глубоких психических или эмоциональных проблем:
– У меня нет психического заболевания. Но убедить в этом врачей невозможно. Я разговаривал с ними всю свою жизнь, снова и снова повторяя, что со мной все в порядке. Они меня не слушали.
Когда Сверлинг попытался копнуть его семейное прошлое, Белл возразил:
– От вас ничто не скроется. Вы не оставите ни одного секрета. Мне все равно. Вот такой была моя жизнь – все поломано и перевернуто.
Вопрос о своих школьных годах в средней школе Белл перевел в жалобу на нынешние условия жизни в заключении.
– Когда меня несправедливо бросили во врата ада, я резко похудел из-за жары и плохого питания. Но я не жаловался. Я знал, что мой день настанет.
День, на который ссылался Белл, наступил, когда он пришел в суд, чтобы опровергнуть «представленную против меня одностороннюю монету». Путаница с метафорой его не смущала.
Присяжные, похоже, не знали, куда он клонит, называя себя «одиночкой, индивидуалистом и лидером», а затем запуская монолог о своих спортивных успехах и успехах старшего брата в средней школе. Далее последовали отрывки из Библии, цитирование гимна «О, благодать» и резкое обещание «разоблачить казус обвинения».
– То, что они раскопали и принесли сюда, не имеет отношения к делу. Правосудием здесь и не пахнет. Все раздуто беспредельно.
Во время перерыва на ланч Белл сказал Майерсу:
– Вы – лучший!
– Пока нет, – ответил прокурор. – Я все еще жду, когда вы выступите в качестве свидетеля.
Во время послеполуденного заседания Белл допустил, что признал себя виновным в нападении на женщину в Рок-Хилле и попытке силой усадить ее в свою машину, угрожая ножом, но заявил, что сделал признание необдуманно, уступив давлению адвоката и членов семьи, которые убедили его в том, что он виновен.
* * *
Накануне я прилетел в Южную Каролину. Майерс планировал вызвать меня в качестве свидетеля, после того как все остальные высказали свое мнение. Он позвонил в местное отделение ФБР в Колумбии, и они передали запрос мне в академию. Мы заранее несколько раз обсуждали мои предполагаемые показания по телефону, полагая, что представленные каждой стороной эксперты по психическому здоровью эффективно нейтрализуют друг друга в сознании присяжных заседателей. Я, со своей стороны, мог бы рассказать об организационных способностях Белла, его умении планировать и преступной изощренности – про всё то, чего не мог бы совершить страдающий от галлюцинаций и безнадежного бреда психически больной.
После ужина я встретился с Майерсом и его командой в моем мотеле. Я спросил Майерса, как поживают Смиты, особенно Дон и Хильда. Он ответил, что они держатся и, похоже, справляются настолько хорошо, насколько можно ожидать в сложившихся обстоятельствах. Я спросил, не потерял ли Белл интерес к Дон, и Майерс сказал, что нет, не потерял. Она определенно чувствовала себя неловко, когда Белл смотрел на нее, и всякий раз Роберт старался сесть так, чтобы закрыть сестру от него.
Я предупредил Майерса, чтобы он ожидал вспышки гнева от подсудимого, как только тот узнает, что я значусь в списке свидетелей на следующий день. Белл был достаточно проницателен, чтобы понимать, как может использовать меня сторона обвинения, и он пошел бы на все, чтобы только показать себя и иррациональным и ответственным. Две эти цели как будто противоречили одна другой, но я чувствовал, что Белл попытается нейтрализовать мои показания, а также показания экспертов, продолжая в то же время тешить свое собственное эго.
Утром во вторник, 25 февраля, когда у меня появилась первая возможность лично наблюдать за процессом, а не просто получать отчеты, Белл вернулся на трибуну и снова отказался сидеть. Он сказал, что решил стоять, «потому что, к сожалению, у врат ада нет стульев, и если ты сидишь, то сидишь на холодном полу или на жесткой кровати». Я никогда не слышал, чтобы врата ада описывались как холодные, но неважно.
– Что такое врата ада? – спросил Сверлинг.
– В шаге от того, где я сейчас.
Белл рассказал, что видел смерть Шари Смит в одном из своих видений, но твердил, что не причастен к ее похищению или смерти, как и ко всем прочим преступлениям, в которых его подозревали. Он не мог сказать, кто убил Шари, потому что «не хочет неприятностей с юридической точки зрения и в глазах закона».
Когда его спросили об этих видениях, он произнес фразу, которая стала знаковой для его свидетельств: «Молчание – золото». Он объяснил, что не хочет говорить из уважения к семье Смит, которая уже достаточно настрадалась. Он сказал, что встречался с психиатрами, которые обследовали его, потому что «сотрудничать с врачами важно».
– В конце концов, они могут спасти человека от электрического стула и вынести вердикт «виновен, но психически болен». Все возможно.
Вся сцена разыгрывалась почти так, как я и ожидал.
Если поверить Беллу на слово – что, по общему признанию, было бы рискованным вариантом, – то выходило, что он напрямую конфликтует со Сверлингом: адвокат давал своему клиенту достаточно свободы действий, чтобы все уверовали в наличие у него серьезного психического заболевания, но сам Белл утверждал, что совершенно вменяем. Вероятно, присяжным не очень понравилось его заявление о том, что у него есть их имена, домашние адреса и личные данные.
В конце концов судье Смиту надоело слушать ту чушь, которую нес подсудимый, и он объявил перерыв, отправил присяжных из зала и предупредил защиту:
– Итак, мистер Сверлинг, мистер Белл находится на скамье подсудимых примерно шесть часов или дольше. Этого, безусловно, достаточно для того, чтобы присяжные могли понаблюдать за его поведением при ответе на вопросы. Я заметил, что мистер Белл понимает вопросы, которые ему задают, и что его ответы ясны. Мистер Сверлинг, если вы не решите ограничить своего клиента в его ответах на вопросы, которые вы задаете, тогда я собираюсь это сделать. Если нет, то мы можем задержаться здесь на еще три недели.
– Я к этому готов! – бодро ответил Белл.
Когда присяжные вернулись в зал заседаний, Белл наконец раскрыл свое алиби на то время, когда была похищена Шари, но при этом еще и заявил протест.
– Вы хотите, чтобы я выдал свое железобетонное алиби? – обратился он к Сверлингу. – Я пытался сохранить его как козырь в рукаве.
Когда на него нажали, Белл сказал, что возил свою мать к ортопеду в Колумбию, а затем подробно описал все в прямом смысле этого слова. В характерной для него компульсивной манере он описал, как встретил ее в почтовом отделении округа Лексингтон в 13:15 пополудни и сел за руль ее машины. Затем он перечислил названия улиц, светофоры, знаки остановки и другие ориентиры по пути к кабинету врача. Они вышли из офиса в 14:50 и отправились в ресторан «Кристалл» на
