– Наверное, я не прав, – несмело проговорил Алексей. – Наговорил вам всякие ужасы, а на самом деле…
А на самом деле, продолжила про себя Амалия, все могло обернуться исключительно скверно, если бы Елизавета не вышла из дома. Ах, везуч, везуч неимоверно Алексей Иванович! И что он плачется постоянно в своих стихах на неразделенную любовь? Ведь ясно же: его любят именно такие женщины, какие надо, а на тех, кто не любит, даже внимания обращать не стоит.
– Вы правильно сделали, что все мне рассказали, Алексей Иванович. В этом деле очень много странного, но, я надеюсь, в конце концов все выяснится.
В дверь постучали, и на пороге показался Филипп Севенн.
– А, месье, и вы здесь! Госпожа баронесса, утром вы забыли принять лекарство… и молоко совсем перестали пить… Доктор Гийоме будет недоволен!
Амалия улыбнулась и ответила, что ни за что не хотела бы вызвать недовольство доктора Гийоме. Она слишком дорожит его обществом, и вообще, здешний санаторий лучший из всех, где она бывала.
– В самом деле? – расцвел Севенн. – Кстати, вы еще не слышали о мадам Ревейер? Она уже передумала и просится обратно, но мест уже нет… И кто ее просил уезжать, спрашивается? – Врач прищурился, со значением глядя на Нередина. – Кажется, вы завтра собираетесь на прогулку? Не забудьте одеться потеплее. При такой погоде, как нынче, днем вполне возможен дождь. Впрочем, насколько мне известно, все будет проходить недалеко от санатория, так что вы успеете вернуться. Да, и не забудьте сейчас измерить температуру! Вы же знаете, как месье Гийоме следит за состоянием своих больных!
Глава 35
Лестница, отдаленно похожая на ту, что в их санатории, ведет на второй этаж.
Но лестницы больше нет. Есть лишь лавка, просто пыльная лавка, заваленная старинными фолиантами, куда не проникает солнечный свет.
Перед прилавком стоит человек в лохмотьях, высокий, плечистый, с веселыми глазами и ямочками на щеках. На боку у него сабля, и лохмотья его смахивают на какую-то странную военную форму. Он улыбается, отвешивает поклон – и исчезает…
Это сон, понимает во сне Амалия. Всего лишь сон.
Книга с прилавка летит ей в руки или как-то оказывается в ее руках – неважно. Удивленная, Амалия открывает ее.
Из книги выскакивает горбун с остренькими глазками, которые поблескивают сквозь длинные пряди волос. Он хихикает, вертится, потирает ручки и шаркает ножкой. Ростом горбун менее ребенка.
Амалия оборачивается и только сейчас замечает возле себя женщину в напудренном парике, с розой в руке, с зелеными глазами и строгим неулыбчивым лицом. Амалия сразу же догадывается, что это ее прабабушка, знаменитая Амелия с портрета, который хранится в их семье.
Амалия хочет у нее спросить, что она делает здесь, в Антибе, в лавке букиниста, но неожиданно просыпается с сильно бьющимся сердцем.
…Поглядев на столик возле изголовья, баронесса Корф увидела на нем тот самый том «Сентиментального путешествия», в котором стояла подпись ее прабабушки и который так изуродовали последующие владельцы. Ну да, она листала книгу перед тем, как заснуть… наверное, именно поэтому прабабушка, о которой Амалия думала, и попала в ее сон.
В окно смотрела золотоглазая луна, часы показывали третий час ночи. Вздохнув, Амалия повернулась на другой бок и, поудобнее подтянув одеяло, снова уснула.
И не слышала осторожного стука в дверь, который раздался примерно в половине восьмого утра. Натали Емельянова, которая стояла у двери, постучала еще раз, погромче. Никто не ответил.
– Вы же знаете, баронесса любит вставать поздно, – заметила Эдит, которая проходила по коридору.
– Да, – сердито ответила Натали, – но хоть сегодня она могла встать пораньше!
Досадуя на себя, девушка спустилась вниз, где уже собрались поэт, Шарль де Вермон, Мэтью Уилмингтон и Шатогерен, который возился со своим чемоданчиком.
– Если кто-то будет ранен, мы доставим его в санаторий, – сказал Рене Севенну, наблюдавшему за приготовлениями к дуэли, и молодой врач уважительно наклонил голову.
Натали заметила пытливый взгляд Шарля и поспешно подошла к нему.
– Госпожа баронесса не отвечает, – сказала сухо. – Должно быть, еще спит. Доктор Гийоме говорит, что здоровый сон так важен для пациентов…
Но, взглянув на обескураженное лицо Шарля, Натали сразу же пожалела о своих словах.
– Может быть, вы хотите что-нибудь ей передать? – спросила Натали.
