– …Сюда будет в скором времени… И торопит с таксаторской (то есть землемерной. – Е.Ч.) работой... той дачи, что позади села Заводного; туда к урочищу Перелог.
– Продавать совсем хочет? – спросила Павла (Павла Захаровна – сестра следующего героя. – Е.Ч.). <…> Целую дачу продает?..
– Да-с, около шестнадцати тысяч десятин.
– Заложены?
– Как следует. Поэтому-то и нельзя в них произ водить порубок. <…> Банк следит довольно строго.
– Эх, батюшка, все нынче проворовались!
– Павел Иларионович на это не пойдет. Он очень такой... джентльмен. А продавать ему пришлось...
– Для метрески?..
– <…> Та дама, которая ему обошлась уже в миллион франков, выстроила себе отель... <…> С отделкой отель обошелся в два миллиона франков... Он там, в этом отеле, поблаженствовал месяц какой-нибудь – и в одно прекрасное после обеда муж вдруг поднимает бурю.
– Какой муж? – стремительно перебила Марфа (сестра Павлы Захаровны. – Е.Ч.).
– Ее муж, Марфа Захаровна. Она замужем и даже титулованная. <…>
– И муж его вытурил?
– Вы отгадали, Павла Захаровна.
– А платить-то ему приходится за отель и всю отделку?
– Совершенно верно.
Теркин прикидывает, во что обойдется Низовьеву распутная жизнь: «Если его парижская любовница – графиня – стоила ему два миллиона франков, то на нее уйдут все его не проданные еще лесные угодья, покрывающие десятки тысяч десятин по Волге, Унже, Ветлуге, Каме!».
Второй продавец, Иван Захарыч Черносошный, – одного поля ягода с Низовьевым, только птица более низкого полета. У него были жена и любовница, законная и две незаконные дочери. Оба имения, где есть еще и доли сестер, заложены. Сестрам, Павле и Марфе, он должен. Иван Захарыч решает заложить последнее – лесную дачу, но не тут-то было:
Банк оценил ее слишком низко. Но денег теперь нет нигде. Купчишки сжались; а больше у кого же искать? Сроки платежа процентов по обоим имениям совпадали в конце июня. А платить нечем. До сих пор ему устраивали рассроч ки. В банке свой брат – дворянин. И директор – пред седатель, и двое других – его товарищи.
Но там что-то неладно. В городе заехал он к предводителю, своему дальнему родственнику... <…> Предводителя он нашел в сильном расстройстве. Он получил известие, что в банке обнаружен подлог, и на сумму в несколько десятков тысяч.
Мошенничество, которым занимается банк, вполне современное. Своим да нашим ссуды выдаются в размерах, существенно превышающих залоговую стоимость имений, которыми они обеспечены: «По двум имениям, назна ченным в продажу, ссуда оказалась вдвое больше сто имости. Оба имения – двоюродного брата старшего директора». (Финансовый кризис в России 2008 года вскрыл примерно такие же схемы в нескольких отечественных банках, да и причины ипотечного кризиса в США заключались в том же.) Дело раздула пресса, местная и столичная, в итоге «в городе началась паника, вкладчики кинулись брать назад свои деньги с текущих счетов и по долгосрочным билетам, по которым банк платит шесть процентов. Нечего и думать выхлопотать отсрочку».
Передряга в банке аукнулась и самому предводителю, поэтому он в растрепанных чувствах.
У него имение заложено – “да у кого есть незаложенное имение?” (курсив мой. – Е.Ч.) – но давным-давно, еще отцом его, в одном из столичных банков; а недавно он, получив добавочную сумму, перезаложил его в дворянский центральный банк. И эти деньги он уже прожил. Живет он чересчур шибко, с тех пор как связался с этой бабенкой, бывшей женой акцизного чиновника. Он ее развел, мужу-“подлецу” заплатил отступного чуть не сорок тысяч; развод с венчанием обошелся ему тысяч в десять, если не больше. За границу она его увезла; целых полгода они там путались, в рулетку играли. Франтиха она самая отчаянная. По три дюжины у нее всего нижнего белья и обуви, и все шелковое, с кружевами; какого цвета рубашка, такого и чулки, и юбка. Даром что бывшая жена акцизного, а смотрит настоящей французской кокоткой. И вот, с самого своего предводительства, третий год он с ней так мотает. В Москву ездят чуть не каждый месяц, и непременно в “Славянском базаре” отделение берут. В уездном городишке умудряются проживать на одно хозяйство больше пятисот рублей в месяц.
Он был прежде председателем управы. И когда сдавал должность, оказалась передержка. Тогда дело замяли, дали ему время внести в несколько сроков.
