барон не так торопился, как раньше. Они с мистером Маккарти решили, что до Самайна вряд ли что-то изменится, а время и место появления похитителя им теперь было известно. Если не получится найти его раньше, то всегда можно поймать за руку, а заодно и спасти девочку.
Вечерами, делая записи в дневнике, Рейнард то и дело ловил себя на мыслях о мисс Фокс, и это очень его нервировало. На прикроватной тумбочке немым укором лежала книга, которую Фултон прислал через день после их разговора. Несколько раз Рейнард порывался отнести роман в коттедж и оставить на крыльце, но потом отказывался от этой идеи, ведь такой поступок будет выглядеть как самая настоящая попытка ухаживания.
Утром во время занятий Лесли спрашивал, как дела у Александрины. Это тоже напоминало о мисс Фокс, вызывая желание пойти к ней в коттедж и… да хоть издали посмотреть. Просто убедиться, что она по-прежнему на месте и ничто ей не угрожает… Он и ходил. Раза четыре за две прошедшие недели. Нельзя же говорить Лесли, что с его сестрой все в порядке, не зная этого наверняка!
Фокс-младший, к радости барона, оказался не таким бездарным, как думалось. Ноги у него были слабоваты, зато левая рука работала отлично, так что прошедшие две недели они потратили на отработку шагов и выпадов, ну и заодно «набивали» уколы на мишени. Лесли сначала жаловался на боль в мышцах, но потом потихоньку втянулся и достиг некоторых успехов. Теперь Рейнард оценивал его шансы на победу как вполне реальные с учетом оружия в левой руке и изначально более скоростной галлийской техники. Фокса-младшего не нужно было переучивать, и это послужило ему на пользу. Благо поединок оттягивали как могли. Эсквайр, кровно заинтересованный в победе сына, сначала уехал на десять дней в Дун-Эйдан, потом притворился больным. Даже врача вызывал, чтобы тот подтвердил недомогание. Жаль только, что с «учителем фехтования» Фокс-старший наотрез не желал разговаривать.
К исходу второй недели Рейнарду приснился странный сон: старый Хендриксон опять отчитывал его, как мальчишку, за то, что тот до сих пор не привез ему виски. Фермер требовал исправить оплошность и даже пригрозил, мол, не выполнишь – потеряешь то, о чем еще не догадываешься, но что станет для тебя важнее жизни.
Загадка, как водится, с подвохом. Что может быть важнее жизни? Честь? Но при чем здесь «станет»? И почему «не догадываешься»? Играть в загадки барон не стал. Учитывая творящуюся вокруг чертовщину, он решил не рисковать – купил самый лучший виски, какой удалось найти.
Рейнард знал много сказок и легенд о волшебном народе – в детстве перечитал все, что только нашел в библиотеке деда. И он лучше кого бы то ни было понимал, к чему приводит жадность или попытка играть нечестно. Наверное, солидному и серьезному джентльмену не к лицу верить в такую чушь или хотя бы допускать ее возможность, но с воображением у барона всегда все было в порядке… как и с логикой. И если леди Злючка на его глазах устроила демонстрацию настоящей огненной магии, то легко допустить, что и в легендах про фейри окажется львиная доля правды.
Был ли Хендриксон как-то связан с «добрыми соседями» – сложно сказать, но и простым человеком его не назовешь. А раз так, хочет виски – получит виски. Заодно, глядишь, еще какую-нибудь подсказку даст. Кроме того, играть по правилам старинных легенд было до невероятности интересно.
Взяв лошадь в городской конюшне, барон направился к ферме. Хендриксона он увидел еще с дороги. Несмотря на свой преклонный возраст, старик совершенно по-мальчишески сидел на заборе и наигрывал простенькую мелодию на губной гармошке. Заметив Рейнарда, фермер перестал музицировать, довольно ухмыльнулся, а потом ловко спрыгнул на землю.
– Привез? – спросил он деловито.
– Привез. – Сделав вид, будто совсем не удивился, барон протянул ему пузатую бутылку из темного стекла с гербом Дал Риада на этикетке.
Внимательно оглядев подарок, Хендриксон небрежно кинул его в сено, что лежало около забора.
– Лита, – сказал старик, вертя в руках губную гармошку.
– Что вы имеете в виду? – не понял его Рейнард.
– Ты привез добрый виски. И я сделаю тебе подарок. – Хендриксон осклабился, и его желтого цвета кривые зубы вдруг на мгновение стали белоснежными, ровными, здоровыми и… острыми. – Приходи в ночь на Литу к границе. Мой подарок будет лежать под кустом. Забирай, если нужен. А нет – заберут другие. Кто первым придет, тот и возьмет. – Он мерзко захихикал. – Не опоздай. – Поднеся ко рту губную гармошку, он заиграл на ней что-то задорное, потом остановился и добавил: – Я говорил: иди к истокам. Но люди – такие глупцы!
– И где это – граница? О каких истоках ты говоришь? – Барон не рассчитывал на ответ, но все равно сделал попытку.
– Виски хороший, – то ли прохрипел, то ли проскрипел Хендриксон, а потом, вновь взявшись за свою губную гармошку, принялся наигрывать какой-то подозрительно знакомый мотив.
Подсказка?
Рейнард замер, пытаясь вспомнить, где он слышал эту монотонную и слегка жутковатую мелодию. Жутковатую… А ведь точно! Барон негромко напел детскую песенку-считалку – воспоминание о черной смерти, косившей население Альбии около двух сотен лет назад:
– Водим-водим хоровод У кустов красных роз. Карманы, полные цветов… К праху прах. Мы все падаем – бах[2]!
– Умный мальчик! – захихикал Хендриксон. – Может, и успеешь. Может, и выживешь. Но прежним не останешься. Нет… А теперь поди прочь! Некогда мне.
Перед глазами Рейнарда на мгновение все померкло, а потом он вдруг понял, что старый фермер куда-то исчез, хотя спрятаться здесь было негде.
– Что ж… значит, сказки не так уж и врут, – тихо произнес барон больше для самого себя.
Где-то за левым плечом раздался тихий скрипящий смех Хендриксона. Рейнард обернулся – никого. Только овцы толпятся в загоне да черный как уголь кот запрыгнул на забор. Ну точно без «добрых соседей» не обошлось. Потрясающе! Барон Латимер и мечтать не мог, что однажды встретит кого-то из древнего народа. Почти как в сказках, которыми он