Шевалье покачал головой.
– Я хотел, чтобы она подарила мне красную розу, – тихо сказал он. – На прощание.
Шатогерен нахмурился. Уилмингтон, казалось, пребывал в смущении.
– Подождите! – внезапно воскликнула Натали и бегом бросилась в сад.
Через несколько минут она вернулась, неся с собой красную розу.
– Вот, – сказала она, вручая цветок Шарлю. – И… и желаю вам удачи, шевалье.
– Мне она очень понадобится, – буркнул тот.
И, не произнеся больше ни слова, направился к двери. Следом за ним зашагали секунданты и доктор с чемоданчиком.
Выйдя за ворота, Шарль размахнулся и бросил розу в кусты. Шатогерен, наблюдая за ним, только покачал головой.
– Надо было все-таки ее разбудить, – проворчал он с ноткой неодобрения в голосе.
Четверо мужчин двинулись к тенистой роще неподалеку от берега, в которой была назначена сегодняшняя дуэль.
Рудольф фон Лихтенштейн привел на место братьев Хофнер с истинно немецкой пунктуальностью – ровно в восемь часов. Карел презрительно улыбался, Альберт поглядывал на часы и деликатно позевывал. Видно было, что он нисколько не опасается за исход поединка для своего брата.
– Ну что, господа, начнем? – весело спросил Рудольф.
…Что-то не так. Что-то не сделано, не окончено, где-то допущена ошибка или промах.
Амалия оторвала голову от подушки, вгляделась в часы. Четверть девятого.
– Боже мой! Я проспала!
И теперь все наверняка кончено. Его убили. И он умер в полной уверенности, что она сердилась на него, что восприняла всерьез его заявление о том, что его завербовал Ла Палисс, и именно поэтому не пожелала с ним проститься, сказать ему хоть пару фраз, когда он ушел умирать. На глазах у нее выступили слезы огорчения, но она знала, что ей не на кого сердиться.
Только на саму себя.
Баронесса села на постели и сжала руками виски. Ей хотелось успокоиться, но успокоения не было. Она нанесла обиду человеку, который вовсе того не заслуживал, человеку, который не сделал ей ничего плохого. И теперь это будет мучить ее до самой смерти.
Хмурясь, Амалия умылась, причесала волосы, заколола их и оделась. По старой памяти она шила у портних всю одежду с таким расчетом, чтобы одеваться и раздеваться без помощи горничных – в ее работе лишние свидетели могли только навредить (уж кто-кто, а баронесса Корф отлично знала, сколько ценной информации можно порой выудить у вроде бы ничего не замечающих, неприметных слуг). Кроме того, сейчас ей особенно не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать. Она и так отлично знала все, что должно последовать за сегодняшней дуэлью.
«Его принесут сюда… Хофнер, конечно, не станет рисковать и сразу же убьет. А Шарль не сделает ничего, чтобы помешать ему. В конце концов… в конце концов, именно такой смерти он желал, чтобы не мучиться… – бежали мысли баронессы. Она стиснула руки. – Но боже мой, как же мне будет не хватать его ребяческих рассказов… об Африке, о тамошних шаманах, о диких животных, о том, как он небрежно кого-то спасал, как элегантно кого-то убивал… о злокозненных врагах и преданных союзниках… Проклятая жизнь!»
Ей хотелось плакать. Амалия спустилась вниз и, чтобы не видеть тело убитого, которое должны были вот-вот принести, вышла из дома через заднюю дверь, которую больные между собой называли похоронной, потому что через нее носили гробы с телами умерших в санатории.
«Странно, почему мне приснилась та книжная лавка?»
Она старалась думать о чем угодно, только не о дуэли. Все равно секунданты вернутся, и Нередин все ей расскажет.
Еще несколько шагов, и Амалия вышла на берег моря. Ветер гнал над волнами последние клочья тумана, и вдали коротко прогудел пароход, направляясь в бухту.
«А послезавтра его похоронят», – подумала баронесса с горечью.
Но об этом лучше было не думать. Она вспомнила, что именно здесь, на берегу, так любила сидеть в кресле мадам Карнавале, чьего настоящего имени Амалия не узнала и, наверное, не узнает уже никогда (не потому, что узнать невозможно, а потому, что совершенно лишняя и никому не нужная работа). Просто была старая дама, выполнявшая деликатные поручения, а потом ее столкнули со скалы, и барон Селени смог сберечь часть денег, которые ему отводятся на агентуру. Впрочем, к чему такой цинизм, Амалия Константиновна? Ведь барона Селени кто-то не поленился выманить из гостиницы и убить, после чего бросил труп в море, и ни к чему ему теперь все деньги в мире, да и агентов он будет вербовать разве что в аду.