Ивану Захарычу не помогают и здесь: «Он думал было занять у предводителя, а тот начал сам просить взаймы хоть тысячу рублей, чтобы поехать в губернский город и там заткнуть кому-то “глотку”, чтобы не плели “всяких пакостных сплетен”». Скажу коротко, ибо это не тема данной главы, что «пакостные сплетни» соответствовали действительности, предводитель проворовался еще раз, но уже в больших масштабах – украдены и сиротские деньги. Он оказывается в тюрьме, а вытаскивает его под залог до суда Теркин.
Иван Захарович пускается в обобщения:
...Он все живее и живее чувствовал, что он близок к краху, и не один он, а все почти, подобные ему, люди. Но обвинять себя он не мог. Жил, как пристойно дворянину, не пьяница, не картежник. Есть семейство с левой стороны – так он овдовел моло дым...
Ему было себя ужасно жаль. Не он виноват, а проклятое время. Дворяне несут крест...(курсив мой. – Е.Ч.) <…> Поздно локти кусать. Нельзя уже остановить всеобщее разорение. Ничего другого и не остается, как хапать, производить растраты и подлоги. Только он, простофиля, соблюдал себя и дожил до того, что не может заплатить процентов и рискует потерять две прекрасные вотчины ни за понюшку табаку! <…>
Придется пустить себе в лоб пулю – он это сделает с достоинством.
Видите, какая философия разведена для самооправдания: я бедный, потому что честный. Но у этого были два имения и лесная дача, которые он профукал, а Теркин, весьма порядочный малый, начинал с нуля, и эту собственность у него покупает! Значит, дело в чем-то другом?
Чтобы повыгоднее продать имение, Иван Захарыч нанимает таксатора, Николая Никаноровича Первача, который должен «раскрутить» Теркина на хорошую цену. Вот их разговор:
– Она [Павла Захаровна] того мнения, что лесную дачу и усадьбу с парком надо продать безотлагательно.
– Легко сказать... Цены упадут. Вот и Низовьев продает.
– Его лес больше, но хуже вашего, Иван Захарыч. И теперь, после надлежащей таксации, производимой мною…
– Все это так, Николай Никанорыч. Но я от вас не скрою... Платеж процентов по обоим имениям может поставить меня...
– Понимаю!.. Видите, Иван Захарыч... <…> Дачу свою Низо вьев… продает новой компании... Ее представитель – некий Теркин. Вряд ли он очень много смыслит. Аферист на все руки... И писали мне, что он сам мечтает попасть поскорее в помещики... Чуть ли он не из крестьян. Очень может быть, что ему ваша усадьба с таким парком понравится. На них вы ему сделаете уступку с переводом долга.
– Тяжело будет расстаться с этой усадьбой. Она перешла в род Черносошных...
– Понимаю, Иван Захарыч. Зато на лесной даче он может дать по самой высшей оценке.
– Хорошо, если бы вы...
– Я не говорю, что мне удастся непременно попасть на службу компании, но есть шансы, и весьма серьезные.
– Ах, хорошо бы!.. Будьте уверены, я со своей стороны... У Ивана Захаровича не хватило духа досказать. Это была сделка...
Иными словами, таксатор собирается «стричь купоны» с двух концов: попасть на работу в компанию, работать там за зарплату и якобы отстаивать ее интересы, а одновременно подыгрывать Ивану Захаровичу. Как нам это знакомо!
Таксатор и Иван Захарович дискутируют о том, можно ли найти денег и избежать продажи имений и дачи. Разговор этот дается последнему нелегко:
– Душевно рад бы был и в этом оказать вам содействие, многоуважаемый Иван Захарыч...
В голове Первача мелькнуло соображение: “пожалуй, и за таксаторскую работу ничего не заплатит этот гусь, так поневоле придется его выручить”.
– Душевно рад был бы, – повторил он после маленькой паузы. – Положим, у того же Низовьева я мог бы, в виде личного одолжения...
Иван Захарыч начал краснеть. Этакий “шмерц”, землемеришка, а говорит с ним, Черносошным, точно начальник с просителем, хоть и в почтительном тоне... Нечего делать... Такие времена! Надо терпеть!
– Но предположим, – продолжал Первач, замед ляя свою дикцию и затянувшись длинной струей ды ма, – предположим, что мы добудем эти деньги...
“Мы, – повторил мысленно Иван Захарыч, – вон как поговаривает... Времена такие!..”.
– Ваша сестрица Павла Захаровна весьма резонно замечает, что это была бы только отсрочка... краха...
“Вон какие слова употребляет! Крах!.. И терпи!” – подумал Иван Захарыч.
– Извините... я называю крахом...
– Да, да, нынешнее слово, я знаю...
– Слово настоящее, Иван Захарыч. Зачем же доводить себя?
