— А... за что? — спросила она, внезапно чувствуя, что краснеет.
— Ну, надо же тебе в чём-то ходить, — он присел к ней на кровать. — Зима на носу, а я же выбросил твои... ну, эти... — он прищёлкнул пальцами, нахмурился, — колодки деревянные...
— Клумпасы?
— Ну, да. Надень.
Травник говорил и вёл себя совершенно спокойно, и настороженность, обуявшая было девушку, постепенно отступила. Ялка нерешительно погладила мягкую кожу, полюбовалась ещё раз желтоватым бисером латунных гвоздиков, затем поставила башмаки на колченогий стул и сложила руки на коленях. Покачала головой.
— Я... Я не могу их взять, — сказала она, наконец. — Это слишком дорогой подарок для меня... У меня никогда не было таких... таких...
— Значит, будут, — отмахнулся травник. — Не думай об этом. Если тебе так легче, можешь считать, что мне они достались даром.
— Даром? — Ялка недоверчиво наклонила голову, но похоже было, что Жуга не врал. — Но как...
— А, — тот уклончиво мотнул косматой гривой, — старые долги. Не ворчи, обувайся. Всё равно ведь придётся надеть: свои башмаки я тебе не отдам, хватит с тебя безрукавки. Надевай, хочу посмотреть, подойдут или нет.
Ялка не решилась дальше спорить, молча высвободилась из-под одеяла и влезла ногами в обнову. Нагнулась, затянула ремешки, немного покуражилась с застёжками, потом встала и прошлась по дому, с непривычки очень громко стуча каблучками. Башмаки скрипели, что твоя телега. Ялка выгнулась, покосилась на ноги через одно плечо, через другое. В груди защекотало детской радостью, губы против воли расползлись в улыбке. Ой, хороши... Ногам внутри было тепло и мягко, как дотоле не было никогда, а уж зимой — и подавно. Со всем Лис подгадал — с размером, с шириной, и даже оставалось ещё место, чтоб одеть чулки потолще. Интересно знать, подумала она, на глаз определил, или успел, пока она в жару валялась, мерку снять?
Она почему-то покраснела и потупилась.
— Ну? По ноге? — спросил тем временем Жуга, критически наклонив голову.
«А зачем он тебе, девка, а, идёшь ты пляшешь?»
— Ага, — сказала она.
— Не сутулься.
— Это от вязания, я всегда чуть-чуть горбатая, — смущённо ответила та, и невпопад добавила: — А в дверь стучали сегодня.
— Стучали? В дверь? — деловито осведомился травник, выкладывая из котомки снедь, бутылки и какие-то тугие свертки серой мешковины. — Когда? Днём или ночью?
— Ночью. Тихо-тихо так. Тебя не было, а я побоялась открывать. Потом ушли.
— А, тогда не обращай внимания, — отмахнулся тот. — Это Том-стукач. Он тебя не обидит.
— Том-стукач? — переспросила Ялка. — А кто это?
— Не знаю, я никогда его не видел. — Травник покопался в глубине мешка и вынул оттуда стеклянную баночку, наполненную чем-то чёрным. Протянул девчонке. — На, держи. Это для башмаков.
— Дёготь? — догадалась Ялка.
— Угу — кивнул тот. — Он с воском. Смажешь перед тем, как выходить. Щётка там.
Он указал.
Говорящие крысы, банник, Том-стукач... Кто следующий? Куда она попала?
Ялка сглотнула пересохшим горлом, повертела баночку в руках, с опаской покосилась на дверь. Но всё было тихо. Никакого стука. Вообще ничего.
Тишина.
Только сосны скрипят на ветру.
— Спасибо, — поблагодарила она и сняла башмаки. Обтёрла их рукой, поставила на лавку. — Я никогда не видела таких замечательных башмаков. Ни на одной ярмарке.
Травник поскрёб в бороде, покивал своим каким-то мыслям и пытливо посмотрел на девушку.
— А ни на одной людской ярмарке ты и не смогла бы их увидеть, — медленно проговорил он, особо выделив при этом словечко «людской». — Людям до этих башмаков ещё сто лет расти, а может, и все двести.
Ялка, как ни была ошарашена, всё-таки нашла в себе способность пошутить:
— Что ж они, выходит, сами выросли? На дереве, как пироги в стране Кокань[31]?
— Нет, не сами, — голос травника внезапно отвердел: ещё не лёд, но вязкая смола. — Не на дереве. Просто их тачал лепрекон.
Что-то ухнуло в груди.
— Ле... лепрекон? — переспросила она и посмотрела на башмаки, как смотрят на лягушку. — Это что же... это... вроде бы как гном такой, что ли?
— Да.
Ялку передёрнуло.
— И мерку тоже он снимал?
Вопрос остался без ответа.
Травник встал, прошёлся до стола и замер у камина, облокотившись там на полку. Что-то взял с неё и повертел в руках. Положил на место: Ялка едва успела углядеть проблеск чего-то железного. Несколько секунд он задумчиво смотрел в огонь. Потом обернулся.
— Слушай меня, Кукушка, — сказал он, глядя ей в глаза, — слушай и запоминай. Мне нужно будет уехать...
— Надолго?
Слово вырвалось само, непроизвольно и так быстро, что Ялка даже слегка устыдилась. Лис, однако, не обратил на это никакого внимания.
— Нет. Дня за два обернусь. Но речь не об этом. Тебе ещё ко многому придётся привыкнуть, если хочешь остаться у меня. Поэтому постарайся не пугаться. Просто помни, что пока ты здесь, тебя никто не обидит. Знаешь, Кукушка...
Раздражение вдруг выплеснулось.
— Я не Кукушка! — выкрикнула она и топнула ногой. — Меня зовут Ялка, слышишь? Ялка, Ялка, и никак иначе!
Ялка говорила зло и слишком быстро, она как будто бы пыталась уцепиться за своё старое имя. Внезапно ей показалось, что из её жизни уходит что-то важное, без чего она не сможет больше быть собою прежней и не сможет больше жить. Она сама себя не узнавала. Ей хотелось сделать ему больно и хоть отчасти возместить ту боль, которая вернулась к ней с другими чувствами.
Спокойствие травника и его молчание лишь усиливали эту жажду. Она почти ненавидела его за то, что он вырвал её из той апатии, из того замкнутого мирка, в котором она пребывала после смерти матери. Пушистый серый кокон, который она сплела вокруг себя, Лис порвал одним своим существованием. Зачем? Ей было холодно и больно, как бабочке, которая по ошибке вылупилась зимой. И обидно. До слез.
Ради чего она всё это претерпела, эти странствия, холод, и даже (о, Боже!) насилие? Ради вот этого утра? Ради пары ботинок в подарок от гномов? Ради пустых отговорок и этих его многозначительных усмешек? «Я же хотела ему сказать... — каруселью вертелось в её голове. — Я хотела сказать... Я хотела сказать...»
Она забыла, что она хотела сказать. В запале Ялка даже не вспомнила, что сама пустилась в странствия — это теперь казалось ей неважным, отошло на задний план. Она была сейчас такой, как тогда в лесу, при первой их встрече.
Уверенность, с которой Лис с ней разговаривал, не допускала возражений, словно травник всё уже решил заранее и за себя, и за неё.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
