Затем Эдит смешала оставшиеся карты, перетасовала их, вновь разложила и стала убирать те, которые, очевидно, дополняли друг друга. Отбросив последние карты, девушка недоуменно пожала плечами.
– Нас ждут еще какие-то ужасы, мисс Лоуренс? – решился подать голос Мэтью.
Эдит метнула на него хмурый взгляд.
– Нет. Если верить пасьянсу, очень скоро все кончится.
– О! – глубокомысленно промолвил Уилмингтон.
В глубине души он уже жалел, что начал разговор. Молодой человек совсем не владел искусством беседы, которое позволяет завладеть вниманием хорошеньких девушек; кроме того, он чувствовал себя неуклюжим, некрасивым и неинтересным, и это мучительное ощущение заставляло его еще больше замыкаться в себе. Поэтому он немного удивился, когда Эдит внезапно произнесла:
– А что там случилось на дуэли, мистер Уилмингтон? Вы ведь были секундантом?
Мэтью покраснел. По правде говоря, хоть он и основательно подготовился к своей роли и даже специально взял из библиотеки толстый том дуэльных правил, русский поэт обставил его по всем статьям. Мэтью никогда не подозревал, что поэты такие кровожадные люди, однако факт остается фактом: мистер Нередин знал о дуэлях абсолютно все, причем, похоже, даже не читая толстых пыльных фолиантов. Он уверенно общался с Рудольфом фон Лихтенштейном и вторым секундантом противника, знал, как и когда следует стрелять, и все робкие попытки Уилмингтона вмешаться в разговор не приводили ни к чему хорошему. Однако англичанин скорее умер бы, чем признался в том своей собеседнице.
– Право, мисс Лоуренс, – неопределенно протянул он, – дуэль как дуэль, ничего особенного… – Он запнулся.
– А все-таки? – настаивала Эдит. – Ведь вы же были там, а значит, все видели.
Мэтью покраснел еще гуще.
– Я даже не знаю, мисс Лоуренс, что тут рассказывать… Мы прибыли на место раньше их. Мистер де Вермон казался очень спокойным. Он сказал, что недавно получил какое-то наследство и позаботился написать завещание. Потом подъехали второй дуэлянт, его брат, который выступал секундантом, и мистер фон Лихтенштейн. Место им не очень понравилось, и они стали говорить, что солнце будет светить в глаза одному из противников, отчего второй получит преимущество. Мы перешли в другое место, но тут уже мистеру Нередину что-то не понравилось, и он стал спорить с секундантами. Пока они разговаривали, мистер Хофнер ходил туда-сюда, а потом упал.
– Как упал? – удивилась Эдит.
– Зацепился ногой за какой-то сук, – пояснил Мэтью. – Когда он падал, то распорол левую руку. Мистеру фон Лихтенштейну это не понравилось, мол, плохая примета, но брат дуэлянта ответил, что вздор. Мистер Хофнер выпил воды из фляжки, которая была с собой у его секунданта, и объявил, что готов. Ну… дуэлянты разошлись. Мистер де Вермон выстрелил первым, но его пистолет дал осечку. Тогда мистер Нередин, который стоял возле меня, сказал что-то по-русски… я не понял его слов. Мистер Хофнер хотел выстрелить, но как-то неловко дернул рукой и… Вот так все и кончилось, – добавил он извиняющимся тоном. – Брат убитого… то есть его на самом деле никто не убивал… готов был наброситься на нас с кулаками, но мистер Нередин заявил ему, что все было по правилам, и мистер фон Лихтенштейн подтвердил. Тело погибшего увез брат, ну а мы… мы вернулись в санаторий.
Мэтью ждал, что Эдит скажет что-нибудь приличествующее случаю, но ее замечание ошеломило его.
– Хорошо мужчинам – они могут драться на дуэли, – внезапно произнесла девушка. – А вот я не могу, хотя с удовольствием вызвала бы… кое-кого.
Уилмингтон сначала решил, что ослышался. Однако поглядел в лицо Эдит и убедился: она говорит совершенно серьезно.
– Мисс Лоуренс… – несмело начал Мэтью. – Вас кто-то обидел? Кто? Скажите мне, и я… – Но не закончил фразу, внезапно поняв, что вряд ли сможет помочь своей соотечественнице. И в самом деле, что мог сделать такой безнадежный больной, как он?
– Вы знаете, что случилось сегодня с баронессой Корф? – спросила Эдит. Мэтью, поколебавшись, кивнул. – Я очень боюсь, что на самом деле все произошло из-за меня. Она так хотела мне помочь!
И, не удержавшись, девушка рассказала о браке своей подруги Аннабелл, о ее гибели и о подозрениях, которые мучили Эдит.
– Боже мой! – воскликнул Мэтью, пораженный до глубины души. – Какая ужасная история, мисс Лоуренс! Неужели это может быть кто-то, кого мы знаем? И вы… вы решились вот так, одна, отыскать этого страшного человека?
– Вы забываете, – возразила Эдит, – что Аннабелл была моей лучшей подругой. А теперь я боюсь за баронессу Корф, что она тоже может пострадать. Ведь у доктора Севенна пропали две склянки с морфием. Одну взяла русская художница, а куда делась вторая? Конечно, ее взял убийца. Мало ли какие планы могли зародиться в его голове!
Прежде чем ответить, Мэтью оглянулся по сторонам, и его движение отчего-то крайне не понравилось Эдит.
– За склянку с морфием можете не волноваться, мисс Лоуренс, – сконфуженно промолвил он. – Дело в том, что… ее взял я.
– Вы? Но зачем? – оторопела Эдит.
– Когда Катрин умерла… – Мэтью опустил глаза, – мне было так плохо… никто даже представить себе не может. И я украл морфий, чтобы… чтобы умереть. Но потом я увидел мисс Натали, как она… И мне показалось так гадко… самоубийство и все прочее… У меня просто не хватило духу, я не смог…
– Конечно, никогда не стоит этого делать, – сказала Эдит, стараясь говорить как можно мягче. – И верните склянку доктору Севенну, а то ему крепко досталось от месье Гийоме за небрежное хранение лекарств. Вы… вы меня удивили, мистер Уилмингтон. Вот уж не думала, что вы способны на такое.
– Я тоже не думал, что вы… – начал Уилмингтон.
Но тут дверь гостиной растворилась, и вошла Натали Емельянова. Эдит сразу же заметила, что у художницы на редкость испуганный вид.
– А, мисс Натали! – проговорила миниатюрная англичанка. – Что-нибудь случилось? Я надеюсь, с баронессой Корф все в порядке?
– Кажется, да, – несмело ответила Натали, – но дело в том… Дело в том, что мне нужна помощь. Я… я кое-что нашла там, на берегу.
Пока Натали рассказывала пораженным англичанам, что именно она отыскала, Шарль де Вермон вовсю обхаживал Амалию. Во-первых, он наконец сумел выпроводить бывшего пленника Шатогерена из комнаты, которую Рудольф фон Лихтенштейн оккупировал непростительно долгое время. Во-вторых, шевалье принес виноград, сливы, персики и стал уговаривать Амалию попробовать их, потому что сам лично выбирал их для нее и не переживет, если его выбор ей не понравится. Одновременно Шарль пытался избавиться от кошки, которая путалась у него под ногами и вообще всячески мешала показать свою галантность. Наконец Амалия убедила его поставить тарелку с фруктами на стол. Шарль опустился в кресло и взял кошку на руки.
– Что вы читаете? – спросил шевалье, косясь на листок в руке молодой женщины.
– Объяснение в любви, которое мне написал мой кузен, – ответила Амалия.
Быстрее молнии Шарль скользнул вперед и выхватил у нее листок. Сброшенная на пол кошка негодующе мяукнула и забралась под кровать.
– Шарль! – возмутилась Амалия. – Это уже ни на что не похоже!
– Конечно, – сердито проговорил шевалье, – вам нравится меня дразнить! И это вовсе не любовное письмо, а какой-то список. И что тут такое? «Графиня Фекете, дочь герцога Савари. Балерина Недвед. Принцесса Евгения. Актрисы. Мари д’Эвремон…» Знавал я когда-то одну Мари Эвремон, но без приставки «де». Прелестная была девушка. Что за список, Амалия? Неужели здесь перечислены жертвы обаяния вашего кузена? Ни за что не поверю! Или уж тогда у современных актрис чрезвычайно плохой вкус.
– Шарль, – сердито сказала Амалия, – отдайте листок.
– Не отдам, – отозвался шевалье, отводя руку. – Кто такие эти женщины?
– Знакомые человека, который уже умер, – объяснила Амалия. – Одной из них, судя по всему, он особенно дорожил, и если бы удалось ее найти, возможно, она могла бы многое нам рассказать. А что за Мари Эвремон, которую вы знали?
– Вы ревнуете? – Шарль сделал вид, что возмущен. – Уверяю, у вас нет оснований! Я не видел ее несколько лет и понятия не имею, что с ней стало.
– Но кто она вообще такая? – спросила Амалия.
– О ее отце я ничего не знаю, – ответил Шарль, – он умер еще до ее рождения. Мать – славная женщина, но, похоже, слегка не в себе. Она очень любила говорить, как все их ненавидят и преследуют, но что в конце концов они обязательно прославятся. Сама Мари – хрупкая, мечтательная девушка, очень чувствительная и… Однако я плохо ее помню, – закончил он капризным тоном.
– Шарль!
– Потому что для меня существуете только вы, а раз так, все остальные женщины не имеют значения. – Шевалье вернул Амалии листок. – Вы даже представить себе не можете, что я сегодня почувствовал, когда проклятый пистолет предательски щелкнул у меня в руках. Но бог сжалился надо мной, – добавил он, волнуясь. – Просто чудо, Амалия, то, что там произошло. Я ведь прекрасно видел – мерзавец Хофнер был готов меня убить. А получилось…
