Постепенно, вместе с солнечным и теплым утром, что поднималось на горизонте, вместе с нехитрой песенкой Дюнуа, которую тот напевал без слов, а к нему присоединился хорошо поставленный голос Эжена, вместе с пением птиц, уныние Людовика начало уходить куда-то прочь, отброшенное назад за круп его коня и куда-то на дорогу.
И печаль больше к нему не возвращалась. Так приятно путешествовать с друзьями, все кругом цветет, а впереди Рим и возможное освобождение. Со смехом и шутками проезжали они один французский город за другим, двигаясь по староримским дорогам, пересекая мосты, построенные еще при Цезаре. «Надо же, — удивлялся Людовик, — сколько лет прошло, а их, наверное, никто ни разу не ремонтировал».
Это заставило его вспомнить о давным-давно умершем Цезаре, «Записки» которого заставлял читать патер Поль. Он был потрясен невежеством Людовика, а тот в изучении этого мертвого языка не видел никакого смысла. Людовик вызубривал церковные тексты на латыни, часто не понимая смысла слов, но патер Поль считал латынь основой всех языков и настаивал на его изучении. Много часов провел Людовик над книгами Цезаря под присмотром патера Поля. Тот смотрел куда-то вдаль с отсутствующим видом, а взгляд Людовика был прикован к раскрытому огромному фолианту, под ним была спрятана книжечка поменьше, перевод новелл Боккаччо. Вообще-то Людовик мечтал прочесть их в подлиннике, по-итальянски, ведь при переводе всегда что-нибудь опускают. Эжен хорошо знал итальянский и обещал в дороге научить их языку. Друзья решили взять себе за правило за едой говорить по-итальянски, но у них ничего не получалось — то они забывали делать это, а то принимались хохотать над своим странным произношением.
Путешествие занимало гораздо больше времени, чем они предполагали, так много оказалось мест, где надо было остановиться. Надолго задержались они в Савойе, здесь почти в каждом городе у них были родственники, так что они метались по Савойе туда-сюда, от одного замка к другому, и везде в честь их прибытия устраивали торжества.
Савойя была независимым герцогством, хотя французский король уже положил на нее свой тяжелый глаз. Сестра Людовика XI, Иоланда, была регентшей при своем малолетнем сыне Филберте I. Как раз с кузиной этого Филберта, Луизой, и был против воли помолвлен Эжен. Сейчас у него появилась возможность впервые увидеть свою, с позволения сказать, невесту. Она только начинала ходить.
После «знакомства» с невестой Эжен загрустил и извлек заветную миниатюру Марии Бургундской. Людовик преисполнился к нему сочувствия, потому что эта миниатюра была единственным, что связывало его с Марией. Сама она была замужем за Максимилианом Австрийским.
«И что сейчас с ней будет?» — задавался вопросом Людовик. Ее отец, Карл Смелый, в конце концов потерпел сокрушительное поражение в своей войне с королем. Его тело швейцарские наемники разрубили топорами на части и разбросали по полю брани при Нанси. Говорили, что его голову преподнесли королю.
«Можно себе представить, что это за день был для короля, — грустно размышлял Людовик. — Какой триумфальный танец он исполнил над поверженным врагом». Людовик представил себе картинку: худой, как смерть, король в своем лишенном воздуха кабинете, весь в черном, закутав колени в свой черный плащ, торжественно нахохлился в своем кресле.
И тут Людовик не ошибся. Только король не сидел, а, получив известие о поражении и смерти герцога Бургундского, бегал взад-вперед по кабинету и, отчаянно жестикулируя (кажется у него даже согрелись руки), произносил перед Оливером свои речи.
— Карл Смелый! — вновь и вновь повторял король, радостно потирая руки. — Карл Смелый! Ну и какой ты теперь смелый, наш милый. Карл, без головы? Без всех своих земель в Бургундии, которые теперь принадлежат мне? Ты был смелый, зато я — осторожный!
Он скрипуче рассмеялся.
— Да, приятель, смелым ты, конечно, был, а вот о потомстве позаботиться позабыл. Всего-навсего одна дочь! Не лучше ли быть осторожным, как я. При мне и мой сын, и моя голова!
— Карл Смелый! — снова произнес король. — Чудесно, чудесно!
Поражение Бургундии остальных герцогов повергло в уныние. «Кто следующий?» — спрашивали они себя теперь, когда король развязал себе руки. Сейчас идти против воли короля для Людовика было очень опасно. Он знал это, но не колебался. Бургундия пала, но Орлеан победит!
Эжен очень нервничал по поводу своей петиции Папе. У него не было стойкости и выдержки Людовика. То он считал, что его дело легко будет улажено, и уже торжествовал победу, но в следующий момент не видел никакого выхода и был готов смириться.
Вот и сейчас, отложив миниатюру в сторону, он со вздохом произнес:
— Я не думаю, что мне следует ехать с вами в Рим. Это бесполезно.
— Но, Эжен, — воскликнул Людовик, — что ты теряешь?
— Ничего особенно, кроме, пожалуй, головы.
— Но герцоги имеют право советоваться с Папой по поводу своих браков. Прежде чем жениться, мы должны получить его благословение. Папа должен знать и наше мнение тоже.
— Да, — согласился Эжен, — он должен знать, каким способом нас заставляют жениться.
— И ты должен протестовать сейчас, пока только помолвлен. Если бы я был тогда старше, я бы обязательно это сделал. Гораздо легче отменить брачную церемонию, чем потом аннулировать брак.
— Да, — кивнул Эжен, и лицо его прояснилось, — в конце концов, ведь я еще не женат.
— И этого не произойдет, если будешь таким же твердым, как Людовик, — ободряюще добавил Дюнуа.
Эжен вяло ответил, что, да, он, конечно, должен и будет проявлять твердость, но Людовик и Дюнуа мрачно переглянулись. По мере приближения к Риму решимости у Эжена наблюдалось все меньше и меньше. Но все же он путешествие с ними продолжил.
Была уже середина июля, когда они покинули Аосту в Савойе и направились в Милан, что находился отсюда на расстоянии ста миль.
Накануне вечером прибыл гонец из Блуа с письмом от матери Людовика. Оно содержало двухнедельной давности сообщение о том, что Мария и де Морнак поженились. Мария писала, что надеется на понимание Людовика, на то, что он смягчится. Ее счастье будет более полным, если Людовик пришлет ответ, хотя бы пару слов и скажет, что он прощает ее.
Долго раздумывал Людовик над этим письмом. Лицо его было мрачным. Что толку сейчас злиться и негодовать, когда она не понимает, что сотворила и для себя, и для своего сына. Он не мог предотвратить это событие, а теперь надо надеяться только на то, чтобы оно не обернулось новой катастрофой. У нее хватит здравого смысла (или у де Морнака) не посещать двор и не приглашать много гостей в Блуа. Возможно, она и будет счастлива в этом браке. Людовик хорошо знал, что такое быть разлученным с человеком, которого любишь, и вовсе не хотел, чтобы его мать страдала. Ее брак считается позорным (еще бы — герцогиня и мажордом), но он не более позорен, чем его собственный брак с принцессой Франции.
