительному или именительному нет же никаких стилистических претензий.
Кто спорит, слово волнительный никак не назовешь нейтральным. Более того, оно входит в список дежурных речевых шероховатостей, который легко воспроизведет каждый культурный носитель русского языка, будучи разбуженным среди ночи (кофе мужского рода, одеть – надеть не путаем, звóнишь и ложишь ужасно, как бы – слово-паразит):
СИНДЕЕВА. Конечно. И вот сейчас вы уже в наше время – опять руководитель телевизионного канала. И для меня, как человека, оказавшегося в этом телевизионном бизнесе, разговор с вами и волнителен, хотя говорят, что нет такого слова. ЛЫСЕНКО. Но очень модное слово – волнительно. Оно комсомольское, из комсомольского жаргона. СИНДЕЕВА. Наши редакторы очень ругаются (http://tvrain.ru/articles/anatolij_lysenko_glava_obschestvennogo_tv_cherez_mnogo_let_nyneshnim_zhurnalistam_budet_ochen_stydno_smotret_v_zerkalo_i_dumat_kakaja_zhe_ja_svoloch-381675/).
Проблема не в этом. Часто люди думают, что «нормальность» или «ненормальность» – это такое имманентное свойство слова, коренящееся в его структуре. На самом деле просто у каждого слова свои пути вхождения в язык, своя история жизни, своя окраска, которую оно может приобретать, терять или менять. Нам говорят: вот, мол, волнующий – нормальное слово, а волнительный – ненормальное. Но нормальное слово – это всего лишь слово, которое закрепилось в языке с нейтральной окраской. То же, которое не закрепилось, кажется ненормальным. Ведь слово трогательный – такое же по структуре, как волнительный, однако оно нейтральное. А трогающий вообще не вошло в язык. Сложись иначе, победили бы варианты трогающий и волнительный, и те же люди с тем же пафосом рассуждали бы о нелепости вариантов трогательный и волнующий.
И потом, с чего это волнительный – «новообразование 80-х годов»? Вот же:
Можно в толпе и при самом волнительном зрелище оставаться спокойным и радостным, и можно лежа в постели себя измучить своими мыслями, так что будешь задыхаться от волнения (Л. Н. Толстой. Письмо Л. Л. Толстому от 28 января 1894 г.).
И отчего все в мире так странно, так волнительно. «Волнительно», – повторил громко Мартын и остался словом доволен (Вл. Набоков. Подвиг, 1931).
Если бы такая неловкость произошла в действительности, она бы принесла нам много неприятных, волнительных минут (К. С. Станиславский. Работа актера над собой, 1938).
Для Художественного театра цензура разрешила запрещенные раньше места, и вся Москва волнительно ожидала этого спектакля, боясь, что их любимый театр должен будет уступить пальму первенства в этой постановке Малому театру (Н. Ф. Балиев. Воспоминания, 1930–1936).
Кстати, наверное, от Станиславского, от актеров его школы и пошла мода на это слово. Замечательно об этом у Аксенова:
Выступать она не умела, сильно путалась, говорила какие-то шаблонные, свойственные «людям искусства» слова: «где-то по большому счету» и «волнительно» вместо «волнующе» – и произносила прилагательные мхатовским говорком, то есть так, как ни в жизни, ни на экране никогда не говорила (В. Аксенов. Пора, мой друг, пора, 1963).
Действительно, в этом слове долго ощущалось что-то актерское. Как написал мне в подтверждение этого один из читателей: «Про „волнительно“ мне отец, завзятый театрал, так и объяснял в детстве, в 60-е, что так говорят только артисты». Тут ведь вот еще что интересно. На самом деле понятно, почему людям нравилось говорить волнительный вместо волнующий. Слово волнующий к тому моменту захватило уже очень широкий спектр эмоций, включая и весьма «общественные»:
